Недавно, обсуждая конкурентов и возможных преемников территориального национал-государства в роли агентов глобальной системы (всемирного сообщества), мы говорили о племенах. Теперь поговорим о городах. Есть представление, что именно к ним может перейти функционально-политическая гегемония в мире. В конце концов, богатство (фонды, капитал и особенно “человеческий капитал”) территориальных геополитий, монополизировавших этикетки “нация”, “государство” или “национальное государство”, всегда было локализовано в городах. Более того, оно было сконцентрировано в небольшом числе крупных городских агломераций (мегаполисов), а там, где это было не совсем так (то есть балансировалось, скажем, ресурсами недр), безусловно, в них генерировалось. Западная цивилизация - сперва христианство, а затем капитализм - родилась в городе. И в эпоху модерна полюсами экономического развития были города, или же зоны развития быстро урбанизировались, как, например, в классическом случае промышленных деревень в Англии в начале XIX века.

Почему же суверенными геополитиями и активными участниками глобальной системы являются территориальные государства, а не города? То есть почему глобальная система функционирует как пространство международных (правильнее - межгосударственных), а не междугородних отношений? То есть почему G8 составлена из восьми государств, а не из восьми главных городов мира, например Нью-Йорка (1), Лондона (2), Парижа (3), Токио (4), Сингапура (5), Берлина (6), Вены (7), Амстердама (8)[1]. Дурацкий как будто бы вопрос. Любой аспирант знает ответ: потому что государства имеют международно признанный суверенитет, а города не имеют. Но настырный любитель продолжает спрашивать: а почему суверенитет - монополия государств, а не городов? Или - кто должен решать мировые дела: те, кто имеет титул, или тот, у кого реальная сила? И почему существует Организация Объединенных Наций вместо Организации Объединенных Городов? И почему бы существующую структуру всемирного общества не заменить (дополнить) другой - более реалистической, разумной, эффективной и справедливой?

Есть некоторая, можно сказать, гипнотизирующая реальность, создающая впечатление, что эта перспектива очевидна и неизбежна. Как говорит один из самых настойчивых пророков конца национал-государства, японский бизнесмен-менеджер Кениче Омаэ: “…национальные государства не могут быть деловыми подразделениями [business unit]… и лучшее, что они теперь могут сделать, это организованно переуступить осмысленную оперативную автономию район-государствам [region states], генерирующим богатство, чтобы повернуть вспять постфеодальную централизаторскую тенденцию модерна и позволить, или лучше сказать поощрить, чтобы экономический маятник двинуться от наций обратно к районам”[2].

Если так произойдет, то это в самом деле будет циклическая тенденция (“маятник”), потому что в Европе такое уже было дважды - в античности и в Средневековье. Тогда это не были обширные урбанизированные зоны, которые Омаэ несколько неосторожно (учитывая некоторые сложившиеся терминологические традиции) называет “районами” или “район-государствами”[3]. Тогда это были точечные поселения, и в них жили не более 10% населения (добрая половина которого тоже занималась земледелием). И экономически они доминировали только как места товарного производства. Но это были эпохи геополитического доминирования городов.

Кеничи Омаэ говорит об “экономическом” маятнике, имея в виду переход к городским “районам” функции экономической политики, но ведь это и есть самая сердцевина суверенитета сегодня, не так ли? В Средние века в периоды доминирования городов их суверенитет сводился именно к независимой “хозяйственной политике”.

Города были главными центрами организационно-управительных (чтобы не сказать конституционных) экспериментов и в этом смысле были одним из главных предшественников современной государственности любого типа. Афины и Рим вообще стоят у истоков нашей цивилизации. Римская империя выросла как пристройка к городу Риму и носит его имя. Победившее в конце концов современное территориальное государство больше всего заимствовало именно у городских политий, хотя базировалось не только как пространство, но и как “порядок” поначалу на патримониальной или феодальной вотчине.

А европейские города позднего Средневековья даже создали своеобразный эскиз глобальной системы, поскольку торговый обмен шел прежде всего между ними, все они вели некоторую экспансионистскую политику и принимали решения (поодиночке или совместно), релевантные в континентальных, а то и во всемирных масштабах.

