Не секрет, что память об историческом событии является продуктом сложного взаимодействия различных компонентов. Введенные в научный оборот понятия культурной и коммуникативной памяти, равно как и концепт «места памяти» Пьера Нора, теоретически объяснили процессы перерождения события как такового (как некого факта, имевшего место в прошлом) в событие историческое, то есть такое, которое достойно памяти поколений.

Если в европейских обществах роль в формировании представлений о прошлом принадлежала разным акторам, влиявшим на перечень обязательных к почитанию исторических событий национального масштаба, то в советском (а на мой взгляд, и российском) обществе количество участников этого процесса значительно меньше, и все они, как правило, или представляли государственную власть, или были связаны с ней.

В своей статье я обращаюсь к одному из сюжетов советского прошлого - строительству БАМа, примечательно в числе прочих еще и тем, что первоначально этот проект задумывался как «историческое событие», а впоследствии, в связи с изменениями в России 1990-х годов, был превращен в заурядную, малопривлекательную для новой власти тему. Меня в данной связи интересуют не столько процессы «создания», а впоследствии «забывания» истории строительства Байкало-Амурской магистрали, сколько то, как они влияют на представления людей, участвовавших в строительстве. Я предполагала, что отказ от идеологических клише в канун перестройки и невостребованность «бамовского прошлого» в современной России должны были способствовать появлению собственной оригинальной версии истории у бывших строителей. Так ли это, я попыталась узнать, обратившись к интервью с бамовцами[1].

Отмечу также, что БАМ в памяти старшего поколения россиян ассоциируется не с началом строительства в 1930 году, а с последним его этапом. В силу этого для бывших строителей магистрали воспоминания о БАМе 1970-1980-х годов сегодня неразрывно связаны с их оценками и отношением к позднесоветскому прошлому страны.

Итак, как бывшие бамовцы вспоминают это время? И что формирует их представление о строительстве БАМа сегодня?

Строительство БАМа (имеется в виду этап 1974-1984 годов[2]) было одним из грандиозных идеологических проектов периода позднего социализма. Над образом БАМа работали сотни советских журналистов, пропагандистов, публицистов, писателей. Освещение строительства было широко представлено в советских газетах, сюжеты о БАМе часто транслировались по телевидению, о БАМе были написаны сотни книг.

Официальной точкой отсчета в «новой» истории БАМа считается постановление Центрального комитета КПСС и Совета министров СССР «О строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали», принятое 8 июля 1974 года[3]. Практически в то же время строительство получило статус комсомольско-молодежной стройки. Окончание связывалось пропагандистами с укладкой так называемых «золотых звеньев» на станции Куанда (Каларский район Читинской области) в октябре 1984 года, которые символизировали соединение западного и восточного участков дороги. В честь чего на станции состоялось открытие монумента строителям БАМа. Но и после этого работа не прекращалась. Только в 1989 году был подписан акт государственной комиссии о приемке в постоянную эксплуатацию последних перегонов БАМа. Потом магистраль была передана в ведение Министерства путей сообщений. Однако последний объект - Северо-Муйский туннель - был закончен лишь в конце 2001 года.

Не претендуя на детальное освещение строительства БАМа в советской публицистике периода 1970-1980-х, обозначу некоторые черты формируемого в то время образа. Среди основных его компонентов можно выделить следующие. 1) Пропагандисты апеллировали к необходимости освоения сказочных богатств Сибири и Дальнего Востока (формула тех лет, за которой скрывается развитие добывающей и обрабатывающей промышленности Восточно-Сибирского и Дальневосточного регионов СССР); Сибирь и Дальний Восток предстают в текстах как территории, требующие «оцивилизовывания». 2) Строительство БАМа было демонстрацией инженерно-технических возможностей СССР и рассматривалось в категориях достижений научно-технической мысли советских ученых. Пропагандисты делали упор на использование в строительстве новейших технических разработок и современной техники. 3) БАМ 1970-1980-х позиционировался как интернациональная стройка, в которой принимали участие все союзные республики СССР. 4) Участники строительства наделялись качествами героев-первопроходцев, противостоящих природной стихии и принадлежавших к лучшим представителям советской молодежи. Среди всех категорий строителей особо отмечались добровольцы из комсомольско-молодежных отрядов, приехавших из европейской части страны или союзных республик. Героизация их поведения была одним из наиболее распространенных способов рассказа об их деятельности.

Наряду с официальным образом строительства, в советском обществе бытовало и совсем иное представление о БАМе, сформировавшееся, по-видимому, как реакция на пропаганду и включавшее такие детали бамовской кампании, которые не были и не могли быть предметом обсуждения в советской печати. В ответ на пропагандистские тексты в обществе 1970-1980-х годов появлялись частушки, анекдоты, песни, которые давали БАМу совсем другую интерпретацию.

В этом образе, альтернативном пропагандируемому, БАМ представал как место ссылки, строители БАМа - либо как заключенные, либо как карьеристы или аферисты, устремившиеся за легкими деньгами. Сама стройка оценивалась как очередная авантюра советских руководителей. (Об этом, например, популярный в то время анекдот: «Что будет, если Брежнева ударить по голове? - БАМ».) В анекдотах отмечались свободные нравы бамовцев, описывались перебои с продовольственным снабжением и так далее[4]. Однако эта альтернативная разновидность «памяти» оказалась слишком тесно переплетена с официальной версией стройки. И стоило пропагандистам перестать писать о БАМе, как в обществе перестали рассказывать об этом анекдоты.

