По инициативе Государственной картинной галереи Дрездена в Германском историческом институте в Москве недавно прошел симпозиум, посвященный потерям советских и российских культурных ценностей в ходе Второй мировой войны[1]. Начиная исследовать разорение российской культуры, произведенное немецкими частями с 1941-го по 1945 год, немцы и немецкие музеи вступают на единственно верный путь, который может стать прологом к наведению мостов и, может быть, взаимопониманию. Это соображение настолько банально, что у меня нет убедительного объяснения тому, отчего оно не восторжествовало двадцать или тридцать лет назад. В репертуаре тогдашней политики разрядки канцлера Вилли Брандта, как, собственно, и любой успешной дипломатии, должно было содержаться умение взглянуть на спорные вопросы глазами партнера (или противника) для того, чтобы четче разграничить интересы. Немецкая сторона на переговорах о перемещенных ценностях, кажется, годами не вспоминала об этом правиле. Выступая в роли «прокуроров» в собственном деле, немецкие политики были плохими дипломатами; к тому же, учитывая военное прошлое, они вообще не могли выступать как сторона обвинения. Противопоставление же послевоенных лет военному времени тоже не способно было помочь делу.

Бременский проект: культурные потери Советского Союза

Но в Германии имелись и другие позиции и инициативы, что несколько разнообразило картину. Так, уже в 1991 году при самой маленькой немецкой земле -- в городе Бремене -- сформировали исследовательскую группу, которая занималась потерями культурных ценностей советской стороны. Инициатива по ее созданию принадлежала профессору Райнхарду Хоффманну, государственному секретарю, ответственному за вопросы развития науки.

10 августа 1989 года Виктор Балдин, бывший директор архитектурного музея в Москве, проинформировал Бременскую картинную галерею о том, что он, будучи солдатом советской армии, в 1945 году взял в бранденбургском замке Карнцов 362 рисунка и два полотна с бременскими печатями, которые давно хочет вернуть Бремену. Россия и Германия до сих пор ведут переговоры об их возврате, уже несколько раз казавшемся очень возможным. Ганзейцы, в свою очередь, были готовы к ответным шагам. Важно подчеркнуть, что бременское земельное правительство с самого начала придерживалось позиции, согласно которой невозможно требовать возврата упомянутых предметов, не возмещая вреда, нанесенного Германией народам и культурам Советского Союза. Именно поэтому с 1992-го по 2000 год земля Бремен финансировала работу группы из трех историков, исследовавших указанную проблему. Эти научные сотрудники изучали собрания федерального архива в Кобленце, Потсдаме, Берлине и Фрайбурге, а также в Институте современной истории в Мюнхене. Представители группы в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске и Вашингтоне занимались местными государственными и национальными архивами. Кроме того, исследователи работали и в региональных архивах Харькова, Полтавы, Днепропетровска. Так сложилась большая международная сеть, которая довольно долго поддерживалась трудовыми договорами, конференциями (1991, 1993, 1995), ежегодными рабочими встречами и командировками. Регулярный и зачастую продуктивный обмен мнениями осуществлялся и с министерствами культуры в Москве и Киеве, а также с комиссиями по сохранению культурного наследия. Первоначально задача состояла в том, чтобы дать предварительный обзор имеющихся источников и мест произведенных находок. К концу 1990-х годов были собраны десятки тысяч копий дел из архивов стран-участниц проекта. Хотя история Второй мировой войны хорошо документирована с самых разных сторон, тема реквизиции культурных ценностей оказалась как бы забытой. Сейчас в Бремене находится самое большое собрание материалов в этой области. В результате в свет вышли три книги, диск, статьи, исследовательские отчеты и экспертизы, в том числе «“Изъято”: кража культурных ценностей в Советском Союзе при национал-социализме» и собрание документов «Перемещено и потеряно»[2].

