Похоже, уход (будем надеяться, все же временный) «Отечественных записок» со сцены отечественной интеллектуальной периодики не только не деморализовал редакции других ведущих гуманитарных изданий, но, напротив, лишь стимулировал их к еще более интенсивной и напряженной работе. Особенно отличился «Логос», выпустивший за сравнительно небольшой отрезок времени три объемистых номера (а если учесть, что один из них сдвоенный, то даже четыре). Как по тематике, так и по композиции каждый из них отражает один из аспектов концепции журнала.

Третий номер «Логоса» за 2009 год сфокусирован на переосмыслении философской традиции. Основу выпуска составили материалы конференции, посвященной 150-летнему юбилею французского философа Анри Бергсона. Подобный конференционно-монографический формат журнал практиковал и ранее (достаточно вспомнить номера, посвященные Спинозе, Канту, Ильенкову), однако с Бергсоном случай все-таки особый. Один из немногих профессиональных философов, ставший нобелевским лауреатом, к началу нынешнего столетия оказался до такой степени вытеснен на периферию дискуссионного поля, что редакция даже сочла необходимым предварить номер краткой биографической справкой о нем. Впрочем, в предисловии редакция спешит подчеркнуть, что интерес к наследию Бергсона все же отнюдь не только музейный. Поиск средств междисциплинарного синтеза в дискуссиях о сущности живого, а также потребность в осмыслении истоков столь влиятельной сегодня в России французской философии второй половины ХХ века выводят разговор о Бергсоне за узкоакадемические рамки и позволяют рассматривать посвященный ему номер как попытку не только восстановить историческую справедливость, но и вскрыть потенциал бергсоновской философии, который мог бы оказаться востребован современной мыслью - как естественнонаучной, так и гуманитарной. Вместе с тем, в соответствии с прописной истиной о герменевтической значимости временнóго отстояния, актуализация наследия философа для современных дискуссий оказывается невозможной без раскрытия историко-культурных контекстов бергсоновских понятий. Публикации, обрамляющие основную часть номера, как бы репрезентируют два исторических горизонта, подлежащих герменевтическому слиянию: если открывающий ее фрагмент мемуаров Этьена Жильсона «Воспоминания о Бергсоне» и помещенные в самом конце очерки Анри-Ирене Марру «Бергсон и история», Габриэля Марселя «Бергсонизм и музыка» и Жоржа Пуле «Бергсон. Тема панорамного видения прошлого и рядоположение» дают возможность посмотреть на философа изнутри его эпохи, то статьи Фредерика Вормса «Как Бергсон вводит проблему жизни во французскую философию ХХ века» и Жана-Мишеля Салански «Бергсон и пути современной французской философии» предлагают решительно модернизирующий взгляд на его творчество.

В соответствии с общей установкой на контекстуализацию тематика большинства материалов выпуска тяготеет к рутинной формуле «Бергсон и…» (исключение составляют разве что статья Юлии Подороги «Что значит мыслить с точки зрения длительности. К логике философской аргументации у Бергсона», сосредоточенная исключительно на имманентном анализе текстов философа). В серии со- и противопоставлений мысль Бергсона раскрывается через ее соотношение с иным. В одних случаях таким иным оказывается мысль его европейских коллег по философскому цеху - Габриэля Марселя («Пределы бергсонизма и величие Бергсона: Габриэль Марсель об Анри Бергсоне» Виктора Визгина), Владимира Янкелевича («О радости: Бергсон и Янкелевич» Анны Ямпольской), Эдмунда Гуссерля («Гуссерль и Бергсон: введение времени» Виктора Молчанова), Жиля Делёза («Бергсон и Делёз, контрфеноменология» Пьера Монтебелло), Арнольда Тойнби («Бергсон и Тойнби, или О “материи” исторического знания» Евгения Рашковского) Уильяма Джемса («Понятие истины у Бергсона. Замечания о бергсоновском “прагматизме”» Арно Франсуа). В других идеи Бергсона преломляются через призму опыта русской философии: в статьях Ирины Блауберг «Субстанциальность времени и “позитивная метафизика”: из истории рецепции философии Бергсона в России», Александра Доброхотова «Бергсонианские мотивы в работе Л.П. Карсавина “О свободе”» и Виктории Лысенко «Бергсон и буддисты в сравнительной философии Ф.И. Щербатского» концептуальное различие философских подходов то усиливается, то нейтрализуется различием культурных традиций. Наконец, в работах Эли Дюринга «Критика Бергсоном релятивистской метафизики: ее наследие и актуальность», Елены Князевой «Проблема восприятия: А. Бергсон и современная когнитивная наука» и Игоря Духана «Искусство длительности: философия Анри Бергсона и художественный эксперимент» в роли иного выступают естественные науки и художественная практика, то есть как бы иное самой философии. Складывающийся из этих многообразных перспектив образ бергсонизма получился объемным, богатым нюансами и на удивление нехрестоматийным - что, по существу, и было основным намерением составителей.