Актуальность бамовской темы в пропаганде предперестроечного периода сменилась практически полной официальной амнезией в последующие времена. В немногочисленных публикациях БАМ приобрел негативные коннотации «дороги в никуда» и «памятника эпохи застоя», в первую очередь, из-за своей экономической нерентабельности. По мнению экономистов, пытавшихся дать оценку строительству после его окончания, дорога признавалась убыточной и не оправдывала вложенных в нее средств[5]. Кроме того, она являлась символом брежневской эпохи, «эпохи застоя», и уже этим была непривлекательна для новой власти. Фактически она была исключена из государственного реестра обязательных к упоминанию ценностнообразующих исторических сюжетов. В результате герои-строители, а также памятные даты, памятники и целый пласт художественных произведений, посвященных истории БАМа, были преданы забвению.

Немногочисленные публикации о БАМе в центральных СМИ за два последних десятилетия или были приурочены к 30-летию основного этапа строительства (дата скромно отмечалась в 2004 году на деньги монополиста железнодорожных перевозок в России), или касались социальных конфликтов в бамовских поселках. Так или иначе, тема БАМа перестала использоваться пропагандистами, новых ее «официальных» интерпретаций не появилось. Таким образом, в перестройку и сразу после нее тема БАМа практически перестала артикулироваться в обществе, и публичного обсуждения результатов строительства железной дороги не состоялось.

Одними из немногих «хранителей» знаний о БАМе в современном обществе стали сообщества бамовцев. Часть из них объединена в Интернете вокруг сайтов, посвященных этой теме[6], но есть и реально существующие, хотя и немногочисленные, группы бывших строителей в Москве, Санкт-Петербурге и, возможно, других крупных городах бывшего СССР. В основном, членами этих групп становятся бывшие участники бамовских отрядов, покинувших стройку, но для которых она остается важной страницей в их биографиях.

Большая часть наших информантов является членами «Ассоциации ленинградских строителей БАМа», нам известно также о существовании ассоциации московских строителей. Деятельность ассоциаций обычно ограничивается ежегодными встречами, которые, как правило, происходят в связи с празднованием дат, значимых для участников объединения. Так, ежегодная встреча бамовцев Санкт-Петербурга происходит 20 апреля - в день отъезда на БАМ двух первых отрядов ленинградских строителей. Встреча московских бамовцев приурочена ко дню отъезда отряда «Московский комсомолец», 25 сентября, и происходит ежегодно на перроне Ярославского вокзала (именно оттуда отправлялся эшелон с московскими строителями в Тынду).

Единого праздника всех бамовцев не существует - предложенные советской пропагандой даты (приуроченные к укладке «золотого» и «серебряных» звеньев) в сообществах не прижились. Не востребован и профессиональный праздник железнодорожников, так как многие из бамовцев в строительстве железной дороги участия не принимали, имея другие строительные специальности. В целом же, ассоциации бамовцев имеют крайне ограниченное воздействие на формирование образа строительства, на данном этапе эта задача не актуализирована. Пожалуй, единственное, что объединяет людей, входящих в ассоциации, - это в целом позитивное отношение к БАМу и осознание значимости бамовского этапа в своей жизни.

В настоящее время публичная память о БАМе представлена небольшими экспозициями в музеях, посвященных железнодорожному транспорту, и краеведческих музеях бывших бамовских городов, редкими публикациями в прессе, сохранившимися на бывших станциях БАМа памятниками и деятельностью бамовских ассоциаций. Однако даже все вместе это не имеет широкого резонанса и не предлагает новой тональности в представлении темы БАМа. В результате образ строительства, созданный советскими пропагандистами в 1970-1980-е годы, оказывается доминирующим в современных представлениях. Нашло ли это отражение в рассказах самих бамовцев? Как они размышляют об этом, являясь в прошлом участниками тех событий? Способны ли они предложить альтернативную версию памяти о строительстве магистрали взамен устаревшей советской? На эти вопросы я постараюсь ответить, обратившись к текстам интервью.

По мнению строителей, интерес исследователя к БАМу предполагает изучение не столько биографий бамовцев, сколько фактов и наблюдений из бамовской жизни. Поэтому чаще всего рассказ о жизни до и после БАМа инициировался вопросами интервьюера. В сюжетах же о собственно бамовском этапе определяющим событием называют приезд на стройку. Для многих именно он служил отправным пунктом повествования.

Информанты считали важным подчеркнуть добровольный характер сделанного ими выбора, тем самым отделяя себя от групп строителей, оказавшихся в Сибири в связи с производственным переводом или в рамках производственной практики. Для бывших членов комсомольско-молодежных отрядов характерно также противопоставление бамовцев-первопроходцев, то есть тех людей, которые застали самый первый, начальный, этап освоения территории будущих городов и поселков, другим строителям, приехавшим на БАМ впоследствии, «на все готовенькое». Бамовцы-первопроходцы, по их мнению, в основном руководствовались стремлением добросовестным трудом оказать помощь государству в освоении Сибири и, конечно, романтикой покорения природы. Одна из информанток следующим образом рассказывала о побудительных причинах своего переезда в Сибирь:

«Застой, на самом деле, он и был застой. Вообще вот в городе совершенно неинтересно было, то есть такое какое-то скучное, непроживаемое… никакого такого просвета впереди, да? И тут вдруг такая идея: вот куда-то поехать, что-то осваивать. И, в общем-то, очень многие загорелись, потому что вот этой романтики такой по жизни, ее как бы вот не хватало, таких хороших острых ощущений, каких-то новых, скажем так, впечатлений. Потому что, чего там греха таить, страна закрытая была, чего, кроме как политики партии и правительства, в общем-то, ничего не видели и не слышали. Поэтому, конечно, это было очень так интересно, и многие, многие поехали, потому что это… Вы спрашивали, допустим, о том, кто там, из какой семьи. Да, очень много поехало, допустим, ребят из детских домов, очень много… Но в том числе очень много было просто вот романтиков. У меня, например, муж, с которым мы, кстати, познакомились перед отъездом, здесь расписались и вместе вот уехали, он говорит так: “Я услышал «Где-то на сопках багульник цветет» и все, я поехал”. Даже агитации не надо было […] Поэтому, конечно, для нас вот этот призыв, для нашего поколения, мне кажется, это такой большой шаг в большую жизнь, в интересную и очень романтическую»[7].

