Работа известной французской исследовательницы Анн-Мари Тьесс «Создание национальных идентичностей. Европа XVIII-XIX веков» начинается следующими словами:

«Нет ничего более интернационального, нежели формирование национальных идентичностей. Великий парадокс, поскольку неустранимая сингулярность любой национальной идентичности становилась предлогом кровавых противостояний. Эти идентичности, тем не менее, исходят из одной и той же модели, окончательная доработка которой осуществлялась в рамках интенсивных межнациональных обменов»[1].

Движения за независимость, разворачивавшиеся в начале 1990-х годов в республиках бывшего Советского Союза (по иронии истории совпавшие с интеграцией западноевропейских стран), были открыто националистическими, но, что самое любопытное, подобно националистическим движениям в Западной Европе XVIII-XIX веков, чаще всего следовали одной и той же модели национального строительства, в которой одно из самых видных мест занимает язык. Эта, романтическая по своей сути, модель «язык-нация-государство» (восходящая к Вильгельму фон Гумбольдту с его идеей языка как духа народа) обеспечивала четкий критерий легитимности отделения той или иной республики от Советского Союза и ее превращения в самостоятельное государство. Национальный язык становится центральным предметом дискуссий в этот период, причем дискуссии разворачиваются преимущественно в плоскости политической, а не научной. Участники дискуссий выстраивают аргументацию, опираясь, сознательно или неосознанно, на топос «независимое государство не может существовать без национального языка». Удивительным образом этот топос используется для защиты диаметрально противоположных позиций, что особенно хорошо проявилось в отношении белорусского языка.

Белорусский язык является, с одной стороны, предметом изучения лингвистов, а с другой, - предметом дискуссии, одним из полюсов которой является проблематизация самой легитимности белорусского как полноправного языка. Если воспользоваться семиологической терминологией, можно сказать, что в первом случае мы имеем дело с метадискурсом, рассматривающим белорусский язык в качестве языка-объекта, во втором - с различного рода идеологическими дискурсами, для которых характерно придание коннотативных, акцентуированных, маркированных смыслов выражению «белорусский язык». В политическом, политологическом или популистском дискурсах - из которых последний является наиболее распространенным, - белорусский язык приобретает ряд коннотаций в зависимости от позиции, занимаемой говорящим: «мужицкий», «элитарный», «многострадальный», «язык оппозиции» и некоторые другие.

Современные публичные дискуссии о белорусском языке начинаются приблизительно с конца 1980-х годов и тесно связаны с появлением националистического движения в республике. Прежде всего, дискуссии о белорусском языке развивались вокруг его права вообще называться языком. Эта тема, помимо языка, затрагивала национальную идентичность белорусов (язык/нация) и развивалась прежде всего «русскими» и «белорусами». Со стороны «русских» аргументами выступали следующие высказывания: «белорусский - это тот же русский, по которому прошелся польский сапог»; «белорусский - это русский, на котором говорят в деревне, мужицкий язык»[2].

Аргументы, которыми пользуются защитники белорусского языка, в целом можно свести к следующим:

- представление белорусского как официального языка («канцелярита») Великого Княжества Литовского;

- певучесть, красота и мелодичность белорусского языка, который по перечисленным характеристикам уступает только итальянскому и украинскому;

- ссылка на насильственную русификацию белорусского языка в советский период, лишившую белорусский язык уникальных черт.

Еще одной темой дискуссий в начале 1990-х годов был вопрос о принятии закона о государственном языке: наделять ли статусом государственного только белорусский или же закрепить в Конституции белорусско-русское двуязычие?

На первый взгляд, аргументы, используемые спорящими сторонами, многочисленны и разнообразны - порой наивные и эмоциональные, порой рациональные и хорошо продуманные, научно обоснованные. Между тем, их анализ позволяет выявить ограниченное число основных топосов (общих мест аргументации), исходя из которых дискутирующие развивают и выражают «собственную позицию» в отношении «проблемы белорусского языка».

