Барбара Эпштейн -- профессор кафедры истории сознания Университета Калифорнии (Санта-Круз).

На протяжении нескольких лет я пыталась понять, как должен дальше развиваться феминизм. В этой статье речь пойдет о том, чего достигло женское движение и что еще предстоит сделать, каковы его сильные и слабые стороны.

Оставляя в стороне антивоенное движение 1960-х, которое, как я считаю, сыграло важную роль в приближении конца [вьетнамской] войны, женское движение стоит признать наиболее успешным в 1960--1970-х годах. Мысль о том, что женщина должна абсолютно во всем иметь равные права с мужчиной, была тогда поистине радикальной. И она получила широкое признание. Кажется очевидным, что сегодня американские женщины думают о себе иначе, чем 30 лет назад, и это результат активности движения за права женщин. Были достигнуты успехи в области равных возможностей для женщин, особенно в профессиональной сфере, а также, хотя возможно и в несколько меньшей степени, -- в сфере занятости. Такие проблемы, как уход за детьми, насилие над женщинами, репродуктивные права, вошли в сферу публичного обсуждения на законных основаниях -- что разительно отличается от аналогичной ситуации в 1950-х и 1960-х. Реальные успехи были и в других областях, связанных в частности с вопросами женского здоровья и бытового насилия, хотя, учитывая правый уклон в политике Соединенных Штатов за последние несколько десятилетий, общие достижения здесь были неоднозначны. Но, во всяком случае, на уровне риторики равноправие женщин было признано значимой целью в широких кругах общества. Разрыв между риторикой и действительностью остается, но сам факт, что женское равенство было принято в качестве легитимной задачи, создает предпосылки для изменения положения вещей. По моему мнению, вероятно, самым важным достижением женского движения 1960-х и 1970-х было придание женщинам чувства их коллективной силы. И, я думаю, полезно взглянуть на различия между феминизмом второй и первой волны, касающихся такого рода вопросов. Участницы женского движения конца XIX -- начала XX века осознавали важность коллективного участия, но последствия этого были не столь значительны. Женское движение тогда было связано прежде всего с представительницами среднего класса, скорее даже его верхушки; представительницы же рабочего класса принимали значительно меньшее участие, составляя лишь малую толику этого движения. Во многом именно поэтому память о первой волне была фактически стерта в течение 1940--1950-х годов, причем настолько, что в 1960-е феминизм пришлось как бы изобретать заново. Эффект второй волны феминистского движения был гораздо шире и глубже, а его исчезновения из памяти уже не произойдет. Это само по себе очень весомое достижение.

Вторая волна феминизма была успешной не только потому, что привела к изменениям в жизни огромного числа женщин, но и потому, что движение эволюционировало с течением времени. И, полагаю, во многом -- в правильном направлении. В середине 1960-х, когда женское движение только зарождалось, в большинстве своем оно состояли из студентов, молодежи, то есть представителей более или менее однородной социально-возрастной группы; более взрослые, образованные женщины составляли явное меньшинство. В работе движения принимали участие женщины разной расовой принадлежности, представительницы рабочего класса, но их включение происходило, как правило, тем же образом, как и у всех остальных: в силу общего места обучения или работы, вне зависимости от происхождения. При этом сам факт их участия в конце 1960-х не означал, что феминизм был принят рабочим классом или сообществами, формируемыми по расовому принципу. В те годы существовала большая пропасть между феминистским призывом ко всем женщинам и действительностью, в которой сохранялась зависимость от социального происхождения. В 1970--1980-х годах представительницы других рас стали формулировать свои версии феминизма, а женщины из рабочих слоев общества, не участвовавшие ранее в студенческом феминистском движении, начали организовываться с требованиями о достижении равноправия на рабочих местах и решении других проблем, стоявших перед ними. Если сравнить женское движение, стартовавшее в 1960-х годах, с движением конца XIX -- начала XX века, думаю, можно сказать, что, если первая волна со временем «сужалась», с точки зрения контингента участниц и классовых перспектив, то вторая волна с течением времени только расширялась. Вспомним, что американское женское движение XIX века возникло из объединения белых женщин и афроамериканок в борьбе за отмену рабства. Но после гражданской войны, в ситуации, когда белый средний класс политически стал смещаться вправо, женское движение отошло от прежних задач: к началу XX века активистки выступали за эмансипацию женщин, противостоя расовым и антииммигрантским настроениям. Таким образом, произошел сдвиг от специфической кооперации к объединению вокруг обширной и прогрессивной программы с более общими целями. В середине 1960-х движение в значительной мере состояло из белых активисток, не замечавших подчас того обстоятельства, что они по сути не имели права говорить от имени всех женщин, но уже к 1970-м, и особенно 1980-м годам, в полной мере пришло осознание того, что необходимо проводить различия внутри женского движения, создавать альянсы с более прогрессивными группами.