Примечательно, что информантка противопоставляет БАМ застою. Для нее застой - это среда, из которой она уехала, а не характеристика периода советской истории. Кроме этого, романтика покорения и бегство от скуки предстают в приведенном отрывке весомыми причинами поездки на БАМ не только для людей, которым было нечего терять (детдомовцам), но и для тех, кто уже имел стабильное положение в советской системе. Такое разделение строителей (в данном случае, на романтиков и детдомовцев) перекликается с распространенным мнением о том, что на БАМ ехали или карьеристы, или искатели высоких заработков (характерным образом стремление заработать хотя бы и тяжелым трудом что-то большее, чем средняя зарплата, оценивалось идеальным советским человеком негативно). Информантка оспаривает это мнение, подчеркивая иную, нематериальную, заинтересованность в БАМе. Эта мысль перекликается с высказываниями большинства наших информантов.

Итак, добровольцы ехали «за идею». В то время как строители, оказавшиеся на БАМе в результате перевода из соседних регионов, руководствовались, по их мнению, в основном меркантильными интересами - «ехали за рублем».

В ряде случаев противопоставление первопроходцев остальным участникам строительства не связывалось напрямую с мотивами приезда. Для них определяющими были не причины, приведшие человека на БАМ, а принципы, которыми он руководствовался, живя там.

Таким образом, описание причин поездки на БАМ несет в себе не только информативную составляющую биографии того или иного строителя, но и является одним из ключевых моментов в самоидентификации сообщества бамовцев. «Настоящие бамовцы» - это бамовцы-добровольцы, первопроходцы, которые ехали в Сибирь за романтикой, а не первые советские бизнесмены. Соответственно, те строители, которые руководствовались этими идеалами, составляли костяк «особенных» бамовских коллективов, с которыми у информантов связаны самые теплые воспоминания о БАМе. Принципиальное игнорирование или отведение второстепенной роли материальному фактору при принятии решения поехать на БАМ, и особенно противопоставление себя тем строителям, которые приехали на БАМ за деньгами, созвучно отношению к этой проблеме в советском обществе. Советские люди, как известно, на такси в булочную не ездили.

Потребление «по-бамовски», или «Интересная жизнь без всяких накоплений»

Использование материального стимулирования для привлечения рабочей силы на БАМ - одна из отличительных черт строительства магистрали в 1970-1980-е годы. Для многих поехавших на БАМ не было секретом, что в течение двух-трех лет работы там можно было получить недоступный большинству советских людей сертификат на автомобиль, а нередко и квартиру в «кооперативном» доме. Кроме того, прибавки за счет северного коэффициента и другие многочисленные доплаты значительно увеличивали заработную плату строителя БАМа, средний уровень которой был на 50-60% выше зарплаты, получаемой в той же отрасли в европейской части страны[8]. Все это, в конечном счете, породило представление о БАМе как о месте, где можно заработать.

Но при всем том ситуация с оплатой труда на БАМе не была везде одинакова. Во-первых, самые высокие зарплаты получали строители, работавшие на трассе, то есть участвовавшие в непосредственной укладке железнодорожного полотна и расчистке просек. Однако этот цикл работ стал возможен только на технологически более позднем этапе строительства. В самом начале необходимо было строить временное жилье для вновь прибывающих строителей, готовить притрассовую инфраструктуру. Эти работы не были столь высокооплачиваемыми, но требовали значительных физических затрат. Поэтому добровольцы, приехавшие на БАМ и начавшие строительство с нулевого цикла, не могли похвастаться сильно улучшившимся, по сравнению с прежними местами работы, материальным положением. Зарплата рядового строителя, например, в Новом Уояне (бурятский участок строительства магистрали) в среднем составляла около 300 рублей. Это, несомненно, было выше средней зарплаты лесоруба или плотника по стране. Однако для того, чтобы ее получить, было необходимо не просто выполнять тяжелую ручную работу, но при этом и жить в экстремальных условиях. Во-вторых, большинство бамовцев из состава комсомольско-молодежных отрядов не имели нужных БАМу строительных специальностей, и поэтому они могли рассчитывать на низкие производственные разряды, что также серьезно влияло на оплату труда. Многие были вынуждены приобретать необходимую профессию прямо на месте в училищах близлежащих городов. В-третьих, на БАМе были ограниченные возможности для применения женского труда. Большие физические нагрузки, связанные с валкой леса, работой на пилорамах или сборкой щитовых конструкций, подчас были не под силу неподготовленным мужчинам, женщины же к таким работам не допускались - на БАМе они работали поварами, медработниками, малярами, а после появления школ, детских садов и магазинов - в этих традиционно «женских» учреждениях, причем наличие строительной или инженерной специальности часто не меняло ситуации. На БАМе практически не находилось применения высококвалифицированным кадрам. Например, для того, чтобы попасть на БАМ в составе комсомольско-молодежных отрядов, двоим из наших информантов пришлось скрыть от руководителей имевшееся у них высшее образование.