Цель данной статьи состоит в демонстрации того, что именно в дискуссиях происходит проблематизация белорусского языка, именно здесь белорусский язык начинает рассматриваться как проблема, причем проблема политическая, а не как объект лингвистического исследования или же как средство общения. Иными словами, интерес к этим дискуссиям связан с попыткой выявить, каким образом происходило дискурсивное формирование «проблемы белорусского языка» или, точнее, белорусского языка как проблемы.

В этой работе я ограничилась обращением к трем тематическим блокам, представленным в дискуссиях: образы белорусского языка (язык как вещь), образы врагов белорусского языка, образ исторического прошлого Беларуси. Анализ аргументации опирается на теорию топосов, представленную в работе Освальда Дюкро и Жан-Клода Анкомбра, и, в частности, их определение аргументационных топосов:

«Это общие принципы, которые служат опорой в рассуждении, но не включаются в само рассуждение. Они никогда не утверждаются, в том смысле, что говорящий никогда не представляется в качестве их автора (даже если и является таковым), они просто используются. Они всегда представляются объектом консенсуса внутри более или менее широкого сообщества (иногда ограничивающегося вообще одним единственным индивидом, например говорящим). Вот почему они могут быть представлены в качестве имеющих силу закона, как само собой разумеющиеся. Наша цивилизация не более монолитна, чем наши идеологии, и часто оказывается, что топос и его контр-топос сосуществуют»[3].

Наконец, через представление указанных выше образов, а также выявление общих мест аргументации я попытаюсь, по крайней мере отчасти, реконструировать идеологические дискурсы, которые неявным образом участвуют в дискурсивном формировании проблемного поля значений «белорусского языка».

Язык как вещь: воображаемое белорусского языка

Язык, будучи прежде всего средством общения, знаковой системой, предназначенной для хранения и передачи информации, в представлении некоторого сообщества индивидов часто рассматривается не как средство коммуникации, но как вещь среди других вещей. При этом язык подвергается оценке и сопоставлению с другими вещами, наделяется различными качествами, одним словом, воображается как вещь. Соня Бранка-Розофф предлагает следующее определение воображаемого языка (imaginaire de la langue):

«Совокупность образов, которые у говорящих ассоциируются с тем языком, которым они пользуются, идет ли речь о его нормативной ценности, красоте или эмоциональности, то есть, в более широком плане, о металингвистике»[4].

Практически любой говорящий на том или ином языке оценивает его (особенно, если речь идет о родном языке) с точки зрения мелодичности, выразительности, ассоциирует его с различными образами.

В 2001 году «Белорусская газета» провела опрос «Нужен ли белорусам белорусский язык?»[5]. В ответах респондентов представлены различные образы, с которыми у них ассоциируется белорусский язык, - язык-мать, язык-культура, язык как символ независимости государства, язык как эстетическая ценность, язык как свидетельство европейскости, образованности, принадлежности к элите или оппозиции:

«Это то же самое, что спросить: нужна ли человеку мать? Может быть, лучше расти в инкубаторе? Язык у любого народа - это возможность самоидентификации».

«У нас очень богатая культура, а культура без языка существовать не может, поэтому нужно возрождать, изучать, восстанавливать белорусский язык».

«Если не будет языка - не будет и Беларуси. Будет “Северо-Западный край”».

«Это живой, сочный, богатый язык, один из лучших славянских языков».

«Без белорусского языка не будет и Беларуси. [...] Белорусский язык сегодня воспринимается как примета образованности, принадлежности к элите и, безусловно, в теперешней ситуации - как примета оппозиционности».

В приведенных высказываниях белорусский язык чаще всего рассматривается как вещь, которую можно сравнивать с другими (мать, культура), которой можно приписывать различные свойства (сочность, живость), которую можно делать знаком-индексом (примета образованности, оппозиционности).

Положительно отвечая на поставленный вопрос, все респонденты постарались привести свои доводы в пользу белорусского языка. Тем не менее, общий топос аргументации - существование нации без национального языка невозможно.