В резком контрасте с предыдущим следующий, сдвоенный, «Логос» (2009. № 4-5) соединяет под одной обложкой материалы настолько разнородные, что пестрота их производит впечатление чего-то преднамеренного. Укрепить читателя в лестном для редакции предположении, что перед ним не результаты разбора письменного стола, а тонко задуманный коллаж, призваны названия разделов, риторически остроумно обыгрывающие мотив края. Неожиданное, маргинальное, необязательное - вот что, по-видимому, представляет собой общий знаменатель всех помещенных здесь размышлений.

В первом блоке, озаглавленном «По краям современности», помещены два исследования, ориентированные на диаметрально противоположные методологии. Мишель Ламонт в ходе скрупулезного социологического исследования «Как стать самым важным французским философом: случай Деррида» пытается разгадать секрет головокружительной карьеры, которую сделали идеи Жака Деррида в Соединенных Штатах Америки. Заглавие подталкивает к предположению, что автором, пытающимся по всем правилам эмпирической социологии построить описание институциональных механизмов трансляции и распространения идей деконструкции в американском интеллектуальном сообществе, движет разоблачительный пафос. Однако выводы, полученные Ламонтом, выглядят почти банально. Чтобы доказать, что успех работ Деррида обусловлен тем, что они «отвечали определенным культурным ожиданиям» и «нравились читателям своей двусмысленностью, легкостью пересказа и неповторимыми потребительскими свойствами», что все дело в том, что они «вписываются в культуру высшего среднего класса», а также в их «приспособленности к институциональным и культурным условиям, сложившимся в США на тот момент, а именно: пригодности для интеллектуального обсуждения и распространения их престижными учеными и журналами», вовсе не обязательно применять количественные методы, приводить статистические таблицы и строить диаграммы. Напротив, Дарья Лунгина в статье «Современность в дневниках Серена Керкегора и Льва Толстого» движется от философского высказывания не вовне, к его институциональному контексту, а вовнутрь, к сокровенному внутреннему корню, из которого они произрастают, - именно благодаря этому ей удается вскрыть неожиданную общность между лирически бесплотным образом одинокого рыцаря веры и эпической фигурой мятежного яснополянского графа.

Материалы второго блока под названием «За краем философии» тоже находятся в своеобразном внутреннем конфликте. Беседа Ярослава Шрамко и Вадима Россмана «Должен ли философ быть поэтом?» инсценирует, почти в духе шестидесятнических дискуссий «физиков» и «лириков», столкновение носителей «аналитически-дискурсивного» и «поэтически-экспрессивного» представлений о философии, с соответствующими диаметрально противоположными оценками отношения философского мышления к ценностям (ценностный нейтралитет в первом и неизбежная ценностная нагруженность во втором случае). Примечательно, впрочем, что в попытках охарактеризовать ситуацию современного отечественного интеллектуального сообщества оба собеседника единодушно сетуют на дефицит рационализма и господство политического и неполитического прагматизма в постсоветской философии. Предшествующий же этой беседе фрагмент автобиографии Карла Поппера «Неоконченный поиск» как нельзя нагляднее свидетельствует о том, что разделить их невозможно: за самой сухой теорией всегда кроется живой импульс индивидуального поиска, а самый что ни на есть экзистенциальный импульс может стать философским только будучи артикулированным по дискурсивным правилам.