Но супрематия городов в античном мире кончилась вместе с античной цивилизацией. А золотая эпоха городов в европейском Средневековье тоже не продлилась вечно. На рубеже раннего модерна территориальное государство на базе вотчины (патримониальной или феодальной, в терминах Вебера) оказалось более живучим, и города были инкорпорированы в него в качестве функциональных компонентов, мобилизованных в интересах государей, а затем и гражданских наций, сменивших их в качестве суверена после промышленной и французской революций. Процесс этот не был бесконфликтным и нередко граничил с грубой узурпацией. Узурпация, впрочем, была до поры до времени обоюдной, и победил тот, кто по тем временам был физически сильнее, то есть лучше вооружен и тренирован в технике насилия. Но не только. Еще и потому, что ресурсы межгородского пространства по мере экономического (капиталистического) развития все больше мобилизовывались (экспроприацией и через рынок), а государи (а потом их наследники - “нации”) лучше справлялись с этой их мобилизацией (методом рэкета, как мы сказали бы теперь), чем города. А в дальнейшем оказалось (во всяком случае, показалось), что территориальное национал-государство - более удобная форма общественной организации (порядка) для комбинирования возникших (или активизированных) в эпоху модерна функций коллективности.

Но теперь национал-государство как форма организации заселенного пространства и как суверенный субъект всемирного сообщества само переживает кризис. Оно уже совсем не так легко справляется с комбинированием функций коллективности, как раньше. Да и надобность в таком комбинировании становится сомнительной. Так могут ли в этих обстоятельствах города взять реванш и вернуть себе хотя бы частично утраченные когда-то позиции?

Теоретически, безусловно, могут. Но путь к этому лежит через множество глубоких оврагов.

Превращение городов в активную агентуру глобальной системы зависит от (1) перспектив сохранения формы расселения со специфически городской морфоструктурой; (2) перспектив развития самосознания городских популяций как формы коллективности; (3) перспектив появления в городах корпоративно-автономистских и сепаратистских агентур.

1) Прежде всего нужно, чтобы города сохранились. Эта перспектива не вполне ясна. Городская форма расселения обнаружила множество пороков. Она уже давно подвергается радикальной и, можно сказать, апокалиптической критике. Бесчисленны пророчества скорого исчезновения городов либо в результате их рассасывания в пространстве, либо в результате саморазрушения и превращения в трущобы.

Новые технологии связи заново ставят вопрос об оптимальных формах расселения. Много операций, требующих личных контактов, теперь могут осуществляться индивидами, даже не знающими, где находятся их партнеры. Нынешние технологии как будто бы уже освобождают людей от необходимости жить и работать в одном месте. Но они же делают необязательным близость работника к ресурсам, которыми он манипулирует. Так что очень трудно сказать, приведет ли это к массивной дезурбанизации, превышающей уже хорошо нам известные параметры субурбанизиции, или, наоборот, - к еще большей концентрации населения.

Кроме того, “морфология концентрации” бесконечно разнообразна. Более или менее уверенным можно быть только в одном. Расселение в пределах обширных территорий никогда не будет стремиться к идеальной равномерности распределения индивидов. Экономика эксплуатации фондов коллективного потребления требует некоторой критической концентрации индивидов в крупных поселениях. В этом же направлении (хотя и не так наверняка) действует и экологическая логика, которая, между прочим, постепенно конвергирует с логикой экономической.

Чисто антропологические мотивы выбора места жительства плохо изучены. Люди предпочитают жить поближе или подальше друг от друга по целому ряду рациональных соображений и инстинктивных мотиваций, и, какова будет их равнодействующая в будущем, абсолютно не ясно. Я здесь лишь рискну сослаться на собственное интуитивное предположение, что инстинкт стадности, конформизм и экстравертный нарциссизм (эксгибиционизм) при прочих равных условиях поддержат тенденцию к скученности вблизи статусных “присутственных мест”.