Тем не менее, высокие относительно средних заработков по другим районам СССР доходы бамовцев и отсутствие возможности истратить деньги создали, в конечном счете, особое отношение к деньгам, не типичное, на мой взгляд, для советской системы потребления. Отсутствие в бамовских поселениях на первых порах магазинов, ресторанов, а также бесплатно выдаваемые одежда, обувь и материалы для строительства домов - все это создавало благоприятные условия для накопления больших денежных средств, которые многими использовались для приобретения автомобилей, дорогостоящей аудиотехники, ковров и других статусных предметов советской действительности. У бамовцев все это было. Желание приобрести дефицитные товары соответствовало желаниям большинства советских граждан, однако бамовцы расценивали это как своего рода развлечение, «лихачество»:

«Были ребята такие, которые работали два с половиной года без отпуска, получают талон на машину - там давали в то время. Талончики на… безочередное получение машины. Ну, деньги у них все, за два с половиной года вполне хватало, едет на базу, покупает машину, и за два с половиной года у него набирается отпуска, наверно, месяца три. Вот он три месяца катается на этой машине, продает ее и обратным ходом едет обратно за новой. Вот такие были друзья»[9].

Доступность «больших» денег обесценивала их в глазах строителей. Пренебрежение к деньгам читалось в рассказах об условиях их хранения (обычно в незапирающихся тумбочках, под матрасами или на подоконниках). Вообще, склонность бамовцев «сорить» деньгами просматривается в большинстве интервью с мужчинами. Причем основными статьями их расходов были, помимо покупки статусных дефицитных товаров, путешествия и рестораны.

Другой информант следующим образом описывал отношение к деньгам на БАМе:

«Абсолютная идея вот такого нестяжательства, что-то там за деньги, что-то там копил, в то время в ум никому не приходило там вот работать за деньги. Никто об этом не думал. Более того, если были бешеные деньги, там, получали за что-то, тратили их таким образом, там, не знаю, нанимали вертолет, ехали в Иркутск за пивом, приезжали, там, все что заработали, две бочки скинули, там, ко всеобщему удовольствию, и распили его. Всякие перемещения бесплатно. В ум никому не приходило, вообще по физиономии можно было получить, если бы, там, сказали: сколько стоит добросить отсюда, там… Потому что все в такой ситуации были. Завтра я встану на перекресток, там, “подбросьте меня, там, до Северобайкальска”. Поэтому была вот такая интересная жизнь… без всяких накоплений»[10].

Важной статьей расходов бамовцев были путешествия. Тема мобильности возникает и в контексте рассказа о способах «потратить деньги», и при описании командировок. Мобильность бамовцев противопоставляется в их рассказах «оседлой» жизни до и после БАМа. Бамовцы рассказывали о посещении сибирских и дальневосточных городов, а также о тех местах, в которых они побывали по туристическим путевкам (страны соцлагеря или столицы союзных республик). Интерес к новым местам выглядит как проявление «бамовской» идентичности, он созвучен романтическим ожиданиям от поездки на БАМ и являлся одним из аспектов той свободы, о которой говорили наши информанты, описывая свои мотивы приезда на стройку.

Рассказы о легкости расставания с деньгами могут соседствовать с сообщениями о том, что во многих случаях именно деньги были причиной принятия того или иного решения (будь то перевод с одного участка строительства на другой или даже забастовка). Высокая зарплата воспринималась как адекватное вознаграждение за тяжелый труд и экстремальные условия проживания. Поэтому недоплаты или задержки заработанных денег воспринимались как акт несправедливости и повод к социальному протесту[11].

Тема материального вознаграждения нередко сопутствовала рассказам о социалистическом соревновании и субботниках, обязательных атрибутах советской жизни. Нередко рассказ о них излагался иронически и раскрывал неизвестную сторону достижений и побед. Один из информантов говорил об этом так:

«Надо вот, например, к новому году дойти до станции, надо мост построить. Мост строить очень долго. Ну, что делать? Вот тут прямо на лед насыпают насыпь, лед толстый, два метра толщиной, река не провалится, никуда не денется. Пускают поезд, снимает телевидение это дело, весной дорога уплывает, начинаем строить мост. Такое тоже было. Премию-то всем охота получить за досрочную работу. Было и такое»[12].

Итак, тема «высокой зарплаты» отчетливо прозвучала в большинстве мужских бамовских нарративов. Оспаривая в целом мнение о деньгах как об определяющей причине нахождения на БАМе, информанты в то же время не скрывали, что их зарплаты по тем временам были достаточно высокими, что и позволяло им вести образ жизни, созвучный, по всей видимости, с желаниями многих представителей советской молодежи. Особая культура потребления на БАМе, пренебрежение к накоплениям, - еще одно «общее место» в интервью с бамовцами. Характерно, что в неформальном образе БАМа, запечатленном в фольклоре, строители ехали туда как раз за деньгами. Поэтому большое внимание, уделяемое нашими информантами объяснению мотивов поездки на БАМ и рассказам о практиках пренебрежительного отношения к деньгам, может являться своего рода оспариванием некоего «всем известного» мнения. Так или иначе, но они полагали нужным показать нам, что, по их мнению, деньги для настоящего бамовца не главное.

Бамовское братство

Все информанты в один голос говорили о важности для жизни на БАМе отношений внутри бамовских коллективов, а также об особой дружественной атмосфере, царившей в отрядах строителей.

