ИНТЕЛРОС > №5, 2017 > «Сегодня в России, а завтра и у нас!» Чешские споры о русской революции Александр Бобраков-Тимошкин
|
[стр. 178 – 198 бумажной версии номера] Александр Евгеньевич Бобраков-Тимошкин (р. 1978) — филолог-богемист, историк, переводчик, автор исследования «Проект Чехословакия» (2007). Томаш Гарриг Масарик, один из создателей, идеолог и первый президент независимой Чехословацкой республики (ЧСР), считал Первую мировую войну начальным актом «мировой революции», смыслом которой была победа «современной демократии над теократией»[1], а эпизодом ее — возникновение Чехословакии. Важную роль в этой «революции», как признавал Масарик, сыграли события 1917 года в России. Уже в самые первые месяцы независимости ЧСР оценка роли русской революции в создании Чехословакии стала предметом споров. Эти споры впоследствии продолжились и среди историков. Скептически настроенный по отношению к основателям Чехословацкой республики и их идеям, чешско-американский историк Йозеф Калвода писал:
Свои слова Калвода мог бы подкрепить свидетельством упомянутого им ближайшего соратника Масарика в годы Первой мировой войны Эдварда Бенеша, писавшего в конце 1920-х:
Интересен, однако, не только вопрос о влиянии революции 1917 года на чехословацкую государственность, но и более широкий контекст — воздействие событий в России на чешскую политику и общественную жизнь, влияние революционных событий на отношение чешского общества к России как таковой. ***«Мы все были воспитаны как русофилы, славянская и русская идеи сливались для нас в одно... Мы любили то, чего не знали... О русских и России, прежде чем мы попали туда, мы не знали ничего, совсем ничего», — писал Масарик в сентябре 1920 года[4]. В отношении себя он, конечно, лукавил, поскольку до мировой войны считался одним из крупнейших в Центральной Европе специалистов по России. Но по отношению к чешскому обществу в целом оценка, данная Масариком, была весьма точной:
При этом «средний» чех не только никогда не бывал в России, но и не владел какой-либо содержательной информацией о подлинных обстоятельствах русской жизни. Исследователи говорят о русофильской «константе», свойственной чешскому обществу конца XIX — начала XX века. Неудивительно, что начало Первой мировой войны стало, с одной стороны, сильнейшим ударом по чешскому обществу, а с другой, — ознаменовалось подъемом русофильских настроений. Чешский исследователь Александр Бруммер пишет в этой связи:
Характерным примером тут может служить статья одного из чешских политических лидеров того времени Карела Крамаржа «Мировая война», опубликованная 4 августа 1914 года в газете «Národní listy». Крамарж пишет о начавшейся войне как о столкновении «германства» и «славянства» и о том, что Россия начала войну, чтобы помочь «славянам», называя это решение «одним из прекраснейших моментов русской истории». Сам автор позднее говорил, что в день объявления войны возможность дальнейшего пребывания чешской нации в составе Австрии перестала казаться ему реальной и он решил поставить все на «российскую карту»[7]. Крамарж полагал, что Россия сможет одержать военную победу над Австро-Венгрией и русские войска займут территорию Чехии. Он надеялся, что будущее чешское государство будет конституционной монархией, во главе которой будет стоять кто-то из русских великих князей. При этом само это государство он видел, судя по всему, автономией в составе расширенной Российской империи[8]. Поражение русских войск в кампании 1915 года нанесло сильный удар по этим надеждам — а в конце мая Крамарж был арестован и обвинен в государственной измене. Центр тяжести в борьбе за чешскую независимость окончательно переместился в Париж, где начал работу так называемый Чешский (затем Чехословацкий) национальный совет во главе с Масариком. ***Масарик в своих мемуарах «Мировая революция» (1925) признает, что в первые месяцы войны те чешские политики, которые полагали, что чешскому национальному делу будет выгодна победа Антанты и, соответственно, поражение Австро-Венгрии, связывали свои надежды практически