Сопоставление несопоставимого?

В этой работе сопоставляются такие люди, которые, казалось бы, не имеют друг с другом ничего общего. Что, например, может объединять Германа Вирта, человека, занятого реконструкцией изначальных мифов, с каким-нибудь Хайнцем Брауваулером, пытавшимся обосновать конкретно существующее государство с помощью комплекса сугубо юридических построений? А также, что объединяет их обоих с Хельмутом Плаасом, который в джунглях огромного мегаполиса мечтал о катастрофах? И что позволяет нам поставить в один ряд с этими тремя писателями своенравный образ «крестьянского короля» Клауса Хайма? Где мост между ними и… Эберхардом Кебелем, вместе с молодыми соратниками пытавшимся основать автономное юное царство, расположенное вдали от мира взрослых? Мгла древнего Норда, министерская бюрократия и салонная элита, взрывчатое вещество в фундаменте, борьба крестьянства с техникой и судебными исполнителями, звучание банджо на привале у ночного костра -- как все это можно поставить в один ряд?

Существуют пять совершенно различных групп, на которые распадается «Консервативная революция». […] И это, воистину, различные реальности. Первые три группы за неимением конкретного приложения так и остались идеологическими движениями. Тогда как две последних, а именно: движение селян[2] (Landvolkbewegung) и молодежное движение (Jugendbewegung) -- это вполне конкретные исторические начинания, в которых идеологическая суть проявилась лишь задним числом. Крестьянское движение так и осталось литературно немым, взяв своих -- нередко и вправду непрошеных -- апологетов как бы взаймы у других групп. Здесь из сферы абстракций мы переходим в мир исторических шероховатостей. Имеются ведь и такие исторические образы, которые выступили на передний план, обретя значение поистине сверхисторическое.

Подбирая для пяти групп названия, мы старались придерживаться истории. Эти термины не являются нашим изобретением -- мы применяем обозначения, употреблявшиеся в ту эпоху, о которой говорим, несколько расширяя их смысл -- до уровня совокупного наименования целой группы. Поскольку принципом выбора названий не была какая-то единая сквозная теория, обозначения пяти групп расположены как бы на разном уровне. У них, однако, есть то преимущество, что они приносят с собой некоторый особый исторический аромат.

При выборе порядка этих групп мы также руководствовались историей. «Фёлькиш» занимают первое место, поскольку они являются единственной из пяти групп, которая перешла из Вильгельмовой эпохи в наше время без каких-либо видимых изменений. Так же и молодежное движение (Jugendbewegung) выступило на сцену еще до Первой мировой. Однако его «бюндишистская» послевоенная форма предельно отлична от обеих более ранних форм -- старого «Wandervogel» и «Свободно-немецкого союза», возникшего немногим позднее 1918 года. Что же касается той группы, которую мы обозначаем как «младоконсервативную», то она могла бы указать на своих предшественников эпохи Вильгельма, и даже еще ранее: на протяжении всего XIX столетия мы постоянно сталкиваемся с опытами подлинного, «нереакционного» консерватизма. Однако крушение монархии ставит «младоконсерваторов» перед неожиданными, совершенно новыми задачами. Такого не было ни с фёлькиш, ни с бюндиш, ибо они были зависимы от существующей формы правления в намного меньшей степени. И наконец, «национал-революционеры» и «сельское движение» являются порождением уже послевоенного времени.

Фёлькиш

Начать с движения фёлькиш можно даже в силу его мировоззрения. Ибо, как бы различны ни были авторы этой группы, их объединяет то, что чарующий их образ истории относится ко временам, намного более древним, нежели тот, на который ориентированы все прочие группы. Фёлькиш взывают непосредственно к самим истокам.