Судя по рассказам, можно выделить несколько фаз строительства магистрали. В первую фазу, знаменовавшуюся приездом первых отрядов на неосвоенные места, бамовцы делились на подразделения, сформированные еще в столицах. Отряд включал в себя от 100 до 150 человек, он возглавлялся командиром отряда и комиссаром, отвечавшим за «воспитательную» работу среди добровольцев. На втором этапе, в связи с началом производственных работ, отряд расформировывался на бригады по 10-15 человек во главе с бригадирами. Бригадиры в свою очередь являлись гарантами выполнения производственных задач бригады и подчинялись прорабам строительно-монтажных поездов (СМП) или мехколонн, в зависимости от рода деятельности бригады. Строительно-монтажные поезда и мехколонны являлись крупными производственными единицами, чья деятельность координировалась специально для этого созданной организацией Главбамстрой, располагавшейся с 1975 года в Тынде[13]. Влияние руководства отряда на работу отдельных бригад строителей, по-видимому, зависело от организаторских способностей командира и комиссара отрядов и общей сплоченности строителей. Надо сказать, что московские строители из состава «Московского комсомольца», судя по воспоминаниям, довольно рано потеряли связь с отрядом. В это же время ленинградские строители накануне отъезда на БАМ проходили трехнедельную производственную практику на предприятиях города, в результате которой оказались на БАМе в составе сплоченного коллектива, что было предметом гордости бывшего комиссара отряда (к этой теме он неоднократно обращается в интервью).

И все же главным коллективом на БАМе был не отряд, а производственная бригада. По воспоминаниям бамовцев, в бригаду объединялись не столько по принципу наличия у строителей тех или иных производственных специальностей, а в зависимости от психологической совместимости и дружеских связей у членов команды. Последнее условие было особенно важным, если учесть, что члены бригад не просто работали вместе, но и часто жили в одном доме/вагончике/палатке. От сплоченности бригады зависела зарплата всех ее членов. Это была своего рода круговая порука. Люди, которые не справлялись с темпами работы, задаваемыми бригадой, или не находили с членами бригады взаимопонимания, были вынуждены уходить. Один из информантов рассказывал об этом следующим образом:

«Дураков там очень мало осталось. И там пошла фильтрация. Те люди, кто не хотят работать или слабые, ну, поймите, там тяжелая работа, мы там набрали мышцу через некоторое время, но есть люди, которые невыносливые, им пришлось или сменить работу, либо уехать»[14].

По воспоминаниям одного их наших московских информантов, прием в бригаду сопровождался обрядом инициации[15].

По мнению большинства информантов, микроклимат бригады зависел и от бригадира, и от членов коллектива. Принадлежность к крепкой, хорошей бригаде сулила не только хорошие заработки, но и бόльшую, по сравнению с «одиночками», степень защищенности. И хотя бамовцы не любят вспоминать о конфликтах, случавшихся в коллективах, из различного рода оговорок можно сделать вывод о том, что в каких-то случаях в межбригадных столкновениях доходило дело и до оружия. В этом случае бригада выступала гарантом безопасности своего члена[16].

Помимо уже перечисленных функций бамовского коллектива, наши информанты отмечали еще одну - воспитательную. Именно она, по мнению информантов, была самой важной.

Об особой дружественной атмосфере в бамовских коллективах рассказывали и информанты из комсомольско-молодежных отрядов, и человек, попавший на БАМ в составе армейского подразделения. Он иллюстрировал это, например, отсутствием необходимой для армии субординации:

«Причем отношение солдат, офицеров были примерно то же. Там как ни старались те редкие люди, которые настоящие кадры, все равно ничего не получалось. Спишь в одной палатке, копаешь одну яму, строишь один мост, все равно Вася-Петя»[17].

По мнению этого же информанта, экстремальные (или, пользуясь его терминологией, «пещерные») условия жизни, в конечном счете, оказывали определяющее влияние на создание благоприятного климата в коллективе строителей. Это мнение разделялось и другими информантами, которые так же, как и он, были склонны видеть в экстремальных условиях жизни на БАМе залог формирования прочных бамовских коллективов. При этом улучшение качества жизни, равно как и приезд новых строителей «с запада», по мнению некоторых информантов, оказывали негативное воздействие на систему отношений в бамовских поселках. Один из них размышлял об этом следующим образом:

Информант: Где-то до 78-го года можно было там, а потом начали вот эти все наши нравы западные проявляться и там. Ну, все, все, все. И уже, там, в общем-то, можно было не находиться. Вот только, кто впереди шел [работал на трассе. - Т.В.], да, там они были с теми же моралями. Как вот было, как вот из палаток оно шло, так оно и было там. А мы, вот здесь уже оставшиеся, мы уже жили по тем правилам, которые здесь были…

Информант: Ну, вот, здесь... ну, здесь как-то ложь вот эта, алчность. Ну, есть же такое в большинстве своем. А там люди простые. И мы, вот, все были на таком же дружеском отношении друг к другу. «Надо? На тебе!» Там, кто-то поможет. Никто ни у кого не украдет. А потом, вот, эта склочность - она пришла с запада[18].

Чаще всего, бамовцы рассказывали о позитивном воздействии коллектива на их жизнь на БАМе и после отъезда с него. Лишь в одном интервью информант поделился трудностями, с которыми ему пришлось столкнуться после переезда. Он считал, что применение бамовских стандартов в обычном городском сообществе очень ему мешало, особенно первое время после возвращения. Но и в этом случае, по его мнению, принципы, привитые бамовским коллективом, попросту оказались слишком хороши для применения в другой, городской, среде[19].