Предполагалось, что таким путем удастся восстановить что-то вроде археологии и топографии потерь. В исследовании отдельных случаев или, возможно, в их сопоставлении должны были проясняться нечеткие данные и намечаться направления новых поисков. В ходе исследования слой за слоем вскрывались довоенные описания, данные периода советской оккупации, списки реквизиций из национал-социалистских штабов, описи со складов похищенного имущества, американские перечни реституции, находки советских войск в ходе наступления 1944--1945 годов. Но огромные проблемы, связанные со статистическим сопоставлением, невозможно было решить теми средствами, которыми располагал Бремен. Методические различия в описаниях и перечислениях были чрезвычайно велики не только между двумя воевавшими сторонами, но и внутри самих немецких и советских институтов. Они оказались просто несопоставимыми: в итоге неясные цифры не позволяли установить общей суммы потерь. В сотнях случаев вообще невозможно было выяснить, что было похищено, а что разрушено, что пострадало от военных действий, а что от слепого вандализма. Индивидуальные акты грабежа также не поддаются оценке: частное обзаведение «сувенирами» и воровство достигали огромных масштабов, учитывая одиннадцать миллионов воевавших и находившихся за линией фронта.

Достижения бременского проекта были связаны с тем, что сравнение российских потерь и немецкого грабежа стало предметом пристального исследования, обнажившего драматичную глубину проблемы. Мы до сих пор не можем сказать, где сейчас находится бóльшая часть перемещенных советских культурных ценностей. Значительной заслугой молодых бременских ученых можно считать находку, оценку и электронную систематизацию американских реституционных списков для СССР, составленных с 1945-го по 1948 год и включавших 534 120 объектов. В 1997 году канцлер Гельмут Коль передал диск с этими данными президенту Борису Ельцину. Кроме того, были описаны и изучены, как по отдельности, так и в сопоставлении, немецкие институты и учреждения, участвовавшие в военный период в грабеже культурных ценностей. Среди них -- штабы вооруженных сил, особая команда СС под руководством Эберхарда фон Кюнсберга, ведомство по наследию предков, штаб Альфреда Розенберга. Группа проанализировала их внутреннюю организацию, методы работы, ведомственные конфликты между собой. Для дальнейших исследований теперь есть хорошая основа. Как видно из собранных документов, в первую очередь для нацистов была важна информация о «вражеской стране» -- ее инфраструктуре, полезных ископаемых, политическом устройстве, возможностях эксплуатации. Но применявшаяся ими стратегия разорения была направлена на то, чтобы не только прекратить физическое существование народов Советского Союза, но и стереть их культурную идентичность. Разграбление предметов искусства было частью политики, направленной на то, чтобы превратить русских и славян в «недочеловеков» («Untermensch»). Согласно национал-социалистской идеологии, они должны были стать таковыми в том числе из-за уничтожения культурной среды. Послевоенные реквизиции, производимые советской трофейной комиссией в Германии, сколь бы значительными они ни были, основывались на совершенно иной мотивации.

Анатомия поражения: трофейное искусство после 1991 года

Если искать причины печального отсутствия с 1991 года успехов в российско-немецких переговорах о возвращении перемещенных культурных ценностей, то полезно обратиться к различному отношению к истории, которое практикуют договаривающиеся стороны. Немецкое федеральное правительство занимает позицию, обусловленную международно-правовой аргументацией (раньше она отстаивалась активнее, чем сейчас). Гаагская военная конвенция 1907 года («О законах и обычаях сухопутной войны») запрещает воюющим сторонам разорение и уничтожение культурных объектов. Германия и Советский Союз (Россия) в договорах о дружбе 1990-го и 1992 годов взяли на себя взаимные обязательства вернуть все перемещенные ценности, приобретенные «неправовым» образом. Причем немецкие претензии на реституцию кажутся вдвойне гарантированными и неоспоримыми потому, что они действенны вне истории конфликта и вины сторон, -- которые выведены из контекста соглашения. Переговорщики из Бонна и Берлина ни разу не отступили от этих принципов; напротив, опираясь на международное право, они ощущали себя носителями наиболее цивилизованного подхода. Если бы их позиции пошатнулись, это повредило бы, с их точки зрения, всему международному порядку. После войны Германия неизменно считала себя защитницей права. Иначе говоря, тот, у кого есть «трофейные» культурные ценности, должен их вернуть -- вне зависимости от того, был ли он прежде агрессором и подчинялся ли правовым нормам. Но следование исключительно праву не всегда позволяет устранить несправедливость. В этом конфликте интересов -- который обычно теряет остроту, если друзья озабочены поиском компромисса, -- вопрос «трофейного искусства» превратился в спор о принципах, не сочетающихся между собой. Конечно, чиновники из наших министерств -- внутренних дел, культуры и иностранных дел -- знали, что, в конце концов, Германии придется платить, но они верили -- с халатной некомпетентностью и незнанием российских реалий, -- что могут блефовать, загоняя противную сторону в угол с тем, чтобы максимально снизить цену компенсации. В итоге они многое проиграли.