Для одних этим наиболее чистым и отдаленным истоком оказывается «раса» -- она понимается здесь как «нордическая раса», противопоставленная множеству всех прочих рас, либо же, что реже, как белокурая раса Света, противопоставленная темной расе Мрака[3]. Для других это -- «германство», то есть феномен, определенный языком и таящий в себе возможность расового смешения. Для третьих это -- сам немецкий народ, понятый как смесь, возникшая на основе многих родственных рас. Тем самым прокладывается путь от расового субстрата к тому, что возникло и оформилось на его основе в ходе «истории». Даже отдельный «род» может стать образом, с которым какие-то фёлькиш-теоретики будут соотносить свои истоки[4].

Однако для описания истока немецкие фёлькиш использовали не только телесные формы вроде расы, народа или рода. Здесь использовались и те факторы, которые лежат вне человека. Например, ландшафтная среда обитания, делающая человека выразителем особой «души ландшафта»[5], либо же какой-нибудь вид растений, например рожь, в которой так же усматривали определенную силу[6]. С другой стороны, определяющим фактором могло признаваться и то, что лежит внутри человека. Так поступали учения, которые полагали человека, определенным не расовой принадлежностью, а родным языком[7].

В то время, как все вышеназванное -- раса, народ, ландшафт, язык -- определялось с помощью прилагательных вроде «нордический», «германский», «немецкий», к фёлькиш получили отношение так же и некоторые периферийные факты, которым до сих пор не уделялось особого внимания. Здесь нужно, прежде всего, вспомнить об «органицистских» учениях, которые провозглашают народ и государство живыми и растущими, в своей жизни предельно напоминающими растения. Так, например, пишет Кольбенхайер в своей книге «Bauhutte» или Пауль Краннхальс в «Органическом мировоззрении».

Многообразие способов описания истока, о котором повествуют все фёлькиш, поистине велико. В отдельных моментах картина оказывается еще более запутанной. Поскольку все обозначенные пути теряются в праистории, относительно которой единственными надежными свидетелями могут быть лишь отдельные археологические находки, поле для всевозможных толкований оказывается широким и абсолютно свободным. И тот факт, что обнаруживаются, например, такие расовые учения, которые отступают от «нордического» мейнстрима и подчеркивают особенную важность для немецкого народа неизбежного германско-славянского смешения[8], -- в условиях Пруссии такое суждение вряд ли должно быть удивительным. Но это -- лишь один из многочисленных сюрпризов, которые подстерегают исследователя при изучении немецких фёлькиш.

Странные новообразования возникали, главным образом, благодаря полнейшей свободе в создании производных слов. Автодидактическое этимологизирование является важнейшим вспомогательным средством, которое фёлькиш стараются использовать в качестве перекидного мостика между историей и истоками, заполняя тем самым никем не занятое пространство. С помощью этого мостика один из авторов пытается доказать, что все романские языки являются лишь немецкими диалектами[9], тогда как другой автор с его же помощью выводит немецкие племена из двенадцати племен израильских[10].

Один из авторов изображает ветхозаветное представление о рае как украденный элемент исконно германской традиции, перенося подлинный рай в Мекленбург. Все это изображается на карте, где Иордан втекает в Эльбу, а остров Рюген вместе с Узедомом и Воллином оказываются островами Блаженных[11]. Напротив, другой автор доказывает, что Асгард и Мидгард находились на Рейне, где-то между Руром и Вуппером[12].

Таким образом, очертания фёлькиш-движения расплываются беспредельно, в особенности в низших его кругах. Эта расплывчатость контуров усиливается мощным потоком из множества возвращающихся к христианству вольных «тайноведов», пытающихся открыть покинутые христианством и обойденные прогрессом «потаенные миры». При этом один из фёлькиш-авторов использует теорию смещения континентов, делая из нее основание для доктрины миграции нордической расы с потонувшей Атлантиды на юг и на восток. Другой автор для своей реконструкции обращается к тем символам, которые ему удалось обнаружить под заброшенными церквями, как-то: к символу солярного колеса и руны МАН. Третий же автор применяет спиритизм как единственно подходящий ключ к праисторическим временам. Сюда же вливаются и сами теософы всех мастей, хотя некоторые фёлькиш и клеймят их как «масонов» или «криптокатоликов» либо же, в ряде случаев, как слишком уж зловредных еретиков.