Если все же есть еще более сильные основания думать (а для этого есть много причин), что города сохранятся и в дальнейшем не просто как реликты прошлого, музеи и карнавально-парадно-спортивные арены, а как живые муравейники (или “человейники”, по остроумному выражению Александра Зиновьева), тогда…

2) Тогда им еще нужно развить коллективное самосознание. Самосознание городского населения как формы коллективности (“общинное самосознание”, если угодно) пережило глубокий упадок в ХХ веке и должно теперь восстанавливаться.

Не исключено, что этому сильно поможет необходимость обустройства города как экологической ниши или инфраструктурного предприятия. Энтузиаст такого экологического городского “локализма”[4] использует характерную лексику: город, говорит он, становится “экологической нацией”, то есть старая концепция города внутри стены как совместного предприятия возвращается.

Есть и другой, хотя и дремлющий фактор, чреватый сильным корпоративным самосознанием. Это атомизация индивида в городской среде. По словам Джейн Джейкобс: “Большие города [cities] - это не тоже самое, что городские поселения [towns], только крупнее. И не то же самое, что предместья [suburbs], только плотнее. От поселений и предместий они отличаются тем, что в них - по определению - живут чужие друг другу люди”[5]. Еще раньше схожим образом высказывался Макс Вебер: “Город был во всем мире совместным поселением до того чуждых по местожительству людей”[6].

Эту “чуждость” горожан друг другу легко принять за обстоятельство, препятствующее возникновению коллективной городской идентичности. Но парадоксальным образом именно она есть условие единства множества горожан. Этому единству мешают коллективности иного рода.

В протогородах, пишет Вебер, как правило, “принадлежность к родовому союзу оставалась необходимым признаком полноправного гражданина... она была ритуально необходимой”. И лишь “при основании средневековых [европейских. - А.К.] городов, особенно на севере, дело обстояло совершенно иначе. Бюргер входил, по крайней мере при образовании новых городов, в городскую корпорацию как отдельное лицо... Его личное правовое положение как бюргера гарантировала ему личная принадлежность к городскому союзу, а не род или племя”[7].

В XX веке города превышают по размерам средневековые на два-три порядка, и уже хотя бы только поэтому в них принадлежность к роду-племени, конфессии и патримониальным структурам типа мафии важнее, чем принадлежность городу, что и предстоит, если удастся, преодолеть. Либо путем искоренения иных аффилиаций, кроме исконно городской. Либо выработкой режима целевого прагматического сосуществования разных коллективностей в городе.

3) Корпоративное самосознание горожан - важный шаг в сторону геополитического самосознания, но не последний. Следующий шаг - материализация этого корпоративного духа или по меньшей мере возникновение в городе автономистских и сепаратистских общественных настроений (движений), отдельных от этнически-племенных, конфессиональных, статусно-сословных и прочих.

Ничего абсурдного в этом нет. Именно так уже и было. Развитие европейских городов, замечает по этому поводу Вебер, шло циклически. Сперва город был составной частью патримониальных и феодальных союзов. Затем прошел через период самостоятельного господства знати, а потом цехов, приобретенного революционным путем (или исконного, как в итальянских городах-государствах, в Венеции, Флоренции, Болонье, Генуе); такой город в той или иной степени есть коммуна с автономной хозяйственной практикой (экономической политикой, сказали бы мы теперь). Затем город вновь стал составной частью относительно рациональных патримониальных союзов. Добавим теперь: если это цикл, то он должен повторяться.

Интенсивность нынешних тенденций к независимости городов я оценить не берусь (специалисты знают об этом, конечно, больше), но в любом случае они есть[8]. Джейн Джейкобс иллюстрирует эту свою излюбленную тему примерами из Канады и США. В Канаде есть движение, предлагающее отделить муниципии от провинций, приблизив управление ресурсами к источнику ресурсов (принцип “субсидиарности”) и сделав более прозрачной для управляемых бухгалтерию управления. Сама Джейкобс считает, что удобнее просто передать городам часть подоходного налога. Она предлагала это Полу Мартину (одно время премьер-министру Канады), но тот отказался. Еще один пример: мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг хотел ввести налог на “челночников”, работающих в Нью-Йорке, но губернатор штата Джордж Патаки ответил отказом[9].