Если бы политики и дипломаты Федеративной Республики Германии сегодня оглянулись назад, учитывая менявшийся опыт отношений с Россией, то сугубо правовая аргументация собственной позиции показалась бы им, скорее всего, непродуктивной и бесцельной. Концепция переговоров с пустыми руками, но с длинным списком требований не имела перспективы. Даже немецкие послы в Москве и Киеве рассказывали мне, что устно и письменно выражали свои сомнения по этому поводу, но в начальственных кабинетах их не захотели услышать. Ведущие представители немецкой экономики разделяли ту же позицию: без шагов навстречу России прогресса в отношениях быть не может.

Когда в последние годы Советского Союза и первые годы России в договорах, протоколах и документах смешанных комиссий было зафиксировано стремление найти общий подход, позволяющий вернуть «неправовым» образом перемещенные культурные ценности, не было ни малейших оснований сомневаться в серьезности таких намерений. Ведь ранее послесталинское руководство СССР само создало и документировало прецедент возвращения в ГДР тех ценностей, которые в 1945 году были реквизированы как советская собственность. Кроме того, было желание дистанцироваться от советской истории замалчивания, сокрытия и зачастую постыдного обращения с произведениями искусства. Но московские переговорщики, включая министров, в дружеской форме, но довольно ясно давали понять, что возвращение культурных ценностей нельзя рассматривать как улицу с односторонним движением. В том случае, если в Германии больше не найдется русских «трофеев», а долг возвращения можно будет исполнить лишь в одностороннем порядке, дисбаланс придется устранять с помощью дополнительных немецких предложений. Позже, после того, как бременская группа нашла списки американских «поставок»[3], российские представители не без оснований заявили, что эту акцию нельзя считать формой немецкой реституции. Кроме того, добрая воля бывших противников не может выражаться через посредничество США. Готовность Москвы к соглашению зависела от ответных жестов со стороны Бонна, которые, конечно, нельзя было внести в текст договоров, но которые соответствовали бы их духу. Судя по всему, российская сторона размышляла тогда не об эквивалентной оплате, а скорее о символических, но важных для русской культуры шагах. Германия, однако, из-за узости своей правовой позиции и не пыталась найти иных решений. В конечном счете, «окно возможностей» захлопнулось, несмотря на готовность немцев финансировать программу помощи русским библиотекам и музеям. Такая программа не рассматривалось в качестве замены возможной реституции; деньги, разумеется, выделялись, но политически отвергалось именно то, что для российского понимания истории казалось абсолютно необходимым.

Пока боннская дипломатия все более увязала в своем юридически орнаментализированном дилетантстве, националисты и противники любого договорного решения в Москве использовали свой шанс. Экспертиза Института государства и права Российской академии наук объявила советские реквизиции 1945 года правомерными в том смысле, что они были «компенсирующей реституцией» за безвозвратные потери времен войны. Россия, по мнению ученых, отказывается от возврата по договору потому, что возвращению подлежат только ценности, перемещенные «неправовым» путем. Данная оценка была обнародована -- несмотря на то, что президент Ельцин, министерство культуры и известные российские юристы резко выступили против такого толкования правовой нормы, призывая оставить вопрос открытым. В ходе политической борьбы конца 1990-х Государственная Дума приняла в 1997 году закон, согласно которому культурные ценности из Германии признавались российской государственной собственностью. Спустя полвека после войны и четыре десятилетия после возвращения ценностей бывшей ГДР этот шаг не был похож на партнерский жест. Вынесем за скобки вопрос о том, была ли у федерального правительства Германии возможность смягчить ситуацию предложениями, привлекательными для русских. Во всяком случае, о таких попытках ничего не известно. В 1999 году Конституционный суд, по сути, подтвердил решение российского парламента.