Остальные разделы номера более однородны. «На краю спорта» - что-то вроде затравки к следующему номеру, целиком посвященному спортивной теме. Впрочем, и здесь интенции обеих публикаций оказываются разнонаправленными: если исторический очерк Ханса Йоахима Тайхлера «Кубертен и Третий рейх: о предыстории неопубликованного письма Кубертена Гитлеру (1937)» вскрывает конкретные механизмы идеологического перекодирования и политической инструментализации института Олимпийских игр, то в эссе Винфрида Меннингхауса «Цена красоты: польза и вред от ее обожания» поддерживаемая современным спортом система эстетических предпочтений рассматривается, безотносительно ее идеологического наполнения, как наносящая непоправимый вред функционированию человека как биологического вида. В составивших рубрику «Философский край» статьях Ивана Болдырева «Метафизика трагедии Лукача: рецепция и контексты» и Яна Реймана «Перечитывая Ницше сквозь призму “Интеллектуальной биографии” Доменико Лосурдо» испытываются на прочность традиционные методики работы с биографическим контекстом, в котором возникает философское высказывание. В обоих случаях оказывается, что провести границу между личным и политическим в философии труднее, чем где бы то ни было.

Наконец, завершающий блок под названием «Перекраивая Средние века» и вовсе составлен из программных статей одного автора - корифея немецкой философской медиевистики Курта Флаша «Как писать историю средневековой философии? К дискуссии Клода Паначчио и Алена де Либера о философской ценности историко-философских исследований» и «Для чего мы исследуем философию Средних веков?», в которых ставится под вопрос сама принципиальная соизмеримость средневекового мышления с современным. Таким образом, номер получился почти по рецепту Милорада Павича, под стать обедам со многими переменами блюд, где читателю что-нибудь да придется по вкусу.

Впрочем, шестой номер «Логоса» за 2009 год убеждает, что коллажная методика все-таки была эпизодом: выпуск целиком посвящен теме профессионального спорта и олимпийского движения. Демонстративное посвящение выпуска ХХI Олимпийским и X Паралимпийским зимним играм в Ванкувере выглядит как фрейдовское отрицание: нетрудно догадаться, что номер призван инициировать критическую рефлексию по поводу масштабной подготовки к зимней Олимпиаде в Сочи. Как нетрудно, впрочем, и заметить, что эстафету подобной рефлексии нынешний «Логос» подхватывает у временно сошедших с дистанции «Отечественных записок», когда-то сделавших блестящий номер об истории и современности олимпийского движения (ведь выпуск давнего «Логоса» о метафизике футбола был и более игровым, и более безобидным). Даже композиция номера напоминает памятный том «ОЗ». За историческими обзорами Жана-Лу Шаппле «Зимние Олимпийские игры: краткий очерк. Университетская лекция по олимпийским дисциплинам», Гельмута Дигеля и Марцеля Фарнера «Большой соревновательный спорт: сравнение опыта разных стран» следуют исследования Брайана Чолкли и Стивена Эссекса «Эволюция инфраструктурных последствий зимних Олимпийских игр (1924-2002)» и Геннинга Эйхберга «Культура олимпийского и других движений: исключение, признание, праздник», анализирующие экономические и политические аспекты олимпийского движения в контексте глобализационных процессов. К ним примыкают социологические и культурологические рефлексии Кристианы Айзенберг «Открытие спорта современной исторической наукой», Пьера Бурдьё «Как можно быть спортивным болельщиком?», Гунтера Пильца «Футбол - это наша жизнь: перемены и процессы дифференциации культуры футбольных фанатов» и Джона Хобермана «50 лет применения допинга и фармакологизация повседневной жизни», общим вектором которых является оценка влияния спорта на формирование повседневных практик и стиля жизни современного человека. Наконец, в последнем разделе «Философия спорта» профессиональный спорт исследуется в связи с его сакральными истоками (статья Аллена Гуттмана «От ритуала к рекорду»), а также в его медийной (эссе Умберто Эко «Болтовня о спорте») и биополитической (исследование Томаса Алкемейера «Стройные и упругие: политическая история физической культуры») функциях. Однако, несмотря на композиционное сходство, номер вовсе не выглядит вторичным; напротив, он скорее напоминает продолжение разговора с того места, на котором он был прерван. Благодаря компетентному подбору материалов и умелой аранжировке «спортивный» номер «Логоса» стал замечательным доказательством того, что интеллектуальному журналу вовсе не обязательно развиваться по пути экстенсивного освоения тем, не занятых соперниками.