Примечательно, что конфликтам, которые неизбежно должны были возникать в течение времени, проведенного на БАМе, практически не находилось места в рассказах наших информантов. В чем причина? Полагаю, что тема бамовского братства несла в себе больше, чем просто воспоминание об особенностях жизни во время строительства магистрали. Она является своего рода цементирующим компонентом бамовского сообщества. Рассказы о бесконфликтной бригадной жизни, взаимовыручке и доверии показывают бамовцев с лучшей стороны, выделяют их на фоне других сообществ. И именно эти черты, по мнению наших собеседников, должны войти в образ события, о котором они рассказывали. Упоминавшиеся в интервью случаи краж подавались или иронически[20], или как иллюстрация восторжествовавшей справедливости в отношении к нерадивому бамовцу, который попался на воровстве, был бит, а затем отправлен на «большую землю». Оба случая лишь оттеняли «чистоту» бамовских нравов. Негативные моменты на БАМе характеризовалась исключительно сложным климатом или тяжелым трудом, но не конфликтами.

Рассказы о природе и парадигма покорения Сибири

Важная часть рассказов о БАМе посвящена описанию природы тех мест, в которых находились наши информанты. Нет ни одного интервью, где бы этой теме не было уделено внимания, что позволяет сделать предположение о значимости ее для наших информантов. Доказывает эту мысль и то, например, что о природе вспоминали не только бывшие жители городов, для которых дикая природа была экзотикой, но и те из информантов, которые выросли в деревне. В чем же смысл рассказов о природе? Здесь, на мой взгляд, наиболее ярко выступает одна из граней взаимодействия бамовского воспоминания с официальным советским дискурсом.

Не секрет, что советская идеология активно использовала метафору покорения Сибири человеком-героем в контексте строительства магистрали. Восприятие Сибири как места, где по своей воле могут жить только герои, сложилось, по-видимому, еще во времена ее освоения, но активно аккумулировалось в 1960-е годы и было связано с «романтикой покорения»[21]. Описания трудных климатических условий в работах публицистов перемежались с рассказами об энтузиастах, которые вопреки стихии отправлялись на изыскание или строительство трассы. Вот как писал об этом журналист газеты «Правда» Юрий Казьмин[22], в том числе противопоставляя тайге, как необузданной стихии, новенькие обустроенные поселки строителей - символы покорения, очаги цивилизации:

«Не только каждый человек в отдельности - целые коллективы преодолевали своеобразный психологический барьер “входимости” в местный климат, суровую зиму, летний сибирский зной с тучами разнообразного гнуса. Вот почему здесь, как нигде, ценятся высокие человеческие качества: мужество, смелость, мастерство, доброта, умение вовремя прийти на помощь товарищу».

«На фоне мрачной тайги впереди нас светились стены новых домов. Собранные из свежего бруса и деревянных щитов, они еще пахли хвоей и поблескивали на солнце янтарной смоляной слезой»[23].

Для наших информантов - первопроходцев-добровольцев, предложенная модель презентации БАМа, противопоставляющая строителя природе, оказала, на мой взгляд, решающее воздействие. Такая презентация БАМа была востребована и самими строителями.

В интервью идея «оцивилизовывания» Сибири находила выражение в противопоставлении себя (своего отряда) местным (под которыми понимались не только немногочисленные местные жители, встречавшиеся лишь на отдельных участках трассы, но и строители, приехавшие из азиатской части страны, в частности Бурятии или Якутии). Так, например, примечательно использование ленинградскими бамовцами термина «Европа» не в качестве обозначения места (то есть европейской части России), а метонимически, в отношении представителей молодежных отрядов, приехавших из центральной России или Прибалтики (по отношению к Прибалтике это, впрочем, отражает обычные советские представления об особой «европейскости» жителей этих республик).

Показателен рассказ о взаимоотношениях с местным населением у одного из ленинградских строителей.

Исследователь: А вот в этом Новом Уояне, куда вы приехали, как там встретило местное население? Оно вообще было там?

Информант: Местное население было в Старом Уояне, там тунгусы и эвенки. Поселок тунгусов и эвенков, но они все, вот, начиная от маленького и до большого, они, там, конечно, такой у них образ жизни…недолго они живут, во-первых, ну, все они пьют очень помногу.

Информант: Пили тогда много. Когда мы приехали, потом вроде бы меньше стали, потому что другая культура пришла.

Исследователь: А они были не против, в принципе, того, что рядом пройдет дорога и все такое?

Информант: Нет, это их, наоборот, [привлекало], цивилизация пришла. Нет, конечно. Другое дело, что они возмущались, что зверь пошел, уходить стал. Вот это другое дело[24].

Итак, информант не видит столкновения интересов местного населения с интересами строителей магистрали. Тунгусы и эвенки, по его мнению, были рады приходу цивилизации, несмотря на подрыв их хозяйственного уклада.

Другой момент, оказавшийся созвучным официальной интерпретации БАМа как «покорения» и «оцивилизовывания» Сибири, нашел отражение в рассказах информантов об их опыте использования природы. Большинство бамовцев не задумывались о вреде, наносимом строительством местной экосистеме. Беспрепятственная вырубка леса не воспринималась ими как нарушение, равно как охота и рыболовство не воспринимались как браконьерство. При этом нужно отметить, что в начале строительства использование природных ресурсов поселенцами рассматривалось как единственный способ выживания.

Предположу, что позднее, с появлением социальной инфраструктуры, эта модель взаимоотношения человека с природой по большому счету не изменилась. Бамовцы отмечали, что вырубка леса на строительство собственных домов была обычным явлением и не только не вызывала порицания, но и приветствовалась местной администрацией. Бамовцы как бы «приватизировали» природные ресурсы тех территорий, где проходила дорога. В некоторых случаях, правда, рефлексия по поводу того, что трасса нарушала местную экосистему, имела место. Так, две наши информантки считали пагубным влияние строительства магистрали на поселения коренных народов. В результате деятельности бамовцев, по их мнению, был запрещен вылов омуля - рыбы, составляющей основной рацион питания в поселке.