Промежуточные итоги

Итак, промежуточный итог выглядит прискорбно. Обе страны определяют себя как хорошие друзья, но не в состоянии сделать шаг навстречу друг другу в вопросе о трофейном искусстве. Политическая география Европы после 1989 года изменилась, но полотно Дюрера по-прежнему не возвращено, и размер компенсации за него не установлен. Неужели проще договариваться по темам, касающимся властных интересов, нежели о проблемах культуры? В периоды тех или иных очередных торжеств Россия и Германия не устают клясться в близости и родстве душ, но по-прежнему не способны найти общего языка в обсуждаемом здесь вопросе. Причем принципы, на которые опираются стороны, конечно же, весьма основательны: у Германии -- международное право, у России -- историческая ответственность. Кто же всерьез может сомневаться в высокой значимости права, с одной стороны, и истории, -- с другой? Но вместо того, чтобы соединить конструктивный потенциал двух подходов, их превращают в непримиримые догмы. Между тем, пока политики спорят или просто не понимают друг друга, потери несет культура.

Впрочем, в конце 1990-х годов «линия фронта» начала понемногу сдвигаться. Если в начале диалога Россия была в большей степени готова к переговорам, а позицию Германии отличала суровая бескомпромиссность, то после решения Государственной Думы позиция российской стороны стала более жесткой, а берлинская дипломатия смягчила свою тактику. Но для кардинального решения было уже поздно: для него не хватило политического мужества. Тем более значительными представляются «малые шаги», которые все же удалось сделать. Начало им положила реставрация легендарной Янтарной комнаты, проведенная благодаря финансовой помощи немецкой компании «Рургаз». За этим последовала передача России, по инициативе Бремена, флорентийской мозаики из этой же комнаты, на что Москва ответила разрешением на вывоз 101 рисунка из числа произведений, прежде принадлежавших Бременской картинной галерее. Затем правительство ФРГ передало Русской православной церкви икону «Богородица псково-покровская», которую Институт Восточной Европы нашел в Берхтесгадене. В ответ Россия выразила готовность вернуть средневековые церковные витражи из Франкфурта-на-Одере. Одновременно акционерное общество «Винтерсхолл» профинансировало восстановление уникального собора на Волотовом поле под Новгородом. В качестве возможной модели будущих отношений были предприняты жесты взаимодействия и дарения, оставившие борьбу за дипломатический престиж в прошлом. Нужно отдать должное и российскому министерству культуры, использовавшему все возможности для гибкого обращения с законом и открытия для Германии перспективы ответных жестов. Поворотным пунктом призвано было стать возвращение в 2003 году коллекции Балдина -- при условии значимых ответных благодарностей со стороны Бремена. Но эти планы в последнюю минуту сорвались из-за немецкой неуклюжести и протестов российской общественности. После этого официальная культурная дипломатия вновь впала в оцепенение, хотя в 2008 году были возвращены упомянутые выше франкфуртские витражи, а годом ранее на выставке, посвященной периоду Меровингов («Европа без границ»), впервые совместно выставлялись московские трофеи и объекты, принадлежащие Германии. Очередная полоса стагнации в межгосударственных переговорах в 2005 году подтолкнула 80 немецких музеев к инициированию российско-немецкого музейного диалога, чтобы на низовом уровне, минуя заглохшие межправительственные контакты, попытаться найти новые пути взаимопонимания между специалистами. Представителям культуры полезно научиться принимать решения под собственную ответственность -- вне зависимости от политического курса. Меня глубоко тронула благодарность немецких музеев, выраженная России за возвращение ценностей, произведенное в 1950-е годы. 30 октября 2008 года на фоне отреставрированного в 1958 году Пергамского алтаря состоялась торжественная церемония, в ходе которой Германия вспоминала о полутора миллионах произведениий искусства, возвращенных Советским Союзом Германской Демократической Республике. Это произошло хотя и не сразу, но все-таки не слишком поздно с точки зрения исторической перспективы.