исключительно с Россией. При этом он почти не касается собственных «русофильских» текстов первого периода мировой войны — между тем, изучая их, можно сделать вывод, что до определенного момента представления Масарика о будущем чешских земель мало чем отличались от «русофильского мейнстрима» чешской политики. Так, в мае 1915 года в меморандуме «Независимая Богемия»[9], предназначенном для британского министерства иностранных дел, он не возражал против представителя русской династии на троне — указывая, что такой вариант «был бы самым популярным в народе». Там же он выражал «общую надежду»: «Сейчас чехи хотят, чтобы их русские братья быстро заняли чешскую и словацкую территорию». Наконец, в декабре 1916 года в интервью газете «Русская воля»[10] Масарик высказывался в пользу личной унии будущего Чешского (Чехословацкого) королевства с Россией. О возможности республиканского правления Масарик высказывается без особого энтузиазма: «Наши радикальные партии подумывают и о республике». Все это не помешало Масарику после окончания войны утверждать, что он с самого начала скептически относился к надеждам на приход русских войск, к планам грядущего государственно-политического устройства чешских земель, которые вынашивал Крамарж, и к чешской политической русофилии вообще — а связывал успех борьбы за независимость с западными государствами Антанты[11]. В «Мировой революции» Масарик пишет, что его прозападная ориентация была не только мировоззренческим выбором, но и политическим расчетом: «Я опасался, имея пример войны с Японией, что Россия в войне провалится и что, возможно, снова случится и революция»[12]. Эдвард Бенеш утверждал в 1920 году:
Действительно ли Масарик предугадал крах «старой России» или подправил свою позицию «задним числом»? Современный исследователь Вратислав Доубек указывает на весьма скептические по отношению к царской России взгляды Масарика, которые тот высказывал до войны, в частности, в запрещенном в России труде «Россия и Европа». Историк Ян Галандауэр утверждает, что Масарик вплоть до февральской революции вынужден был «сидеть на двух стульях»:
Планы российских властей относительно переустройства Центральной Европы в случае победы Антанты — предмет отдельного исследования[15]. Однако ясно, что в Петрограде не хотели делать ставку на Масарика. Хорошо известна попытка коллеги Масарика по австрийскому рейхстагу и Чехословацкому национальному совету Йозефа Дюриха, опираясь на связи в российских правящих кругах, подчинить себе в конце 1916-го — начале 1917 года чехословацкие организации в России. Сам Дюрих после войны заявлял:
По словам Дюриха, министр Покровский говорил ему в феврале 1917 года, что на днях в Думе заявит о признании Россией независимости чехословацкого государства — но досадная случайность помешала этому: февральская революция. Масарик был, вероятно, первым чешским политическим деятелем, приветствовавшим ее на официальном уровне — отправив поздравительные телеграммы Михаилу Родзянко и Павлу Милюкову. ***И современники, и исследователи — и в некотором смысле сам Масарик — согласны в том, что февральская революция в России по сути «расчистила дорогу» Масарику к укреплению его позиции в качестве главы чехословацкого сопротивления:
С практической точки зрения, февраль 1917-го означал отстранение от дел Дюриха, а впоследствии и санкцию Временного правительства на создание в России полноценной чехословацкой армии — так называемых легионов, сыгравших впоследствии столь важную роль в укреплении международной субъектности будущей Чехословакии[18]. Но дело было не только в практических вопросах. Доубек полагает, что Масарик приветствовал февральскую революцию не только потому, что она помогла ему справиться с «проблемой Дюриха», и не только в силу того, что сам Масарик был противником царизма и симпатизировал пришедшим к власти политикам, но и потому, что на самом деле выход (царской) России из игры был для него выгоден во внешнеполитическом смысле: не нужно было более считаться с вариантами вроде «русского царя на чешском троне»[19].