Этот оккультный тренд фёлькиш-идеологии породил множество спекуляций на тему «инициатических» основ как самого фёлькиш-движения, так и сильно проникнутого духом фёлькиш национал-социализма. Эти соображения подкрепляются прежде всего историей легендарного общества «Thule», которое было основано в 1918 году в Мюнхене, а также признаниями одного из его членов, не менее легендарного барона Зеботтендорфа (который бросился в Босфор в 1945 году, в день капитуляции Германии). Для одних Зеботтендорф -- милый фантаст, тогда как для других он -- мощный «посвященный» и закулисный руководитель нацизма. Например, два французских автора, исходя из этой истории, выстроили целую «тайную историю» Германии периода между двумя мировыми войнами. Такой факт должен быть упомянут, однако исследование и доказательство того, что за «нормальной» историей имеется история эзотерическая, известная только посвященным, не относится к задачам настоящей работы[13].

В рамках нашей работы нужно отметить, что в этом «теософски» окрашенном секторе фёлькиш наибольшей известности достигли два пересекавшихся между собой круга венских интеллектуалов. Один из них был образован вокруг Гвидо фон Листа, другой -- вокруг Йорга Ланца фон Либенфельса (собственное имя -- Адольф Ланц)[14]. Эти два круга стали наиболее заметны в силу того, что вокруг многочисленных изданий данных теоретиков собирались мощные общины читателей и почитателей. В этой литературе прекрасно видно, как живо и непосредственно в подобных «тайных доктринах» перемешаны между собой рационально-просветительские и фантастические элементы. Это можно почувствовать уже в названиях книг Ланца фон Либенфельса: «Теозоология, или Учение о содомских обезьянах и Божественном Электроне» или «Новые физические и математические доказательства существования души». Эти названия показывают, насколько сильно в этих кругах учитывался мир научного прогресса.

Именно к этим учениям и относится высказывание позднего Эрнста Юнгера о «теориях, выведенных лет пятьдесят назад из обувной подошвы учителями сельских школ»[15]. Такая оценка типична как для национал-революционеров типа Юнгера, так и для младоконсерваторов: представители обеих групп дистанцировались от фёлькиш как от каких-то мучительно дальних родственников. Для не менее многочисленных младоконсерваторов и национал-революционеров теоретики фёлькиш представлялись необозримо разбредшейся толпой, которую не стоит принимать всерьез, -- скорее, к ней следует отнестись с некоторой иронией.

Насколько старым является это «брожение», показывает, к примеру, то, что теоретики фёлькиш никогда не группировались даже пред лицом какого-нибудь общего врага. Расхожее представление, что их объединяла, как минимум, враждебность к евреям здесь не подходит, поскольку имеются фёлькиш, вполне дружелюбные к евреям, или, как минимум, лишенные этой враждебности. Здесь следует упомянуть о дружбе, связывавшей Вильгельма Шванера, издателя «Народного воспитателя», с еврейским политиком Вальтером Ратенау.

Фёлькиш являются в наименьшей степени единой группой конечно же потому, что они глубже всех уходят вспять. Причем сразу в двух смыслах: и в движении, и в проекциях исторического направления своих мечтаний. Внутри движения фёлькиш постоянно разыгрывается обозначенный выше переход от твердынь христианства и прогрессивного мышления к поиску новых «мировоззрений» (Weltanschauungen).