За 1980--1990-е годы феминизм как проект и как мировоззрение вышел за рамки конкретного движения: своего рода диффузное феминистское сознание стало массовым явлением. Существует огромное число женщин, считающих себя феминистками или изменивших образ своего мышления благодаря феминизму, равно как существует бесчисленное множество проектов, групп, организаций, которые так или иначе вовлечены в феминистский дискурс. Но вместе с тем нельзя не отметить, что ведущие организации, такие, как Национальная организация женщин, сузили спектр своей деятельности и уже не являются столь массовыми, как ранее. В своих подходах они стали даже более осторожными, чем либеральное крыло женского движения конца 1960-х -- 1970-х годов, и теперь снова в большей степени ориентируются на женщин-специалистов, относящихся к среднему классу, их видение социальной реальности.

Многие организации сегодня базируются на локальных объединениях женщин, как, например, Национальный конгресс женщин-соседей, локальные феминистские группы часто представляют женщин разного цвета кожи, объединяются вокруг конкретных проблем трудящихся женщин. Таких групп особенно много в Калифорнии, в частности, Матери Восточного Лос-Анджелеса и Женское движение за новый курс. Но при всем многообразии локальных женских организаций с обширными социальными программами, они не представляют собой передовое крыло феминистского движения, скорее, наоборот: кажется, что женское движение сегодня утратило актуальность и согласованную целенаправленность своих действий. Почва словно ушла из-под ног, и мне бы хотелось объяснить почему.

Подобные явления происходят не только в женском, но и вообще во всем прогрессивном движении Соединенных Штатов. Вероятно, сейчас в американские организации подобного рода вовлечено больше людей, чем в 1960--1970-е, прогрессивное движение в целом стало более институционализированным, являясь площадкой, на которой многие из нас существуют и достигают консенсуса по многим вопросам. Есть, безусловно, обнадеживающие симптомы: среди них -- борьба против глобализации и современного стиля корпоративного управления, заявившая о себе в Сиэтле, и в зарождении которой феминизм сыграл значительную роль. И в то же время весь этот прогрессивный сектор не оказывает особого влияния на политический курс. Почему? Что же произошло?

Частичный ответ заключается в том, что феминизм стал больше идеей, чем движением. И даже как движение он потерял движущую силу, которую когда-то имел. По моему мнению, разрыв между размахом первоначальных взглядов и современным состоянием активизма в данном случае связан с несоответствием масштаба радикального подхода и реальных, ощутимых достижений. На это указала Линда Гордон, отмечая, что вдохновение феминистского движения в большей степени подпитывалось радикальным женским освободительным активизмом 1960--1970-х годов, в то время как конкретные политические успехи достигались благодаря либеральному крылу. Я бы выразилась чуть более смело: дело не столько в самих либеральных феминистках, способных добиваться конкретных успехов, сколько в том, что эти успехи были скромнее, чем намерения движения в целом. История знает множество примеров того, как популярные движения выдвигали обширные и радикальные требования, которые затем последовательно снимаются или смягчаются, и в результате удается реализовать лишь самые невинные из них.