Аргументация, используемая в высказываниях противников белорусского языка, парадоксальным образом строится на том же топосе, только здесь он используется для доказательства обратного. Авторы приведенных ниже высказываний исходят из того, что белорусский самостоятельным языком не является. В данном случае интерес представляет то, каким образом выстраивается доказательство несуществования белорусского в качестве самостоятельного языка.

Доказательства такого рода встречаются не только в недавних высказываниях. В 1930-х годах была проведена реформа белорусского языка в русле сталинской политики стирания национальных различий и построения новой общности - советского народа. Попытки сохранения языковых различий рассматривались как политически враждебная позиция. Классическим примером такого рода «классового анализа» белорусского языка является письмо Пантелеймона Пономаренко, первого секретаря ЦК КПБ в 1938-1947 годах, Сталину, где белорусский язык описывается как политический враг советского государства:

«Существующее белорусское правописание искажено в националистическом духе, оно преднамеренно построено так, чтобы отличалось от русского даже там, где в живом произношении нет разницы. Позволю привести ряд примеров, слов и оборотов, имеющихся сейчас в белорусской литературе. Годовщина - гадавiна (белорусы говорят так в смысле гад-гадюка). Безопасность - бяспечнасть (отсюда органы государственной безопасности - органы государственной беспечности). Женщина, ухаживающая за овцами, - овчарка. Крупный - буйны (отсюда крупный деятель - буйны дзеяч)... В лозунге “Пролетарии всех стран, соединяйтесь” слово “соединяйтесь” заменено словом “злучайцеся”, а в народе “злучайцеся - злучка” все равно, что и по-русски “случайтесь - случка”»[6].

Еще одним примером использования топоса с противоположной целью является высказывание депутата Государственной Думы России Константина Затулина. Помимо общего топоса, который теперь может быть переформулирован как «нет нации, нет и языка», автор опирается на соображения о том, что право на существование нация получает только в результате долгой исторической борьбы за независимость и что совместное проживание делает людей похожими друг на друга:

«Исторически так сложилось, что современное белорусское государство возникло внезапно, вопреки воле и желанию его собственного народа. Не было многовековой борьбы за независимость, не существовало понятия государственности и тяги к национальному обособлению. […]

Белорусские граждане вполне укладываются в современное понимание новейшей российской диаспоры со всеми вытекающими из этого последствиями, включая прежде всего осознание своей этнической идентичности с жителями России. У россиян и белорусов очень много общего: географическая локализация, коллективная память, история, национальные герои, культура. А самое главное - общая Родина»[7].

Таким образом, высказывания как сторонников, так и противников белорусского языка характеризуются: 1) представлением языка в качестве вещи в ряду прочих вещей (мать, культура, классовый враг); 2) сосуществованием топоса и контр-топоса.

Образы врагов белорусского языка

Одно из центральных мест в дискурсивном формировании проблемы белорусского языка занимают образы врагов, тех, кто препятствует развитию языка, его использованию в повседневном общении или же в качестве официального государственного. Помимо сложившегося стереотипа врага (русскоязычный столичный житель), анализ дискуссий позволил выявить и другие образы. Прежде всего это «плохие» белорусы, говорящие на «неправильном» белорусском («наркомовка»[8], «трасянка»), вместо «правильного» («тарашкевица»[9]); и русскоговорящие представители государственной власти.

Однако в аргументации тех, в чьих высказываниях конструируются образы врагов, обнаруживаются серьезные противоречия. Так, в статье «Реформа белорусского правописания 1933: идеологический аспект» Леонид Лыч, известный белорусский историк, убедительно доказывая неправомерность реформы 1933 года, пишет:

«Приближение белорусского языка к русскому и по форме, и по лексике, как показал шестидесятилетний опыт, оказалось единичным и потому не имеет права на существование. Современное национально-культурное возрождение не в состоянии успешно реализоваться без возвращения нашему языку всего того истинно белорусского, чего его лишили в печально известном 1933 году, руководствуясь не какими-либо весомыми лингвистическими, а прежде всего идеологическими, социально-классовыми мотивами»[10].