В целом же типичные комментарии бамовцев о природе включали восторженно-удивленные рассказы о реках, кишащих рыбой, о ягодах и грибах, которых не встретишь в европейской части России, случавшихся землетрясениях, климате - в первую очередь очень холодных зимах и насекомых. Даже в том случае, если информант сам не испытывал большого дискомфорта от насекомых (например, в силу того, что занимался организаторской деятельностью, а не работал на трассе), он считал важным рассказать об особенностях местных комаров и мошки, считая это характерной чертой жизни на БАМе.

Часто эпизоды о местных красотах появлялись как ответ на возможные ожидания от БАМа. Информанты позиционировали себя как людей, стремящихся на БАМ за романтикой, и вот она, романтика, воплотилась в дивных пейзажах, красивых цветах, диковинных ягодах и животных.

Рассказы о трудностях, связанных с климатическими особенностями, передавались в терминах преодоления, противостояния природе. Таким образом, предложенная публицистами метафора «оцивилизовывания» Сибири была востребована бамовцами. Она давала почетный статус героев, отличавший их от простых смертных. Причем для того, чтобы быть героем, достаточно было просто поехать на работу на БАМ, вне зависимости от реальных мотивов, которыми руководствовался человек. Вопрос о причинах поездки был не самым актуальным в пропаганде, о чем, в частности, говорит отсутствие единого отношения к этому у самих публицистов. Одни считали «высокую идейную убежденность» обязательным условием будущих строителей магистрали, другие полагали, что жизнь в Сибири, в сплоченном трудовом коллективе комсомольцев сама способна оказывать воспитательное воздействие на участников действа. Не случаен один из наиболее известных лозунгов стройки: «Мы строим БАМ, БАМ строит нас». Получалось, что либо не все ехали на БАМ, будучи «идейными» строителями, либо что «высокая идейная убежденность» из-за строительства могла стать еще выше. Так или иначе, мотивы были не главным, главное - решение поехать.

Еще одной причиной того, что метафора «освоения Сибири» нашла отклик в интервью со строителями, заключается в убежденности бамовцев в том, что их труд необходим стране. И главным доводом при такой постановке вопроса становилась апелляция к неразработанным сибирским месторождениям.

Идентичность бамовцев связана не столько со строительством железной дороги (многие из строителей не работали на трассе, не укладывали рельсов, не отмечали железнодорожных праздников), сколько с тем, что их труд способствовал освоению Сибири. В этом их главная заслуга и основание для бамовской гордости. Этим можно было объяснить и «негероические помыслы» при поездке на БАМ, и неразумное использование природных ресурсов, и - что, на мой взгляд, особенно симптоматично - этим оправдывалась и нерентабельность трассы.

«Жаль, что так получилось. БАМ-то он вообще России нужен, этот участок железной дороги. И тогда я это себе представлял, и теперь вот понимаю, что нужен. Там вокруг и около много чего, так сказать, то, чем должна была прирастать Россия. А этого, к сожалению, так сказать, до конца не доведено. Очень жаль»[25].

В начале работы я задавалась вопросом: а существует ли сейчас бамовское сообщество? Есть ли что-то, что сегодня объединяет разных по статусу, профессии и отношению к прошлому людей, кроме однажды принятого решения поехать на БАМ? Можно ли говорить о неком общем для информантов образе БАМа? Проявилась ли в нарративах о строительстве «бамовская идентичность»? На мой взгляд, на все эти вопросы можно отвечать утвердительно. Несмотря на то, что информанты в большинстве случаев не были знакомы друг с другом, работали на разных участках БАМа (в Тынде, Февральске, Новом Уояне, Звездном) и находились на стройке разное время, тем не менее, все они в какой-то момент интервью выходили на общие темы. Рассказ о причинах приезда на БАМ, природе и географии, способах распоряжения заработанными деньгами и коллективах, - конечно, это далеко не все затрагиваемые в интервью сюжеты, но эти наиболее характерны.

Все информанты, с которыми мы беседовали, соглашались, что бамовское прошлое для них чрезвычайно важно, кто-то называет это с пользой проведенным для себя временем, кто-то - лучшими годами жизни: «Я много по жизни помоталась, я говорила, много видела. […] Но хочу сказать, что вот те годы, что я там прожила, - это были мои лучшие годы»[26]. Так или иначе, БАМ для наших информантов имеет преимущественно положительные коннотации.

Следует отметить, что большинство наших информантов, в отличие от журналистов, видели в БАМе не памятник эпохе застоя, а альтернативу застою брежневского времени. Для них БАМ, с его особой системой отношений внутри коллективов, отсутствием дефицита, демократией в принятии решений, высокими зарплатами и многими другими чертами, о которых нам рассказывали строители, казался явлением нетипичным для советской системы, и даже противопоставлялся ей.

Другие информанты (их меньшинство) не были склонны идеализировать БАМ как государственный проект. Они рассказывали о неэффективном использовании средств, о невозможности применения специальностей и других огрехах строительства. Тем не менее, о БАМе как об их собственном, личном, проекте они вспоминают с удовольствием и рассказывают, в основном, только хорошее.

В целом же у информантов БАМ хорош даже в том случае, когда они не были склонны идеализировать советскую систему. О причинах такого отношения мне говорить трудно. Это может быть связано с тем, что на БАМ пришлись годы молодости информантов, или с тем, что жизнь на БАМе воспринималась как реализованная потребность в романтике, или с худшим положением информанта после возвращения с БАМа. Ответ на этот вопрос будет индивидуальным в каждом отдельном случае.