Линда Гордон упоминает два крыла женского движения, границы которых достаточно подвижны: либеральный феминизм и движение за освобождение женщин. Основной целью либерального крыла являлось достижение доступа женщин к публичной сфере на равных условиях с мужчинами, в частности, в сфере труда. Второе крыло иногда подразделялось на радикальный и социалистический феминизм: радикальные феминистки считали угнетение женщин корнем угнетения как такового, тогда как феминистки социалистических взглядов рассматривали угнетение женщин в контексте других форм угнетения, таких как расовое и классовое. Движение за освобождение женщин, и в частности радикальные феминистки, поддерживали основную цель либерального крыла, но, вместе с тем, ставили две еще более масштабные задачи. Одна из них состояла в решении проблемы субординации женщин не только в публичной, но и в приватной сфере -- эти две области не должны были разделяться. Вторая задача заключалась в достижении социального равноправия как такового, без которого, как утверждали радикальные феминистки, невозможно добиться равноправия женщин. Другими словами, женщины не могут быть равноправными в обществе, в котором есть угнетение по расовому и классовому признакам.

В действительности же в 1960--1970-е годы у радикального и либерального феминизма было много общего. Мне представляется, что вектор влияния шел из радикальной сферы: либеральные феминистки постоянно испытывали давление с этой стороны, и многие либералы перенимали радикальные идеи. Особенностью 1970-х было то, что участницы движения за равноправие женщин очень много занимались организационной работой в среде трудящихся женщин: потребность в конструктивных действиях, которая обычно -- и, я считаю, справедливо -- связывается с либеральным феминизмом, в значительной степени поддерживалась и феминистской активностью, исходящей от рабочего класса[2].

И все же, несмотря на своеобразное брожение и схожесть либеральных и радикальных запросов, имевшее место в 1960--1970-е годы, декларируемые требования и реальные результаты совпадали далеко не всегда. Кампании по правовой защите интересов женщин в конечном итоге возымели эффект, но главным образом в профессиональной сфере: преимуществами новых возможностей в большей степени смогли воспользоваться образованные и, как правило, белые женщины. С моей точки зрения, эти успехи в сочетании с растущим экономическим разрывом между низшими и высшими социальными стратами (продолжающим множить различия между женщинами, невзирая на успехи правовой защиты) далеко увели женское движение от присущих ему радикальных требований 1960--1970-х.

Радикальный феминизм в 1970-х годах оказался в тупике, его раздирали внутренние противоречия: своего рода групповщина, идеологические разногласия и внутренняя борьба (о которой упоминает Линда Гордон), повлекшие за собой упадок всего направления и возникновение существенно менее политизированной версии, названной нами в конце 1970-х «культурным феминизмом»[3]. Подобные процессы обычно присущи движениями, находящимся на закате своего существования, однако феминизм в то время еще был силен и продолжал развиваться. Я объясняю это тем, что на рубеже 1960--1970-х годов радикальное крыло женского движения вошло в некоторый раж, причины которого актуальны и для всего американского радикализма (здесь я говорю как непосредственная участница происходившего). Радикалы не просто ставили революцию своей целью -- они полагали, что данная цель находится в пределах их досягаемости. Тогда было много версий революции: феминистская, марксистско-ленинская, черная и так далее, главное, всем казалось, что революция -- это здорово, и почти все были уверены, что скоро она произойдет. С моей точки зрения, в этом пристрастии не было ничего дурного; я не против, чтобы и сегодня эта приверженность присутствовала бы в нашей жизни. Но было что-то нереалистичное в самой позиции, сводящейся к тому, что наших действий достаточно для свершения революции.

Между тем, война во Вьетнаме породила глубокий кризис в американском обществе: антивоенные протесты, сопровождавшиеся выступлениями против проявлений расизма и зма, казалось, делали возможным создание нового общества. Но в действительности оказалось, что как только война кончилась, исчез и основной мотив для протеста. И те из нас, кто считал, что протесты вот-вот перерастут в революционное движение, оказались неправы. В сущности, по окончании войны исчез огромный сектор общественного движения, а радикальное ядро оказалось в изоляции. В случае с радикальным феминизмом этот процесс растянулся на более длительное время просто потому, что основной массив феминистского движения продолжал развиваться, а внутри него было много людей, открытых радикальным идеям. Но на фоне все большего переориентирования траектории развития американского общества вправо к началу 1980-х радикальный феминизм постигла та же участь: он был оттеснен на обочину и перестал играть одну из ключевых ролей в американской политике.