Чем интересно это высказывание? Помимо наличия устойчивого топоса «без национального языка нет культурного возрождения нации», в данном тексте есть и еще один любопытный нюанс: статья написана как раз на «наркомовке», то есть на постреформенном белорусском языке.

В другом случае врагом белорусского языка выступают представители власти. Так, рядовой житель Беларуси пишет в газету «Наша слова», обращаясь к тогдашнему председателю Совета министров республики:

«Поверив в перестройку, Возрождение и лично Вам, гг. Шушкевич и Кебич, стараюсь и я разговаривать на белорусском языке, особенно в семье, а также и писать, как вот и это письмо. [Характерно, что письмо написано по-русски. - В.Ф.] Считаю теперь это главной задачей. Но очень больно за наших детей, за их будущее: они не пользуются белорусским языком практически нигде. На этой почве у нас недопонимание с женой, которая приводит в пример г. В. Кебича, который после “Беловежской пущи” снова забыл белорусский язык, хотя и обещал. […] Лично Ваше, г. Кебич, нежелание пользоваться государственным языком сдерживает переход многих белорусов (даже сознательных) на белорусский язык на бытовом уровне»[11].

Беларусь: в поисках утраченного времени

В упоминавшейся выше работе Анн-Мари Тьесс отмечает, что формирование наций в Европе XVIII-XIX веков происходило по единому алгоритму, предполагавшему наличие обязательных компонентов (автор удачно сравнивает этот процесс с покупкой в «Икеа» стандартного набора предметов, из которых затем составляется «индивидуальный» интерьер). Среди таких компонентов язык занимает одно из важнейших мест (к прочим относятся национальные символы, мифология, костюмы, кухня и другие атрибуты «своего»)[12].

Дебаты вокруг белорусского языка часто содержат и еще один пласт аргументации, которая, с одной стороны, опирается на топос «истинно то, что прошло проверку временем», а с другой, - отсылает к так называемой «идеологии рессентимента»[13]. Эта идеология служит оправданием бездействия: позиция жертвы часто приносит больше дивидендов и/или морального удовлетворения, нежели попытка что-либо изменить в существующем порядке вещей.

В случае Беларуси и белорусского языка это проявляется достаточно явно - так, большинство нарративов о Беларуси как в оппозиционном и националистическом, так и в официальном дискурсах укладываются в схему «славное прошлое белорусского народа, утраченное по воле внешних обстоятельств»[14]. Примером является указание на принадлежность Беларуси к Великому Княжеству Литовскому. В отличие от народов, ведущих свое происхождение от выдающихся героев (о чем впоследствии «свидетельствуют» национальные мифы и предания), свое славное прошлое белорусы связывают с исторически конкретным фактом существования Великого Княжества Литовского, в котором белорусский являлся официальным языком. В глазах защитников белорусского языка это обстоятельство служит не только неоспоримым историческим доказательством существования белорусского в качестве самостоятельного языка, но и свидетельством его превосходства над другими восточнославянскими языками (русским и украинским), становясь сильным топосом аргументации.

Между тем представляется, что данный топос является квазинаучным. Так, в статье Анатолия Грицкевича «Упадок белорусского языка в литовско-белорусском государстве в XVIII столетии» можно найти следующее высказывание:

«Юридически государственность белорусского языка была закреплена в Статуте Великого Княжества Литовского 1566 года с обязательным использованием его в делопроизводстве. Статут 1588 года также сохранил это условие. В статье 1, раздела IV было записано: “А писар земский маеть по-руску [такое название имел тогда белорусский язык. - А.Г.] литерами и словы рускими вси листы, выписы и позвы писати, а не иншим езыком и словы”»[15].

В чем состоят основания для установления знака равенства между «руским» и белорусским, автор оставляет без ответа, видимо, считая их общеизвестными.