Граждане в роли дипломатов

За чертой дипломатических споров уже многие годы существует и двусторонняя «гражданская дипломатия»: возвращение культурных ценностей, производимое в частном порядке вдовами и детьми воевавших, а также самими бывшими солдатами. Виктор Балдин не был исключением. Все эти люди, по словам одной 80-летней дамы, хотят «привести в порядок то, что было в беспорядке». Часто речь шла о небольших предметах, которые можно было легко перемещать в военных условиях: таковыми, например, были грамота Петра I с печатью и подписью царя, китайские вазы XVIII века, чеканки Нового времени, многочисленные иконы. Институту Восточной Европы передавались десятки предметов с просьбой вернуть их туда, откуда они были взяты. В этой веренице костюмов, картин, гобеленов отражаются не только катастрофы минувшего столетия, но и стремление извлечь из них уроки. Когда в музее Фридрихсхафена, на озере Бодензее, узнали, что у них в подвале хранятся ящики с 723-мя ценными древними фолиантами из Киева, руководство музея в течение нескольких недель организовало передачу книг на их родину. Радость на Украине была неописуемой. Житель города Уберлинген принес мне акварель неизвестного художника, которую его матери в знак любви подарил немецкий генерал, воевавший на Ленинградском фронте. Выяснилось, что акварель висела в частных покоях царицы; сейчас она вновь находится там. По просьбе некой пожилой дамы книги из императорской библиотеки в конце 1990-х годов были возвращены в Царское Село -- именно туда, где в 1941 году их присвоил себе ее муж, погибший годом позже. (Она не захотела расстаться только с маленьким позолоченным зеркалом -- последней памятью о нем.) Учитывая, что с 1941-го по 1944 год на территории СССР побывали одиннадцать миллионов немецких солдат, можно быть уверенным, что поток частных возвращений иссякнет еще не скоро.

Ожидать изменения официальной политики пока не стоит, но работать в этом направлении, тем не менее, нужно. По крайней мере, путем скоординированных исследований российских и немецких музеев. О немецких утратах мы знаем хотя бы то, что многие из них еще существуют; их следы обнаруживаются в имеющихся списках. О русских же потерях мы не знаем почти ничего; свидетельства о многих из них еще только предстоит найти. Заполнение пробелов совместными усилиями могло бы стать первым шагом в выходе из тупика, в который снова и снова попадала политика двух последних десятилетий. А тому, кто желает продвинуться в решении вопроса в целом, следует открыть для себя мир непривычных идей и нестандартных конструкций, считающихся с реальностью и отвергающих иллюзии.

К разряду такой реальности, пусть и не слишком приятной, относится упомянутый мной российский закон. Разумеется, его российские критики будут продолжать работать, считаясь с ним, -- и у немцев тоже нет иной альтернативы. Даже не разделяя позиции этого закона, невозможно не согласиться с тем, что масштабы разрушений, причиненных в ходе Второй мировой войны, не позволяют немцам выдвигать на первое место вопрос о собственности. Потери, которые «третий рейх» нанес народам Советского Союза, были настолько велики, что не могут быть уравновешены никаким международным правом. Желая вернуть немецкой дипломатической позиции динамизм, мы должны отказаться от провозглашения односторонних немецких претензий. Кроме того, исходное требование -- вернуть все реквизированные в 1945--1946 годах ценности -- с самого начала основывалось на неоправданных надеждах и даже грубых ошибках. С точки зрения тактики ведения переговоров оно больше вредило, чем помогало. Гораздо мудрее было бы еще в самом начале диалога искать баланс между желанием вернуть утраченные ценности и предложениями встречных дарений и передач.