В то время как «Логос» столь успешно апробировал различные форматы для многообразной тематики, редакция «Художественного журнала» явно не без труда отыскала риторический резервуар для содержательно расплывчатого, но эмоционально вполне определенного ощущения, которое должен выразить новый номер. Результат усилий оказался даже не то что традиционным, а, можно сказать, прямо-таки исконным: сдвоенный «ХЖ» (2010. № 75-76) озаглавлен «О тоске». Это, если угодно, экзистенциальное заострение темы ностальгии, уже вдохновившей теоретиков и практиков актуального искусства на пространные высказывания. Несмотря на довольно широкий жанровый диапазон - от амбициозных отвлеченно-теоретических построений с неизбежными ссылками на Хайдеггера и щегольскими вставками немецких терминов в квадратных скобках и без оных («Социализм тоски» Дарьи Атлас и Дмитрия Потемкина или «Революционная меланхолия» Александры Галкиной и Ильи Будрайтскиса) и до почти исповедальных автобиографических эссе о безрадостном советском прошлом («Советская тоска» Владимира Сальникова) и публицистических жалоб на столь же безрадостное постсоветское настоящее, тоже со ссылками на Хайдеггера, но без немецких терминов («Тоска по скуке?» Никиты Алексеева, «На счастье тоскующих» Егора Кошелева), - высказывания авторов номера, на удивление, однообразны по своему основному содержанию. С одной стороны, тоска всеми единодушно признается доминантой современного сознания - ближайшим образом художественного, но, шире, и общественного в целом. С другой стороны, тоска эта - не традиционная, обособляющая и изолирующая, а новая, особенная, интегрирующая и объединяющая: Атлас и Потемкин называют ее «тоской масс», а Алексей Пензин («Формирование новых политических субъективностей: между “тоской” и изобретением общей жизни») видит в ней «эмоциональную окраску тех ощутимых потенциальностей, которые настойчиво ищут выхода к реальности, ищут новых способов политического выражения».

Формы такого политического выражения и предстоит искать современному искусству: так разрекламированная когда-то в «ХЖ» «прогрессивная ностальгия» трансформируется в практику поиска новых форм эмоциональной солидарности с публикой. Именно к возврату интенсивности аффекта в конкретную художественную практику призывают Андрей Паршиков («Воспитание чувств, или Критическая сентиментальность») и Юлия Аксенова («Живые объекты); примерами работы с коллективным чувством утраты полон и рецензионный блок выпуска. Впрочем, оправданность широких обобщений и прогнозов кажется вовсе не такой беспроблемной по ознакомлении с материалами «круглого стола» «Против заключения» с участием Ильи Будрайтскиса, Якова Каждана, Андрея Паршикова, Марии Чехонадских и Кети Чухров - в нем экзистенциально не определенная тоска явно уступает место вполне конкретной озабоченности внутрицеховыми проблемами художественной жизни, со ставшими уже привычными ламентациями по поводу всевластия кураторов. При чтении записи этой беседы трудно отделаться от впечатления, что предпринятое в номере конструирование продуктивной тоски - не что иное, как попытка избавиться от тоски вполне обычной, вызванной исчерпанностью прежде столь эффективных сценариев успеха и растущей изоляцией актуального искусства. Поэтому особенно уместным представляется указание того же Пензина на неразрывную связь формирования новых политических субъективностей с практиками «заботы о себе», то есть с целенаправленными усилиями по изменению не мира, но самих себя.

В противоположность «ХЖ», редакция «Синего дивана», тоже на свой лад неизменно подчеркивающая связь с традицией критики идеологии и политического искусства, исчерпанности вовсе не ощущает. Хотя четырнадцатый номер (2010) и сделан на основе материалов конференции «Современные медиа: теория, история, практика», проведенной при участии журнала еще в 2006 году, он производит на редкость энергичное и свежее впечатление и вовсе не наводит на мысли о движении по инерции. Канализации аффектов, столь занимающей коллектив «ХЖ», здесь противостоит организованная, дисциплинированная рефлексия относительно форм и способов выразительности. Номер разделен на четыре блока, каждый из которых представляет проблемно замкнутый цикл размышлений о медиа.