Вернемся, однако, к топосу «истинно то, что прошло проверку временем». В случае вопроса формирования нации можно также говорить о топосе «для того, чтобы стать нацией, народ должен иметь героическое прошлое». Если же славное прошлое утрачено или связь с ним недостаточно очевидна, в действие вступает идеология рессентимента, а в аргументации появляется соответствующий топос: «бедственное положение народа (языка и так далее) в настоящем есть следствие вмешательства внешних обстоятельств, жертвами которых мы стали».

Каковы эти внешние обстоятельства? Один из вариантов ответа предлагает, например, Виталий Кошелев в опубликованной в журнале «Arche»[16] статье «Патогенез белорусского менталитета», причудливо сочетающей в себе литературоведческий, философский и медицинский дискурсы. Признавая в качестве неоспоримой данности наличие специфически белорусского менталитета с такими присущими ему чертами, как толерантность, рассудительность, но также вялость и податливость, автор приводит медицинское объяснение: оказывается, во всем виноват недостаток йода в составе белорусской почвы и, следовательно, в организме белоруса. В статье предлагается два возможных пути решения этой проблемы: медицинский (йодирование продуктов питания) и социально-политический.

«Пример решения социальных проблем, которые возникают в странах, волей судьбы располагающихся в бедных на микроэлементы биохимических зонах, предлагают Швейцария и Андорра, которые сталкиваются с похожим на белорусский менталитетами своих граждан. Эти страны имеют самые жесткие в Европе требования к процессу натурализации (то есть к процессу выдачи иностранцам своего гражданства). […] Принятие такого modus vivendi является совершенно естественным подходом, поскольку для покладистых (памяркоўных) народов очень важно определенным образом иммунизироваться от излишней пассионарности активных, а порой просто голодных соседей»[17].

Представление языка в качестве жертвы внешних и внутренних обстоятельств - явление, достаточно распространенное, и белорусский здесь не является исключением. Анализ высказываний в защиту белорусского языка обнаруживает достаточно широкий диапазон идеологических дискурсов, которые в целом можно обозначить как дискурсы рессентимента. Укажем ряд топосов, неявно присутствующих в аргументации высказывающихся.

Топос «белорусский - язык-жертва»:

«Императорская Россия, независимо от того, была ли она в союзе с Речью Посполитой (как, например, в войне Петра І со шведами), или “усмиряла” ее перед очередным “разделом”, всегда игнорировала этническую, языковую, культурно-религиозную и тем более государственную самостоятельность белорусов. В составе империи Беларусь утратила не только государственность, но и прежнее имя - Литва, Великое Княжество Литовское»[18].

Синтез двух топосов: «белорусский - язык-жертва» и «Запад - культура, Восток - варварство»:

«Понимание того, что славянские говоры Беларуси были по преимуществу западными, имеет огромное значение. Нет, по нашему языку “польский сапог” не ходил. Он сам по себе, с самого начала, был близок к польскому, как близки к нему чешский, словацкий и лужицкий. [...] Свой же сегодняшний восточнославянский вид белорусский язык приобрел в результате семисотлетнего давления со стороны церковнославянского. Старобелорусский язык - это поле борьбы белорусского с церковнославянским»[19].

Топос «использование языка как средства общения между народами служит доказательством его превосходства над другими языками»:

«Белорусский язык как лингвистическое образование имеет подтверждение своего существования уже в 2300 году до н.э. Но с того времени ему пришлось пройти очень долгий путь, значительно измениться, уточниться. Язык существовал в ряде диалектов, и только с созданием ВКЛ [Великого Княжества Литовского. - Примеч. ред.] из этих диалектов сформировалось койне, которое и развилось в дальнейшем в язык. [...] По-белорусски разговаривала и вся знать Украины и, соответственно, писали также по-белорусски. Таким образом, белорусский письменный язык был общим полноценным языком ВКЛ и всей Восточной Европы. Его положение обусловило и то, что белорусский стал языком международных отношений. Вообще, международных языков в то время было немного. Латынь. Греческий. Санскрит. Арабский. Монгольский. Ханский. И белорусский. Под воздействием белорусского языка и в Польше, и на Украине, и в Московии возникали койне, которые мы можем без большой натяжки назвать “вульгарной белорущиной”. И, подобно тому, как из “вульгарной латыни” выкристаллизовались романские языки: французский, испанский, итальянский и другие, так из “вульгарной белорущины” выкристаллизовались и польский, и украинский, и московский языки. Только латынь при этом отмерла, а белорусский язык выжил, являясь до сих пор межславянским эсперанто»[20].