Тема расширения городского самоуправления “неожиданно”, как пишет Владимир Гельман, оживилась в 1990-е годы в России, когда депутат Сергей Митрохин даже считал, что здесь грядет “муниципальная революция”[10]. А история отношений города Саратова и Саратовской области в описании Владимира Гельмана[11] выглядит очень похоже на историю отношений города и штата Нью-Йорк, что вполне ожидаемо и что гораздо информативнее, поразительно напоминая многими аспектами отношения между городами (и разными городскими агентурами) и вотчинниками в Средние века, как это выглядит в многочисленных пассажах у Вебера.

А вот еще один информативный текст: “Я думаю, слишком много местных денег уплывает в Вашингтон. Смешно в самом деле, что мы отдаем им деньги, а потом клянчим их обратно. Я не думаю, что города должны просить милостыню, когда им нужны деньги на реконструкцию. Мы собираемся внести некоторую ясность в отношения города с правительством штата и федеральным правительством. Города и городские территории [metropolitan areas] - важные компоненты нации сегодня, но они все еще находятся в самом низу статусной иерархии [в оригинале - “тотемного столба”, totem pole. - А.К.]”, - писал мэр Чикаго Ричард Дейли (отец нынешнего мэра Ричарда Дейли младшего) в 1958 году[12]. Назревает коллизия, близкая к тому, что было в европейском Cредневековье. И то, что Блумберг - сам крупный предприниматель в глобальном бизнесе (как венецианский дож), а должность мэра в Чикаго становится наследственной, только увеличивает сходство этих коллизий со множеством средневековых.

Но допустим, корпоративный автономизм, разворачиваясь дальше и дальше, привел к возникновению суверенных городов, получающих юридический паритет в системе международных отношений с территориальными государствами. Какие это будет иметь последствия для морфоструктуры антропосферы или для конфигурации мирового порядка? Чтобы просчитать все возможные варианты, нужна хорошая компьютерная программа. В чисто иллюстративных целях укажем лишь на один сценарий и только в самом общем виде. Cчитайте это, если угодно, концептом романа в жанре исторической фантазии (под названиями “Города и годы”, или “Tale of two cities”, или что-нибудь еще в этом роде).

Это - передел мира с возникновением государств, совпадающих с “экономическими районами” Кениче Омаэ или сконцентрированными вокруг них. В этом сценарии проектная идея территориального государства как монопольного агента мирового порядка остается в силе, но мир перекраивается, конфигурируясь вокруг своих настоящих харизматических “центральных мест” (термин Вальтера Кристаллера). Представить себе этот новый порядок на месте старого нетрудно. Но голова идет кругом, как только мы пытаемся себе представить пути замещения нынешнего порядка новым. Впрочем, так уж нужно заранее их себе представлять? Не достаточно ли просто признать, что эта трансформация и будет главным содержанием дальнейшей истории, то есть процесса долгосрочного социо- и культурогенеза? Переход к супрематии городов в Средние века и обратный переход к государству по типу земельной вотчины никем не проектировался, а совершался. Так будет и теперь.

При этом окажется, однако, что перестройка территориальной конфигурации всемирного общества будет сопровождаться целым рядом параллельных процессов, более или менее автономных или связанных с ней. Вряд ли прерогативы суверенных государств на основе городов (с территориальными прирезками или нет) останутся такими же, как сейчас, по причине хотя бы только одних технологических изменений, не говоря уже о культурных и социальных изменениях. Да и в силу самой природы и, так сказать, физиологии “градогосударств” их компетенция не будет очень уж совпадать (если будет совпадать вообще) с компетенцией “землегосударств”, “этногосударств” и “княжегосударств”.

Изменения могут быть настолько глубокими, что реальная реконфигурация антропосферы не будет сопровождаться отменой существующих границ и даже их переосмысливанием. К существующим ныне границам просто добавятся новые. В мире на самом деле уже существует множество “бывших” и незримых границ, и вообще мир конфигурирован неоднократно - просто, чтобы увидеть все его конфигурации, нужны разные светофильтры.