В первом политическая действенность массмедийных механизмов исследуется прежде всего как то, что обеспечено своеобразием самого способа существования медиа. По мысли Фредрика Джеймисона («Репрезентация глобализации»), медийное принципиально двойственно - оно несет в себе одновременно возможность и унификации, и максимальной диверсификации, а потому чревато двумя одинаково идеологическими эффектами, двумя призраками, которые Джеймисон обозначает как «заговор» и «утопию». Именно в феномене медиа во всей полноте раскрываются два лика современного глобализирующегося мира: «ужасающий» и «спасительный», и именно невозможность отдать одному из них предпочтение как «истинному» наиболее точно характеризует современную ситуацию. Владимир Миронов («Диктатура средств массовой информации и проблема освобождения») пытается проецировать на реальность СМИ логику марксистской концепции отчуждения: подобно тому, как отчуждение труда в классическом капитализме приводит к концентрации средств производства, логика отчуждения аффекта приводит к концентрации коммуникативных средств. Отсюда Миронов делает вывод, что СМИ, подобно буржуазии из Марксова манифеста, сами подрывают основу своей власти и толкают мир к медийной революции. Валерий Подорога в статье «Событие и массмедиа. Некоторые подходы к проблеме» пытается, опираясь на онтологию события, проанализировать СМИ как машину порождения (а не «отражения») событий, как инструмент контроля над временем. Подорога даже набрасывает рабочую классификацию медийных событий, позволяющую вскрыть осуществляемые ими деформации временного потока (наглядной иллюстрацией этих построений может служить анализ Вольфгангом Байленхоффом медийной репрезентации насилия в тюрьме Абу Грейб).

Во втором разделе главным предметом рассмотрения становится внутреннее устройство медийного образа, логика его функционирования. Так, Олег Аронсон («Медиа-образ: логика неуникального»), опираясь на некоторые аргументы Жиля Делёза, пытается показать, что в основе медийного образа лежит логика повторения: он с самого начала несет в себе потенцию воспроизведения, тиражирования. Олег Генисаретский «Две метафоры корпоральности (на дальних подступах к философии корпоративного развития)» рассматривает комплексы медийных образов как своего рода знаковые тела, служащие инструментами воспроизводства корпоративных общностей, а Елена Петровская («Образ и визуальное»), напротив, подчеркивает в визуальном образе момент множественности, собирания различий в общность, не редуцируемую к какой-либо социальной или институциональной форме, но осуществляющую себя в диффузной коммуникации и деполитизированной памяти.

Третий раздел сосредоточен на аффективном содержании медийного образа. Михаил Рыклин в эссе «The Postcommunist Condition» исследует медийные механизмы, транспортирующие травматический опыт сталинского террора в контекст современной западной культуры (особенно интересны его наблюдения о методах работы Славоя Жижека, в которых, несмотря на пиетет, сказывается трезвый аналитический скепсис). Сьюзан Бак-Морс в своих размышлениях о кинотрилогии «Молох»-«Телец»-«Солнце» («Суверенная троица Сокурова: визуальная экономия власти») пытается разгадать тайну соотношения живой личности и образа суверенной власти, средоточием которой она оказывается. Наконец, в очерках Оксаны Гавришиной «Чья реальность? Портрет в литовской фотографии 1940-1950-х гг.» и Джонатана Флэтли «Like: Уорхол и аффективность» исследуются механизмы взаимодействия медийного образа со зрителем, определяемые поддержанием и/или нарушением определенного режима восприятия, формирующего визуальные ожидания.

Наконец, в заключительном разделе представлены социологические и семиологические анализы конкретных практик современных отечественных медиа - телевидения («Представление реальности в информационных телепрограммах: стилистика “infotainment“» Веры Зверевой), Интернета («Телевидение и Интернет: формы взаимодействия в постсоветской медиа-системе» Екатерины Лапиной-Кратасюк), монументального искусства («Памятник как разновидность медиа» Натальи Конрадовой).