В этом отношении показательно развитие представлений о «расе». Возникновение расовых идеологий исторически еще не прояснено[16]. Через весь XIX век проходят теории двух рас и всевозможные плюралистические версии расологии, причем «зоологические» и квази-«теософско-спиритуалистические» представления переплетаются между собой очень тесно, вплоть до полной неразличимости. Преобладают, как кажется, такие учения, в которых раса понимается как своего рода зоологическая фактичность, подлежащая законам дарвинизма и прогрессивно развивающаяся «линеарным» способом -- будь то с помощью смешения или искусственного отбора, будь то с помощью искусственной селекции более «высоких» особей. Образцовым примером таких расовых представлений в духе природоведения XIX столетия вполне могут выступить работа Отто Аммона «Общественный порядок и его естественные основания» (1895) и книга «Политическая антропология. Исследование влияния теории вырождения на учение о политическом развитии народов», написанная в 1903 году вышедшим из марксизма Людвигом Вольтманном[17].

В сущности, возникшие в тот же период многочисленные, но на первый взгляд отличные друг от друга расологии теософов и спиритуалистов вроде Гвидо фон Листа и Ланца фон Либенфельса, вместе со своим не менее односторонним акцентом на внетелесном аспекте, принадлежат все к той же категории. Материализм и идеализм обусловливают друг друга; лишь «целостное, холистское» мышление XX столетия (das «ganzheitliche» Denken des 20. Jahrhunderts) может притязать на нахождение полностью по ту сторону данной альтернативы. Как бы то ни было, так же и после Первой мировой войны «зоологические» расовые доктрины продолжают существовать. Их значение состоит в том, что они предоставили национал-социализму основу для его политической программы.

Однако все более и более привлекают к себе внимание попытки истолковать и понять «расу» в свете единства «телесного» и «духовного». В немалой степени этому способствует и тот импульс, который исходит из других групп: например, те случаи, когда Шпенглер объясняет «расу» как бытие-в-форме»[18] или когда ранний Эрнст Юнгер превращает «кровь» в нечто, подобное «искорке» (Fuenklein) германских мистиков. Метаморфоза обнаруживается и в том, что слово «раса» выходит из центра внимания: начиная с конца 1920-х немецкие фёлькиш направляют свои главные усилия на то, чтобы обратиться к той самой задаче, которая в XIX столетии была поставлена весьма робко, а именно: к созданию новой «индогерманской», «германской» или «немецкой» религии.

Так же и лагерь так называемых «германски верующих» («Deutschglaeubige») не следует рассматривать слишком уж упрощенно. Там имеется довольно богатая палитра теорий -- начиная от «германизации христианства» (Артур Бонус), превращающей Христа в «арийца» (Хьюстон Стюарт Чемберлен), и заканчивая попытками заменить учение о сострадании и греховности на «героическое учение о Спасителе» (Артур Динтер), а также примечательным разделением самого Христа (Вильгельм Хауэр) -- вплоть до резко выраженных антихристианских учений (семейство Людендорфф). Но среди этих последних, «языческих», теоретиков далеко не все были «почитателями Вотана». В основании всех этих доктрин лежит фундаментальное убеждение, что дохристианские предки имели верования, сущностно родственные, в то время как образы и имена божественного играли лишь служебную, вторичную роль. Предпринимались также попытки исходя из собственного времени создать собственный язык -- попытки, которые имелись и до этого, однако так и не увенчались никаким существенным результатом.

Но как обстоит дело с построением запутанных систем, в котором постоянно упрекали фёлькиш все прочие группы? То, что в таких туманных системах недостатка не было, показывают уже хотя бы те немногие примеры, которые приводились в этом отрывке[19]. У этих устремленных к истоку авторов пропасть между ними самими и их целью была неизмеримо больше, чем у авторов любой из остальных групп. Оттого еще большим становился вакуум, в котором развязная игра воображения разворачивалась беспрепятственно и по собственным законам.

Однако все эти черты, придающие движению фёлькиш несколько гротескный характер, не должны нас соблазнять и побуждать к недооценке разворачивающихся в нем духовных процессов. То, что массы в значительной степени вышли из-под влияния церкви, уже стало фактом естественным и разумеющимся. Однако то, что в самом сердце Европы неожиданно возникли религиозные общины со значительным числом приверженцев, находящихся вне доминирующих конфессий, -- это один из удивительных признаков междуцарствия[20], в котором все мы сейчас пребываем.