Топос «избранный народ - избранный язык»:

«По мысли российского ученого Л. Гумилева, россияне - результат гибридизации рецессивной (подавленной) славянской примеси с фино-тюркско-монгольскими этносами, с частично славянским языком (в основном под влиянием церковнославянского), который теперь стремительно насыщается интерлексикой, все больше утрачивая славянские черты. Так какие же россияне славяне, если у россиян “очень мало славянского” и они “евразийцы”, и это говорят и признают “выдающиеся российские ученые и деятели”? [...] А белорусы возникли как этногенетический синтез славян с балтийскими племенами, став славянским этносом арийского (индоевропейского) типа со своим неповторимым обликом. В этом наша особенность, поскольку мы не смешивались существенным образом с неродными, неарийскими этносами. Это еще одна важная причина, почему белорусское национальное движение должно победить, поскольку без белорусов Белый свет будет неполноценным»[21].

Как видим, по своей идеологической маркированности высказывания варьируются от достаточно «невинного» дискурса жертвы до откровенно расистского/шовинистского дискурса. Следует отметить, что политические взгляды в данном случае не играют существенной роли: речь может идти о большей или меньшей степени оппозиционности. И «смутное» недовольство властью артикулируется в конкретной теме - «национальном вопросе», ответственными за который объявляются либо власть, либо внешние обстоятельства/враги.

Представленные в статье высказывания, за небольшим исключением, относятся к последним двум десятилетиям. Вместе с тем, отметим и то обстоятельство, что дискуссии, первоначально представленные как общенародные, в последнее время носят весьма узкогрупповой характер, развиваясь преимущественно в определенной интеллектуальной среде: они не выходят за рамки «кола свядомых»[22], впрочем, их участники и не стремятся к этому. Кроме того, достаточно длительное существование в вакууме заставляет адептов «свядомого» дискурса весьма агрессивно относиться к малейшим попыткам инакомыслия, возникающим в данной среде, и тем более к вторжению в нее иных дискурсов.

Тема белорусского языка, ставшего предметом дискуссий, с одной стороны, является своеобразной призмой, сквозь которую преломляются многие идеологические дискурсы, «бытующие в сознании» жителей Беларуси. Эти дискурсы, среди которых, как уже отмечалось, дискурс «рессентимента» занимает все более прочную позицию, лежат в основе топосов, с одинаковым успехом используемых для доказательства противоположных тезисов. Более того, бытование идеологических дискурсов не ограничивается только лишь областью открыто политических высказываний, но все больше распространяется на тексты, претендующие на научность. В этих текстах топосы, «стихийно» используемые в политически маркированных высказываниях, становятся основой аргументации, «научно» обосновывающей легитимность (или нелегитимность) белорусского как самостоятельного языка.

С другой стороны, обращение к дискуссиям вокруг белорусского языка позволяет хотя бы отчасти выявить дискурсивную сконструированность данной проблемы. Субъекты высказываний, занимая определенную идеологическую позицию, рассматривают язык в качестве вещи, в большинстве случаев не выходя за рамки воображаемого поля: образов языка, образов врагов языка, образов «славного прошлого» языка.

Тем самым, в современных дискуссиях белорусский язык предстает не как объект изучения лингвистики, не как средство коммуникации, но конструируется как политическая проблема, инициирующая производство идеологически маркированных научных и общественных дискурсов.

1) Thiesse A.-M. La création des identités nationales. Europe XVIII-XIX siècle. Paris: Editions du Seuil, 1999. P. 11.