Никаких существенных изменений ни в настрое редакции, ни в концепции журнала не наблюдается и в последнем за 2009 год, четвертом, номере академической «Эпистемологии и философия науки». Здесь, как всегда, сугубо профессиональный разговор о весьма специальных предметах. Центральное место в номере, открывающемся статьей главного редактора Ильи Касавина «Проблема как форма знания» и переводным исследованием Тома Рокмора «Натурализм и антикантианство», занимают два дискуссионных блока: полемика о соотношении понятий смысла и истины, инициированная статьей Людмилы Марковой «Перспектива науки: смысл как альтернатива истине» (реплики «Смысл или бессмыслица?» Александра Никифорова, «Альтернатива истине: смысл или правдоподобие» Александра Огурцова, «Можно ли противопоставить смысл истине?» Александра Печенкина и «Эссе о смысле» Юлии Моркиной) и обсуждение энциклопедической статьи «Концепт» с участием Владимира Филатова, Александра Михайловского, Александра Никифорова и Алексея Игнатенко. Обращают на себя внимание также добротные историко-научные статьи Олега Никонова о позиции французского математика Пуанкаре в дискуссиях вокруг интуиционизма («Проблема эмпирического базиса геометрии в трудах А. Пуанкаре») и Юрия Халтурина о неожиданном, на первый взгляд, интересе русских позитивистов конца ХIХ - начала ХХ века к спиритическим сеансам («Русские позитивисты за медиумическим столом, или Об относительности понятия “псевдонаука”»). Раздел публикаций посвящен Полу Фейерабенду, одному из самых эксцентричных представителей философии науки: перевод его эссе «Прогресс в философии, науке и искусстве» предваряет статья Анастасии Миглы «Пол Фейерабенд и его критика понятия прогресса». Все, как в ремарках к старинным драмам: «Явление третье. Те же и...»

Особенных сюрпризов на сей раз не сулит читателю и новый номер «Ab imperio» (2009. № 4). Редакция уже не раз подчеркивала, что империя по существу является скорее воображаемым, нежели реальным, сообществом и что именно поэтому приблизиться к пониманию логики имперской политики возможно не столько через анализ институциональных механизмов, сколько через терпеливую реконструкцию антропологического измерения имперского бытия. Именно поэтому в публикациях журнала все больший вес приобретали исследования биографического характера, своего рода case studies, обрамленные дифференцированными методологическими рефлексиями, нейтрализующими возможные имперские компоненты традиционного исследовательского инструментария историков и социологов. Так происходит и в рецензируемом номере «Ab imperio». Методологический базис для раскрытия природы имперского воображения заложен открывающей выпуск дискуссией вокруг работ Джорджа Стайнмеца «Имперские контексты социологии в Соединенных Штатах, Британии и Франции с XIX века» и Дэвида Снита «Племя, этнос, нация: переосмысление эволюционистской социальной теории и репрезентации кочевых обществ Внутренней Азии» с участием Сергея Абашина, Николая Крадина, Татьяны Скрынниковой, Вэлери Кивельсон, Мунх-Эрдене Лхамсурена, Ричарда Лима, Адриенна Линна Эдгара и Сергея Глебова, а также статьи Оливье Бо «Федерация между государством и империей» и Андрея Захарова «Федерация, суверенитет и принцип субсидиарности», в которых ставится под вопрос продуктивность некритического использования термина «федерация» как обозначения формы государственной централизации. Генетическая связь институциональных форм социологического исследования с практикой имперской колониальной политики делает социологическую терминологию весьма коварным инструментом анализа, а избежать искажения исследовательской оптики можно, только приближаясь к многообразию форм имперской жизни через личную идентификацию конкретных индивидов и групповой опыт поколений. Именно такая стратегия реализуется в работах Марины Витухновской «Служение империи и национальная лояльность: имперская и финляндская биографии Энкелей (1850-1917)» и Ноама Пианко «Странствующий космополит или сионистский деятель? Амбивалентная еврейскость сэра Альфреда Циммерна и наследие британского интернационализма», в которых в поведении, казалось бы, верноподданных граждан Российской и Британской империй обнаруживается все многообразие и пластичность форм воображаемой идентификации с имперской общностью. Тем самым подводится итог серии номеров, посвященных антропологии человека имперского. Надо полагать, новый масштабный проект у редакции «Ab imperio» уже в работе.