«Наше движение в Западной Европе российскую революцию честно и не скрывая приветствовало», — пишет Бенеш[21], и публично это было действительно так. Главным мотивом уже упомянутой телеграммы Масарика Милюкову была следующая мысль: «Свободная Россия имеет полное право освободить славян от германо-мадьяро-турецкого ига... Свободная Россия означает смерть иезуитской Австро-Венгрии»[22]. Похвалы в адрес февральской революции Масарик продолжал расточать и после приезда в Россию: «Великая русская революция принесет России возрождение» (выступление 28 мая 1917 года)[23]. Можно предположить, что Масарик был искренен в своей оценке Февраля: «Положение старой России в антигерманском альянсе было несколько фальшивым... однако новая Россия уже не препятствие для демократии», — писал он в конце марта 1917 года[24]. Кроме того, февральская революция оказала существенное влияние на внутреннюю политику Австро-Венгрии и позицию легального чешского представительства в политической жизни империи; по словам Крейчи, после февральской революции «сразу стала ясной одна славная и победная весть: по соседству с освобожденной демократической Россией не может существовать Австро-Венгрия абсолютистская, с немецко-венгерским господством»[25]. Однако — как пишет сам Масарик в «Мировой революции» — восторг, выраженный в публичных выступлениях, был далеко не единственной его эмоциональной реакцией на февральскую революцию. В «Мировой революции» он пишет, что отнесся к ней скорее с опасениями:
Опасения усилились в мае, после приезда Масарика в Россию — по его словам, он быстро пришел к выводу, что на Россию как военную силу рассчитывать нельзя. Главное опасение Масарика было связано с размахом пацифистских настроений, ведь именно мир означал бы конец надежд на развал Австро-Венгрии — и, следовательно, на создание чехословацкого государства. «Революционная Россия своей идеологией, целями, стремлениями и симпатиями должна идти с нами»[27], — считал тем не менее Масарик, однако события вновь приняли неожиданный оборот. ***Впрочем, оставим на время Масарика в революционной России — необходимо посмотреть, какое влияние февральская революция оказала на события в самих чешских землях. «Громы революции гремят и, возможно, будут слышны даже громче, чем грохот орудий на фронте», — писала 15 марта газета «Večerník Práva lidu»[28]. «Чешские политики все более смелели после российской февральской революции», — отмечает историк Ян Крлин[29]. 30 мая в стенах рейхстага чешские депутаты заявили, что «только превращение габсбургско-лотарингской державы в федерацию свободных и равноправных национальных государств... обеспечит развитие каждой нации в интересах империи и династии». Выступлениям депутатов предшествовали первые за военные годы забастовки и уличные акции, которые, как сообщала начальству полиция пражского района Карлин, были вызваны «ролью рабочей партии в русской революции»[30]. В полицейских депешах содержатся многочисленные свидетельства нового расцвета «народной русофилии». Вот оценка влияния февральской революции на чешское общество в воспоминаниях одного из очевидцев:
Процесс радикализации чешских политических кругов и их перехода на сепаратистские, чехословацкие позиции с весны 1917 года начал развиваться уже по своей логике, вне прямой связи с событиями в России. ***Первые сообщения об октябрьском перевороте в России появились на страницах чешских газет 9 ноября 1917 года. Социал-демократическая «Právo lidu» опубликовала статью под заголовком «Новый бунт большевиков»:
Газета аграрной партии «Venkov» в тот же день в статье под заголовком «Ленин изгнал Керенского» характеризует большевиков как «еврейско-немецких адвокатов, которые русифицировали свои имена»[33]. Вскоре на первый план в глазах чешского общества выдвинулись не подробности борьбы за власть в России, а мирные предложения большевиков, которые, помимо уже известного лозунга «мира без аннексий и контрибуций», содержали и требование самоопределения наций. Симпатии чешской прессы практически всех направлений оказались на стороне Совета народных комиссаров — а не австрийского правительства. «Právo lidu» 30 ноября писало:
Всеобщая забастовка в январе 1918 года в Чехии проводилась уже под националистическими лозунгами — речь шла не просто о мире, но и о праве на самоопределение. «До распада Австро-Венгрии и возникновения Чехословакии идейное влияние октябрьской революции проявилось прежде всего в бурном развитии национально-освободительной борьбы»[35]. О лозунге самоопределения с прямой отсылкой к России говорилось и в так называемой Крещенской декларации ведущих чешских политических сил от 6 января 1918 года, где впервые прозвучал лозунг полного национального суверенитета. На протяжении 1918 года отношение к советской России в чешском обществе, однако, начало меняться. Брестский мир чешские националисты рассматривали как измену общеславянским интересам. Печать буржуазных партий обвиняла большевиков в насилии и развале экономики России, предрекая их крах.