2) Вот забавный пример совсем недавней трактовки белорусского языка: широко распространенный в Интернете так называемый «падонкавский язык» некоторые участники форумов отождествляют с белорусским, аргументируя это тем, что в основе письменного белорусского языка лежит фонетический принцип - как слышим, так и пишем.

3) Anscombre J.-C. (Ed.). Théorie des topoï. Paris: Editions Kimé, 1995. P. 39.

4) Branca-Rosoff S. Les imaginaires des langues // Boyer H. Sociolinguistique: territoire et objets. Lausanne: Delachaux et Niestlé, 1996. P. 79.

5) Версии: нужен ли белорусам белорусский язык? // Белгазета. 2001. 25 июня (www.belgazeta.by/20010625.25/030190322).

6) Цит. по: Пономаренко П. О белорусском языке, литературе и писателях (www.clow.ru/a-history/64.htm).

7) Затулин К. Союзное государство на постсоветском пространстве // Содружество. 2001. № 6(39). 27 июня (http://cis.ng.ru/state/2001-05-30/4_state.html).

8) «Наркомовка» - название варианта литературного белорусского языка, который был принят в результате реформы белорусского правописания 1933 года. «Трасянка» - название смеси белорусского и русского языков (смешение здесь проявляется не только на уровне лексики, но также на фонетическом и синтаксическом уровнях).

9) «Тарашкевица» - название дореформенного варианта литературного белорусского языка, получившего нормативное закрепление в изданной в 1918 году грамматике Бронислава Тарашкевича (см.: Тарашкевич Б.А. Беларуская граматыка для школ. Вiльна, 1918).

11) Письмо в редакцию газеты «Наша слова», 1992 год.

12) Thiesse A.-M. Op. cit. P. 14.

13) Angenot M. Les idéologies du ressentiment. Montréal: XYZ éditeur, 1996.

14) Различие, в данном случае, в апелляции к историческим событиям, вследствие которых это славное прошлое было утрачено. Так, для националистического дискурса это разделы Речи Посполитой, приведшие к упадку белорусского языка и культуры, а для официального дискурса - Великая Отечественная война, приведшая к разрушению страны.

15) Цит. по: Грыцкевiч А.Н. Заняпад беларускай мовы ў лiтоўска-беларускiм гаспадарстве ў XVIII стагоддзi (http://knihi.com/mova/aniamiennie/aniamiennie1.html#1).

16) «Arche Пачатак» - литературно-художественный, научный, научно-популярный, общественно-политический журнал. Издается с 1998 года на белорусском языке. Последовательно выражает альтернативную официальной точку зрения на белорусский язык, культуру и нацию.

17) Кошалеў В. Патагенэз беларускага менталiтэту // Arche. 2000. № 9 (http://arche.bymedia.net/9-2000/kosza900.html).

18) Мячкоўская Н.Б. Языковая ситуация в Беларуси: этические коллизии двуязычия // Іванова С., Іваноў Я., Мячкоўская Н. Сацыякультурная прастора мовы. Минск: Веды, 1998 (http://kamunikat.fontel.net/www/knizki/brama/prastora/prastora_01.htm).

19) Ласкоў І. Адкуль пайшла беларуская мова (http://knihi.com/mova/adkul.html).

20) Суднiк С. Пра тэорыю «мужыцкасцi» (http://knihi.com/mova/aniamiennie/aniamiennie1.html#3).

22) «Круга сознательных» - сообщество интеллектуалов, считающих себя «истинными белорусами» и полагающих, что это дает им исключительное право на истину в высказываниях о белорусском языке, культуре, нации. Несмотря на то, что анализ белорусской ситуации (политической, культурной) в их работах проводится с привлечением весьма широкого круга актуальных западных концепций, в основе их аргументации можно легко обнаружить все перечисленные ранее топосы. Публикуемые ими тексты (например в журнале «Arche») являются достаточно любопытным случаем идеологизации научного дискурса.