Итак, мой тезис состоит в том, что по крайней мере одной из причин упадка феминистского движения является более или менее синхронное развитие двух процессов. С одной стороны, защита прав и интересов женщин все в большей степени стала осуществляться в относительно консервативной форме, с другой, радикальная часть движения потихоньку рассеялась -- или, точнее сказать, переместилась в академическую сферу. Большинство радикалов не стали профессорами, но и без этого число их было достаточным для того, чтобы образовать критическую массу радикально мыслящего академического сообщества. Будучи безопасным пространством, дающим к тому же возможность публиковаться, да и вообще, в сущности, делать почти все что угодно, университеты стали одним из тех мест, в которых феминизм получил свое нынешнее оформление. Но, одновременно с этим, академический феминизм постепенно утрачивал свои связи с политическим и социальным активизмом за пределами стен университетов.

[…]

 

 

Женское движение 1960--1970-х годов, особенно его радикальное ядро, выступало не просто за равноправие женщин, но за равенство во всех сферах человеческой жизни: феминизм стремился к эгалитарному обществу, живущему на основе общечеловеческих ценностей. Но начиная с первой половины 1970-х в Соединенных Штатах неуклонно увеличивается экономическое неравенство, снижается уверенность в сохранении рабочих мест и растет среднее фактическое число рабочих часов в день. Можно встретить утверждения, что работа в США стала религией, но, по-моему, более точно было бы сказать, что для многих работа стала единственным значимым способом самоутверждения. В более широком смысле, американское общество все в большей степени становится индивидуалистичным, равнодушным и эгоистичным: забота о других становится чем-то старомодным, какой-то архаической ценностью. Похоже, люди думают, что по-настоящему следует беспокоиться только о самих себе, ну, или, может, о ближайших членах семьи, если она вообще есть.

Феминизм не демонстрирует какой-либо ощутимой реакции на этот культурный сдвиг. Мне кажется, что та его разновидность, которая образовалась на волне выступлений за равноправие женщин на рабочих местах, а затем сосредоточилась вокруг успехов в отстаивании прав и интересов женщин с высшим образованием, слепо впитала в себя многие из доминирующих культурных ценностей среднего класса. В 1970-е многие феминистки думали, что, как только им удастся устроить достаточное количество женщин на академические ставки, университетская среда преобразится. Она станет менее элитарным, более человечным местом, создающим социальное благо. Что ж, уже достаточное количество женщин занимает профессорские должности, но я не считаю, что университетская среда тем самым изменилась в желаемую сторону, скорее наоборот, изменения происходят совсем в противоположном направлении. И это не вина женщин; просто все мы находимся во власти развивающегося дикими темпами глобального капитализма, втягивающего все, включая университеты, в свой водоворот и насаждающего рыночные ценности во все сферы жизни. Простое увеличение числа женщин в университетах не способно этому противостоять. Чем больше людей работает в институтах, -- которые все больше признают исключительно рыночные ценности, -- тем большее давление испытывают люди, вынужденные эти ценности признавать. Нам необходимо движение, которые бы прямо и открыто критиковало этот процесс и ценности, с ним связанные.

И хотя рыночные ценности, ценности индивидуализма в последнее время приобрели всеобщее распространение, мое предположение заключается в том, что их главным носителем выступает именно профессиональный сегмент среднего класса. Мы живем в обществе, которое стремительно разделяется на тех, кто поднимается вверх, и тех, кто падает вниз. Представители «профессионального» среднего класса, конечно же, предпочитают подниматься вверх, а не падать. Все играют в «царя горы», и мы принадлежим к той части общества, которая участвует в этой игре, вместо того, чтобы осуждать ее, -- в конце концов, репутация феминисток как женщин, делающих карьеру, не была полностью выдумана враждебной прессой.

Если все так, то необходимо признать, что мы утратили ту социально-ориентированную хватку, которая изначально была присуща феминизму, и в таком случае я призываю вернуться к некоему пересмотренному варианту радикального феминизма. Мы должны совместить призыв к эгалитаризму со стремлением к такому общественному устройству, в котором уважаются человеческие отношения и различные сообщества, в котором они развиваются, а не уничтожаются. И, я думаю, мы можем оглянуться на прошлые успехи по освобождению женщин хотя бы для того, чтобы получить хороший совет, как нам быть дальше.

 

Перевод с английского Владимира Фещенко