Очень важно, чтобы трофейное искусство из объекта спора превратилось в связующее звено между двумя странами. Для этого необходимо пересмотреть негативную логику, которая прежде в значительной мере вдохновляла межправительственные переговоры. С начала 1990-х годов и до их середины разрабатывались проекты совместных фондов, а также идея мастерской, призванной связать возвращение ценностей в Германию с восстановлением культурных ландшафтов в России. Эти планы сейчас забыты: препятствия, созданные принятым Государственной Думой законом, слишком велики. Главной целью нового этапа должно стать возвращение исчезнувших на полвека культурных ценностей в «международное культурное пространство» или хотя бы в нормальную культурную жизнь. Они должны стать доступными. Сегодня российские провинциальные музеи с гордостью представляют публике картины европейских мастеров, ранее принадлежавшие немцам. То, что было порождено несправедливостью, можно урегулировать с помощью искусства. Если российское право собственности на трофеи будет признано, то отдельные произведения или даже целые коллекции можно будет показывать на их бывшей родине -- в форме своеобразных «свиданий на время». Это вызовет у публики, несомненно, больше радости, чем продолжение противоборства дипломатов без видимой надежды на успех. Далее, нет никаких препятствий к тому, чтобы большие музеи Москвы и Санкт-Петербурга открыли филиалы в Берлине или Дрездене для демонстрации там, среди прочего, собраний, которые ранее принадлежали Германии. Можно подумать и о взаимной передаче произведений искусства в пользование на длительное время; такая мера послужила бы основой для новой формы долгосрочной кооперации музеев. Ведь многие дворцы и музеи в России во время войны лишились картин и мебели из-за того, что их не успели эвакуировать перед оккупацией. Нельзя ли сделать так, чтобы сегодня немецкие учреждения культуры передали бы российским партнерам на время или вообще в качестве дара работы тех же мастеров или тех же эпох? Учитывая стоимость и необходимость специальных знаний для проведения реставрационных работ и выставочных проектов в третьих странах, можно представить и формы совместного кураторства. То, что ныне кажется болезненным, в случае отказа от притязаний может превратиться в преимущества и в новые формы завоевании доверия. Более того, публике в итоге удастся увидеть то, что давно казалось утраченным навсегда.

Исходя из предшествующего опыта мне вовсе не кажется утопичным сценарий, когда Россия примет новую немецкую политику -- с учетом истории как в идейном, так и в материальном смысле, смягчая практику применения собственного законодательства или даже пойдя на его корректировку. В российской культурной политике достаточно сторонников диалога, которые не хотят видеть в произведениях искусства только «трофеи». С помощью гибких и творческих исключений из правил и жестов доброй воли, которые допускает и сегодняшний закон, можно открыть дорогу прагматизму взаимных дарений, свободному от преград, выстраиваемых прошлым. Политика и культура должны поменяться местами. Правительствам в Москве и Берлине стоит прислушаться к музеям, библиотекам, архивам своих стран, которые давно работают над моделями компенсаций, -- вместо того чтобы предписывать другим, как нужно поступать, не имея при этом собственных эффективных решений. Единственный путь разрешения спорных вопросов в интересах обеих стран -- превратить вчерашние трофеи в завтрашних посланцев культуры.

Перевод с немецкого Галины Михалевой

---

[1] Речь идет о международном симпозиуме «Трофеи -- потери -- эквиваленты» по теме «Культурные ценности -- жертвы войны: результаты исследований и перспективы» (27--28 февраля 2009 года). -- Примеч. ред.

[2] См.: Hartung U. Raubzüge in der Sowjetunion. Das Sonderkommando Künsberg 1941--1943. Bremen: Edition Temmen, 1997; Eichwede W., Hartung U. (Hgs.). CD-Rom mit Beiheft. Property Cards Art, Claims and Shipments: Amerikanische Rückführungen sowjetischer Kulturgüter an die UdSSR nach dem Zweiten Weltkrieg. Bremen: Forschungsstelle Osteuropa, 1996; idem (Hg.). «Betr.: Sicherstellung». NS-Kunstraub in der Sowjetunion. Bremen: Edition Temmen, 1998; Hartung U. (Hg.). Verschleppt und Verschollen. Eine Dokumentation deutscher, sowjetischer und amerikanischer Akten zum NS-Kulturraub in der Sowjetunion (1941--1948). Bremen: Edition Temmen, 2000; Freitag G. Angriff auf Athene. NS-Kulturraub im Zweiten Weltkrieg // Osteuropa. 2006. № 56. S. 23--42; Eichwede W. Freundschaft ja, Dürer nein. [Gespräch] über die Abgründe des Beutekunststreits zwischen Russland und Deutschland // Osteuropa. 2006. № 56. S. 71--84.

[3] Имеются в виду упоминавшиеся выше 534 120 предметов искусства, включенных в американские реституционные списки для СССР и возвращенных Соединенными Штатами Советскому Союзу. Все эти объекты, конфискованные немцами в годы войны на советской территории, были обнаружены американцами в нескольких хранилищах в Южной Германии, сосредоточены на сборных пунктах в Мюнхене и затем через Берлин тринадцатью партиями переданы советскому командованию.