Если в целом позитивное отношение к прошлому на БАМе можно объяснить разными причинами индивидуального толка, то отсутствие в большинстве интервью «критического» взгляда заслуживает отдельного обсуждения. Трудности, связанные с процессами адаптации, неустроенный быт, непосильный труд, конфликты и многое другое в большинстве интервью или упомянуты вскользь, или вовсе обойдены молчанием. При этом один из ключевых вопросов, затрагивающий причину отъезда с БАМа, часто звучит в оправдательных интонациях. Если на БАМе все было так хорошо, в чем же причина того, что люди оттуда уезжали и нередко до окончания стройки? И вот тут, на мой взгляд, выступает еще одна грань восприятия строительства, которая подчеркивает нарочитость «позитивной» оценки БАМа. Понятно, что причины отъезда были разными, но ни в одном случае они не связывались с проблемами БАМа. Невозможность получения необходимого медицинского обслуживания для членов семьи в бамовском поселке не воспринималась в качестве проблемы этого поселка - это была проблема бамовца, которую он решал путем переезда назад в Ленинград. Невозможность профессиональной реализации на БАМе оценивалась так же исходя из индивидуальной перспективы, а не как типичная проблема для этого времени и места. Таким образом, в рассказах «о хорошем» на БАМе мы видим единодушие, которое возможно объяснить не только собственным опытом, но и своего рода утвердившейся в советское время нормой. Однако все, что оказывалось за рамками положительного образа, в интервью приобретало форму исключений, на которых не стоило заострять внимания и которые не влияли на конечную оценку этого события информантом. Возможно, что причиной такого положения вещей стало отсутствие рефлексии в обществе по поводу этой темы. Отрицание заслуг бывших героев в перестройку стало лишь импульсивной реакцией на все «советское», включая БАМ, при этом нового измерения в дискуссии о БАМе предложено не было. В результате, единственный способ рассказа о БАМе – повествование в духе традиций советской публицистики, с присущей ей идеализацией события, сохранением ее основных тем и акцентов.

Возможно, что такой взгляд характерен только для бывших добровольцев, которые, в отличие от остальных групп строителей, имели более привилегированное положение в социальной структуре строителей БАМа, и у них оказалось больше поводов быть довольными. Кроме того, наши информанты сумели уехать с БАМа до того, как он пришел в запустение. Возможно, оценка БАМа людьми, по сей день остающимися в районах бывшего строительства, окажется совсем другой.

1) Интервью с бывшими строителями БАМа были собраны в 2006-2007 годах участниками проекта «Бамовцы о БАМе. История последней стройки социализма», реализованного группой исследователей Центра независимых социологических исследований и Центра устной истории Европейского университета в Санкт-Петербурге при поддержке программы ACLS. Общее число опрошенных составляет 18 человек, в настоящее время проживающих в Москве и Санкт-Петербурге. При выборе информантов мы, во-первых, не принимали во внимание ни статус, в котором они были на БАМе, ни продолжительности их жизни там. Главный критерий - самоидентификация людей как «бамовцев». Во-вторых, мы стремились найти строителей, которые добровольно поехали на БАМ (в отличие от людей, оказавшихся там в результате стажировок или производственных командировок). Единственным исключением является интервью с бывшим военнослужащим, офицером железнодорожных войск, проходившим службу на восточном участке БАМа. В-третьих, так как мы отдавали себе отчет в возможности разных интерпретаций жизни на БАМе у мужчин и женщин, мы стремились учесть это при выборе наших информантов. В результате, среди 18 опрошенных - 4 женщины.

2) История строительства Байкало-Амурской железнодорожной магистрали насчитывает более семидесяти лет. Особенно заметными в ней можно назвать 1930-е годы, когда строительство дороги осуществлялось силами заключенных БАМлага, и 1970-е годы, когда стройке был присвоен статус «всесоюзной комсомольской».

3) Санжиев Г.Л. История строительства бурятского участка Байкало-Амурской железнодорожной магистрали // Байкало-Амурская магистраль на территории Бурятии: история строительства, ее роль в хозяйственном освоении региона. Улан-Удэ, 1999. С. 5.

4) См. подборку анекдотов о БАМе: http://eho.haim.ru/eho_bam.php.

5) См. об этом в частности: Власов Г.П. Регион БАМа: стратегия и опыт освоения. Братск, 1999; Регион БАМа: концепция развития на новом этапе. Сб. статей. Новосибирск, 1996.

6) Самый известный - «БАМ. Легендарная Байкало-Амурская магистраль» (http://bam.railways.ru), также персональный сайт Ильяса Касимова, бывшего военнослужащего, проходившего службу на БАМе (http://bamzdv.narod.ru/4/400.htm), и некоторые другие.

7) Все использованные в тексте интервью хранятся в архиве Центра устной истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, поэтому в дальнейшем я буду ссылаться только на единицу хранения. BAM-06-012.

13) Санжиев Г.Л. Указ. соч. С. 6.

20) Речь шла о краже из гардероба клуба дубленки у члена отряда «Московский комсомолец» строителем из хуже обеспечиваемого отряда имени «17-го съезда комсомола», который таким образом стремился восстановить справедливость.

21) Вайль П., Генис А. 60-е: мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 80-88 (глава «География вместо истории. Сибирь»).

22) Казьмин Ю. Себе и потомкам. Репортажи о строительстве БАМа. М., 1975. С. 45.