Действительности мало соответствует такой подход к фёлькиш, при котором все это движение пытаются рассматривать как плод разгоряченной фантазии странноватых профессорских умов. Конечно же, именно профессора, вместе с их помощниками, а также учителями высших и сельских школ, и составляют основную часть адептов фёлькиш-религии. Однако их в высшей степени бумажные порождения никогда бы не возымели такого успеха, если бы почва к тому уже не была подготовлена.

Один из католических наблюдателей за попытками создать фёлькиш-религию, францисканский священник Эрхард Шлунд, высказался по этому поводу очень осторожно:

«Борьба христианства с древнегерманским язычеством не закончилась в тот самый момент, когда Бонифаций Кредитонский свалил дуб бога Донара. Даже после общей победы христианства и христианизации германских племен шла долгая герилья -- в самих душах верующих и даже в мире их религиозных представлений и обычаев -- борьба между определенными духами и людьми, которым Вотан был милее, чем Христос. Такая борьба велась постоянно. Сегодня создается ощущение, что эта длившаяся столетиями внутренняя война снова могла бы перерасти в открытые столкновения на поле боя»[21].

Перевод с немецкого Андрея Кондратьева

---

[1] Перевод выполнен по изданию: Mohler A. Die Konservative Revolution in Deutschland 1918--1932. Darmstadt, 1972. S. 130--138.

[2] Такой перевод предпочтительнее, чем более принятый («крестьянское движение»), поскольку не вызывает лишних ассоциаций с «антифеодальными крестьянскими восстаниями». -- Примеч. перев.

[3] Плюралистические расовые учения, такие, как, например, учения Ганса Фридриха Карла Гюнтера или Людвига Фердинанда Клаусса, являются исторически более поздними; изначально расология имела дуалистический характер, что нашло отклик, к примеру, в «Арийскости Иисуса из Назарета» Ганса Блюхера.

[4] Именно эта, третья, трактовка расовой проблемы характерна для «Хроники Ура Линда», опубликованной Германом Виртом в 1934 году (см.: Вирт Г.Ф. Хроника Ура Линда. Древнейшая история Европы / Перев. с нем. А.В. Кондратьева. М.: Вече, 2007). Корневой расой Европы, давшей основы всем высоким культурам древности, там признается отдельно взятый фризский народ, увеличенный в своей значимости до поистине планетарных масштабов. Древние фризы -- будем ли мы почитать их как «свободных асов» (Friesen = freien Asen), либо же как потомков богини Фрейи (Frayaskinder), являлись непосредственными предками древнего нидерландского семейства Овира Линда, сохранившего фамильное предание о тех временах, когда Вральда создавал Иртху (Землю) и путем расовой алхимии зачинал трех первозданных богинь. -- Примеч. перев.

[5] Так -- у географа Эвальда Банзе, в книге «Ландшафт и душа». -- Примеч. автора. Одним из источников этой геополитической концепции явилась работа Монтескьё «О духе законов», в которой доказывалась решающая роль рельефной среды в формировании народной души, вплоть до порождаемых ею политических режимов. Например, для утверждения гражданских свобод Монтескьё считал наиболее благоприятным холодный климат, тогда как жара, в его понимании, способствовала рождению диктатуры из «духа зависимости и рабства». «Чрезмерная жара подрывает силы и бодрость людей […], холодный климат придает уму и телу известную силу, которая делает людей способными к действиям продолжительным, трудным, великим и отважным». Плодородная почва не дает людям ничего хорошего, делая их богатыми, сытыми и изнеженными. Затем у них пропадает воля к свободе, которая на бесплодной почве вырастает сама собой -- вместе с мужеством, изобретательностью и воздержанностью. Республиканец Монтескьё видел истоки монархической государственности в «духе зависимости», возникающем на плодородной почве (Монтескьё Ш.Л. О духе законов. М., 1999. С. 235--240). -- Примеч. перев.