Подобной позиции придерживался и вышедший из тюрьмы и вновь занявший место в первых рядах чешской политики Карел Крамарж. Дальнейшие события в чешских землях — вплоть до провозглашения Чехословацкой республики 28 октября 1918 года — происходили уже под влиянием военных поражений Германии и Австро-Венгрии и укрепления международно-политического положения Чехословацкого национального совета, постепенно признанного союзными державами в качестве легитимного правительства будущего государства. Этому признанию немало способствовала история чехословацких вооруженных формирований — так называемого легиона — в России. Так что самое время вернуться к Масарику, встретившему октябрьский переворот в Петрограде. ***«Октябрьскую революцию, эту эпохальную веху в истории человечества, Масарик не приветствовал никакой телеграммой», — справедливо замечает историк-коммунист[37].
Впрочем, такое восприятие не было помехой для весьма прагматичной политики. Первой попыткой по существу оценить феномен большевизма стало написанное Масариком по-русски письмо Георгию Плеханову, опубликованное в газете «Единство» 15 ноября 1917 года. Описав свои непосредственные впечатления от большевистского переворота в Москве, Масарик пытается распространить свои наблюдения на большевизм как таковой. Он отмечает деструктивный характер переворота, связанный, по мнению Масарика, с тем, что русские революционеры не преодолели наследия царизма и собственного «сектантства»:
Масарик считает приход к власти большевиков по-своему логичным развитием революции, но при этом — такова вторая мысль Масарика — совершенно необязательным:
Третий его тезис: отсталость России и, следовательно, невозможность для нее быть авангардом для всего человечества. Четвертое — отмеченный Масариком антигуманизм большевиков, в то время как для него «прямая цель политики — сбережение человеческой жизни». Главными заботами чехословацкого руководителя стало сохранение подчиненных ему вооруженных сил и принятие решения об их дальнейшем использовании в интересах Антанты и чехословацкой независимости. Так возникла идея «вооруженного нейтралитета» чехословаков в российских делах, которую Масарик энергично отстаивал как против сторонников антибольшевистского выступления, так и против радикальных чешских социал-демократов, симпатизировавших большевикам. В письме Милюкову из Киева, датированном 19 февраля 1918 года, Масарик очень резок по отношению к адресату, с которым его связывали дружеские отношения. Он категорически возражает против антибольшевистской интервенции Чехословацкого корпуса: «Я обязан соблюдать строгий нейтралитет... я не буду стрелять в русских... у меня нет права вмешиваться в русские дела и силой решать, какая партия права»[41]. В «Токийском меморандуме», составленном для президента США Вудро Вильсона в апреле 1918 года, после выезда из России в Японию, Масарик предлагает Антанте признать власть большевиков de facto — даже несмотря на заключенный ими сепаратный мир с центральными державами. Антибольшевистскому выступлению Чехословацкого корпуса в мае 1918 посвящено множество литературы, и здесь нет необходимости на нем останавливаться. Когда вооруженная борьба легионеров с большевиками все же началась, чехословацкое политическое руководство рассматривало его в первую очередь как самооборону и — пусть косвенное — продолжение борьбы против центральных держав:
Опыт легионеров весьма интересен с точки зрения трансформации чешской «народной русофилии». Это был первый в чешской истории опыт близкого знакомства с Россией именно широких народных масс (в русском плену за годы войны побывали более 200 тысяч чехов и словаков, через легионы прошли десятки тысяч), а не избранных представителей интеллигенции. Неудивительно, что большая часть легионеров была настроена антибольшевистски[43], однако немалая часть вернувшихся из России чехов, напротив, примкнула впоследствии к коммунистам. В начале 1920 года история легионов завершилось эвакуацией остатков чехословацких войск через Владивосток по договоренности с Советами. К этому времени Чехословацкая республика существовала уже более года, и ее созданию немало помогла «хорошая пресса», которую история легионов создала чехословацкому делу в странах Антанты. Неудивительно