Этот “скелетный” сценарий можно уточнять самым разным образом. Например, нетрудно заметить, что передел мира будет частичным, поскольку некоторые государства и есть собственно их главные городские центры (агломерации), и это не только города-государства в чистом виде, вроде Сингапура. Многие страны фактически уже являются практически пригородами крупных городских центров - Уругвай, Эстония, Исландия, Израиль, да и страны побольше - Бельгия и Голландия или Венгрия и Австрия.

Некоторые большие государства явно разделены на зоны супрематии нескольких конкурирующих центров. Воображаемые Петербургии, Лосанджелессии, Буэносайрессии, Мумбайсии, Багдадии, Одессии и так далее - непосредственный городской сепаратизм. Каталонский, или ломбардский, или крымский сепаратизм - только иноназвания городских сепаратизмов.

Интересно также, будут ли такие градогосударства складываться, возникать повсюду, где город независимо от своей мощности вообразит себя способным к независимости, и окажутся ранжированы, как теперь национальные сети городов согласно кривой Ципфа, или размеры возникающих градогосударств будут более или менее равны и близки к оптимуму (но каков этот оптимум?).

Интересно, насколько градогосударства будут склонны к территориальной экспансии и как они будут договариваться друг с другом о сферах влияния и совместных действиях? То есть как будет выглядеть содержание дипломатической практики в системе с такими участниками?

Число подобных вопросов и возможных ответов на них будет возрастать, если мы трезво примем во внимание, что полной замены одной глобальной системы на другую все равно никогда не будет, а реально существующая система будет находиться в смешанном режиме и промежуточном состоянии.

Она, собственно, всегда находится в таком состоянии. И сейчас тоже. Это - норма, хотя пока и плохо осознанная.

____________________________________

1) По данным рейтинга “Global Power City Index”, составленного Институтом городских стратегий при Мемориальном фонде Мори и основанного на 69 индикаторах (опубликован в октябре 2009 года). G20 выглядела бы согласно этому рейтингу так: первые восемь плюс Цюрих (9), Гонконг (10), Мадрид (11), Сеул (12), Лос-Анджелес (13), Сидней (14), Торонто (15), Франкфурт (16), Копенгаген (17), Брюссель (18), Женева (19), Бостон (20). Далее в этом рейтинге следуют Шанхай (21), Чикаго (22), Ванкувер (23), Сан-Франциско (24), Осака (25), Пекин (26), Куала-Лумпур (27), Милан (28), Бангкок (29), Фукуока (30), Тайбэй (31), Москва (32), Сан-Паулу (33), Мумбай (34) и Каир (35).

2)

Ohmae K. The End of the Nation State Harper Collins. New York: Free Press Paperbacks, 1995. Р. 142.

3) “Районом” Омаэ называет то, что у эконом-географов известно как мегалополис (понятие ввел Жан Готтманн после войны), а теперь как

policentric mega city region. Таких мегаполисов в США - 10, в Китае -2, в Японии - 1, в Индонезии - 1, в Европе - 8 (см.: Taylor P.J., Derudder B., Saye P., Witlox F. (Eds.). Cities in Globalization. London: Routledge, 2007).

4)

Morris D. The New City-States. Washington, 1982.

5)

Jacobs J. Dark Age Ahead. New York: Random House, 2004. Р. 116.

6) Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 227.

7) Там же. С. 339.

8) Их фиксирует и призывает поощрять досье Организации экономического сотрудничества и развития (

OECD), см.: Cities for Citizens Improving Metropolitan Government. Organisation for Economic Cooperation and Development, 2001.

9)

Jacobs J. Op. cit. Р. 116-120.

10)

Gelman V. In search of local autonomy: the politics of big cities in Russia's transition // International Journal of Urban and Regional Research. 2003. Vol. 27. № 1. P. 48.

11)

Ibid. P. 53-55.

12)

Jacobs J. Оp. сit. Р. 208.