[6] Эту идею развивали Фридрих Меркеншлагер и Карл Саллер, расовые теоретики из «Круга сопротивления» Эрнста Никиша.

[7] Об этом пишет Георг Шмидт-Рор в книге «Язык как создатель. Изучение сущности и жизни народа».

[8] Например Фридрих Меркеншлагер или до него -- Артур Меллер ван ден Брук.

[9] Работа Эрнста Фюрманна «Французский язык как немецкий диалект» (1923), либо же -- работа гимназического учителя Каспара Штуля «Древнеримская арвальская песнь как древненемецкая молитва» (Вюрцбург, 1909).

[10] Работа Пауля Сенстиуса «Племена израэлитов и германцев» опубликована в качестве отдельного тома в многотомном издании: Zimmern H. (Hrsg.). Ex Oriente Lux. Bd. 4. Leipzig: Pfeiffer, 1931.

[11] Труд Франца фон Вендрина «Открытие рая» издан в Брауншвейге в 1924 году. От Вильгельма Штапеля мы получили ценное уточнение (письмо автору этой книги от 8 ноября 1950 года) о том, что указанная работа является мистификацией, созданной противником фёлькиш (Вендринером?) и опубликованной затем благодаря введенному в заблуждение издателю. Такое же подозрение было высказано и Петером Шайбертом в письме автору от 13 октября 1950 года.

[12] Фридрих Фишбах «Асгард и Мидгард. С приложением прекраснейших эддических песен» (Лейпциг, 1902).

[13] Очень богатое материалом исследование Дитриха Брондерса, идущее параллельно с основными идеями нашей книги, прямо исходит из того, что имелись некоторые «инициатические» подтексты. Однако многие его отважные уверения несколько сбивают читателя с толку.

[14] В своей книге под названием «Человек, давший Гитлеру его идеи» Вильфред Дайм попытался сделать из Ланца фон Либенфельса примерно такой же значимости фигуру для национал-социализма, какой Карл Маркс являлся для большевизма. Конечно же, этот тезис не нов. Он был представлен уже 20 июля 1944 года в статье издававшегося в Берне антифашистского еженедельника «Нация», однако в ту пору остался, в силу обилия происходивших событий, почти не замеченным.

[15] Фраза из книги Эрнста Юнгера «Мир», изданной в Амстердаме в 1948 году.

[16] Историческое исследование расологии -- многообещающее начало, которое положил в 1933 году Эрих (позднее -- Эрик) Фегелин, выпустивший две важные книги: «Расовая идея в духовной истории» и «Раса и государство», -- весьма мало вышло за рамки этого начинания. -- Примеч. автора. С точки зрения Фегелина, расовая идея -- это не теория в строгом смысле слова, поскольку выводы ее не подлежат эмпирической верификации. Все многообразие этих расовых идей Фегелин делит на три группы: одни рассматривают человеческое тело как животное, вторые -- как судьбу, третьи -- как носителя духа. Для самого Фегелина «раса -- это в лучшем случае некий стилистический закон ментальных жестов и выразительных форм, который, проходя через дух, душу и тело, их определяет». Хотя это определение -- почти буквальная цитата из книг по расологии Юлиуса Эволы, Фегелин уверяет, что наиболее важным его учителем в этом вопросе был Карл Густав Карус, на работы которого ему указал, по всей видимости, Отмар Шпанн. В книге «О неравной способности различных родов человечества к высшему духовному развитию» (1849) Карус делил все народы на дневные, ночные и сумеречные (солярно-лунарные) и полагал, что ни одно духовное проявление не существует в отрыве от телесного мира, выражающего в мире форм веления бессознательного. Однако душе необходима упорядочивающая сила -- Нус. Фегелин постоянно возвращается к этой мысли Каруса, называя отсутствие Нуса величайшей трагедией современного человека -- вне зависимости от того, к какой расе он принадлежит (см.: Heilke T. The Philosophical Anthropology of Race. A Voegelinian Encounter. München: Eric Voegelin Archiv, 2000). -- Примеч. перев.