поэтому, что Масарик дает такую оценку русской революции: «Мне представляется, что российская революция 1917 года для нас и нашего освобождения была скорее плюсом, чем минусом... И даже большевистская революция нам не помешала»[44]. Так события октября, как и февраля, несмотря на все перипетии, вновь помогли Масарику в достижении его политических целей: после большевистского переворота он мог окончательно отказаться от оглядки на Россию (и на ее — пусть даже гипотетическое — участие в центральноевропейских делах) и обосновать этот отказ для чешского общественного мнения. ***Суть вспыхнувших с новой силой в 1919 году разногласий между президентом ЧСР Масариком и премьер-министром Крамаржем по русскому вопросу можно описать так: Масарик, полагавший, что «чешский вопрос можно решить лишь в рамках глобальной политики»[45], «махнул рукой» на выпавшую из числа союзников-победителей в мировой войне и охваченную хаосом Россию. Исключив ее из числа потенциальных гарантов чехословацкой независимости, он решил опереться в послевоенном мире исключительно на Запад. Крамарж же до последнего надеялся на свержение большевиков и установление в России дружественного ЧСР режима. В то время, как Масарик использовал «русофильскую» карту там, где ему это было выгодно, но в целом сохранял скепсис по отношению к России, Крамарж был искренним русофилом еще со времен своего первого путешествия в Россию в 1890 году и женитьбы на Надежде Абрикосовой. Однако в позиции Крамаржа были не только эмоции, но и своя логика, которая видна, например, из его письма Масарику в июле 1919 года:
Вот, что в этой связи пишут современные биографы первого чехословацкого премьера:
Провал попыток Крамаржа добиться на Парижской мирной конференции согласия на антибольшевистскую интервенцию описан в немалом количестве работ. Видя нерешительность союзников, чехословацкий премьер сам, поддерживая контакты с русскими эмигрантами (в том числе Борисом Савинковым), в конце января — начале февраля 1919 года взялся выработать план интервенции в России, ключевую роль в реализации которого должна была сыграть Чехословакия. На ее территории предполагалось сформировать армию численностью около 250 тысяч человек. В Праге, однако, план не вызвал понимания. Ударом для Крамаржа стало интервью Масарика от 11 февраля 1919-го, в котором президент прямо утверждал:
В конце концов чехословацкий кабинет отверг план своего председателя. Начиная борьбу за интервенцию в России, Крамарж искренне полагал, что его позиция совпадает со взглядами большей части чешского общества. Однако большевистский переворот, Брестский мир, гражданская война в России с участием чехословацких легионов и, самое главное, победа Антанты и создание Чехословацкой республики резко изменили ситуацию. «Крамарж не просчитал в своем политическом плане общественного мнения собственной страны, не заинтересованной в России или даже симпатизирующей ходу русской революции»[50]. Слишком деятельные хлопоты в Париже по поводу российских дел не только привели уже к середине 1919 года к отставке Крамаржа с поста премьера, но и по сути превратили его в «нишевого» политика, без шансов на возвращение к власти. Из изложенного выше могло сложиться впечатление, что Масарик и Крамарж были полными антагонистами во всем, что касается России. Однако, если мы сравним их характеристику России царской и России советской, их размышления о русской интеллигенции, о причинах русской революции, о возможностях ее развития и перспективах конца большевистской власти, мы, как ни парадоксально, обнаружим больше сходств, чем различий Книга Крамаржа «Русский кризис», которую чешский политик закончил в 1921 году, чрезвычайно критична по отношению к дореволюционной России (той самой России, на вхождение в состав которой Чехии на правах автономии Крамарж был готов во время войны!). Причины «русского кризиса», приведшего к революции, по Крамаржу, состояли в слабом национальном и гражданском чувстве в широких слоях народа, германофилии высшей аристократии, склонности к мистике и слепой вере — и, наконец, в превратно трактуемом интеллигенцией «западничестве»:
Русскую революцию, пишет Крамарж, начали интеллигенты как «оргию сентиментальности», а продолжили «люди жестокие и отнюдь не фантазеры».