[17] В книге «Философское мировоззрение» основатель философской антропологии Макс Шелер прекрасно показал, что марксизм, равно как и всевозможные расовые доктрины, относятся к единому «кусту» натуралистических учений, представляющих человека как «существо, определяемое влечениями». Среди этих влечений Шелер выделяет три основных, связанных с полом, властью и едой. Порождением односторонней абсолютизации каждого из них являются три типа современных антропологических концепций. В первом случае человек рассматривается сквозь призму смешения и разделения кровей. Это теории Rassenkampf (Жозеф Артур де Гобино, Густав Ратценхофер, поздний Вольтман и так далее). Во втором случае человек определяется как существо властно-политическое, наделенное волей к власти. И, наконец, третья версия натуралистической антропологии, которую поздний Вольтман оставил ради первой, -- это детерминация экономики как единственного пути объяснения человека и сложного комплекса его влечений. Борьба различных классов за кормовые места выступает здесь как движущая сила исторического процесса, подстегиваемого голодом и направленного от одной формации к другой. Важно, что все три версии натурализма объединены, по Шелеру, верой в единство истории, а также в энтропийный, принципиально осмысленный ход эволюции (Шелер М. Избранные произведения. М.: Гнозис, 1994. С. 84 сл.). Однако далеко не для всех фёлькиш характерно именно такое видение истории. Скорее наоборот: для подавляющего большинства этих авторов история есть постоянно нарастающая трагедия, требующая героического сопротивления и постоянной мобилизации в условиях приближающейся катастрофы и неожиданной финальной развязки. -- Примеч. перев.

[18] В главе «Заката Европы», которая посвящена расовой проблеме, Шпенглер отклоняет все попытки осмысления расы в биологически-натуралистическом контексте. -- Примеч. перев.

[19] С момента выхода первого издания данной работы автор услышал в свой адрес множество упреков в том, что его изображение немецких фёлькиш -- карикатурно. Эти упреки исходили не только от самих фёлькиш, но и от беспристрастных исследователей этого движения. Как пример такой критики можно привести письмо, написанное неким В.О. (W.O.) 27 мая 1968 года: «Одностороннее подчеркивание -- несомненно имевших место и малоприятных чудачеств многих из фёлькиш создает откровенно ложную картину. В действительности, фёлькиш создали куда более живучий синтез, нежели тот, который породили какие-нибудь национал-революционеры, которые вполне могли выглядеть привлекательно и перспективно в период после Первой мировой, однако затем полностью исчезли с исторической арены. Что касается фёлькиш, то они есть и сейчас, прежде всего, на территории Австрии. […] В борьбе старой Австрии за свою национальность они сделали великое политическое дело, оказав мощнейшее политическое содействие сохранению Германии, равно как и защите ее пограничного и диаспорального населения на Юго-Востоке и в других регионах. Это объясняет также, почему движение фёлькиш существует в Австрии до сих пор (хотя оно кое-кого и беспокоит, и порой проявляет свою ограниченность). Однако оно обогатило некоторые науки, стоит лишь вспомнить о братьях Гримм, которых также относят к предтечам фёлькиш. Германистика и индогерманистика, изучение языка, этносов и диалектов, мифология и фольклористика многим обязаны именно немецким фёлькиш».

[20] Понятие «Interregnum», или, по-немецки, «Zwischenreich», является одним из наиболее важных в историософии фёлькиш: оно соответствует точке максимального напряжения всех религиозно-политических переживаний, упований и ожиданий. -- Примеч. перев.

[21] Schlund P.E. Neugermanisches Heidentum im heutigen Deutschland. München, 1924. S. 8 f.