Но все же — несмотря на все проклятия в адрес интеллигенции — Крамарж признает: «Главной причиной русской катастрофы была... русская автократия». Уничтожение этой автократии, в конце концов, по мнению Крамаржа, может быть, даже перевесит все ужасы революции:
Крамарж не пишет о том, каким он видит конец большевизма, но переходит непосредственно к предложениям по «обустройству» некоммунистической России будущего. Драма Крамаржа, однако, была в том, что в Чехословакии 1921 года эти идеи могли заинтересовать совсем немногих — по сути только его сторонников по национал-демократической партии. «Октябрьская революция 1917 года очень остро разделила наше общество на два противоположных лагеря», — писал коммунистический идеолог Зденек Неедлы[54]. Но на самом деле таких лагерей было три. Помимо антибольшевистски настроенных национал-демократов Крамаржа, коммунистов, ориентированных на Россию (на советскую, а не национально-русскую), существовал — и не просто существовал, а определял внешнюю политику чехословацкого государства и так или иначе объединял большинство системных политических сил — лагерь «Града»[55], то есть лагерь Масарика, Бенеша и их сторонников. Подход этого лагеря Бруммер характеризует следующим образом:
Масарик посвятил большевизму немало текстов, опубликованных в начале 1920-х годов, а затем уточнил и расширил свои представления о нем в «Мировой революции». Уже выступление президента в парламенте 28 октября 1919-го, в первую годовщину провозглашения ЧСР, содержит главные пункты его отношения к большевизму. Это прежде всего взгляд на большевизм как на чисто русский феномен, непереносимый на западноевропейскую почву. Далее — отрицание марксистской природы большевизма, подчеркивание его родства с анархизмом, с одной стороны, и русским авторитаризмом (царизмом), — с другой; «экономический и культурный примитивизм» большевистской власти; ее неоправданная жестокость; «олигархический» и «аристократический» характер большевистской власти, выражающийся в партократии; бюрократизм и милитаризм[57]. К разным аспектам своих оценок большевизма Масарик обращается в статьях и выступлениях 1920 года. Так, в выступлении перед рабочими 24 сентября Масарик делает упор на чисто российскую природу большевизма: «Утверждаю перед вами, согласно голосу своего разума и совести — нам, чехам, русский образец не подходит»[58]. В цикле статей «Советская Россия и мы», опубликованном в сентябре 1920-го под псевдонимом «Чешский легионер», Масарик сравнивает Россию и Чехию, пытаясь доказать неприемлемость большевизма для ЧСР. В этой же работе воспроизводятся и другие, уже знакомые нам, тезисы о большевизме:
Наконец, в политико-философской части «Мировой революции» развита мысль о связи большевизма с русской историей:
Чехословацкий президент верил в постепенное перерождение большевистского режима, его демократизацию, предпосылки для которой он видел и в некоторых чертах советского режима. Эта вера, собственно, и лежала в основе чехословацкой внешней политики по отношению к СССР — ее придерживался и Бенеш, говоривший, что, «если большевики поймут, что России нужны умные администраторы и способные организаторы,.. то этот режим удержится и нам нужно будет видеть в нем ядро будущей России»[61]. В 1922 году ЧСР de factoпризнала РСФСР, подписав с ней договор. При этом политику властей Чехословакии в 1920-е годы, конечно, нельзя назвать просоветской. ЧСР долгое время отказывалась признавать СССР de jure, оказывала щедрую поддержку русским эмигрантам в надежде, что эмиграция еще сыграет роль в демократическом возрождении России. ***В середине 1920-х «русская тема» стала одной из центральных в очередном конфликте Крамаржа и «Града» — на сей раз по вопросу «кто нас освободил» (то есть кто внес больший вклад в дело независимости Чехословакии — Масарик или Крамарж). По сути стороны продолжили старый спор о том, насколько обоснованной была их исключительно пророссийская ориентация в годы мировой войны. В споре, однако, приняла участие и третья сторона. Ее мнение было таким: создание Чехословакии не было бы возможным... без октябрьской революции! Характерный пример этой логики — статья Ярослава Кратохвила в журнале «Новая Россия», приуроченная к 10-летию ЧСР[62]. Кратохвил, в прошлом легионер, ныне симпатизирующий Советской России автор, исходит из масариковской концепции «мировой революции», но считает главным ее двигателем революцию именно русскую:
Впоследствии, в 1930-е и особенно послевоенные годы, в коммунистической историографии (прежде всего в Чехословакии и СССР) утвердилась единая трактовка событий 1917—1918 годов, выразившаяся в чеканной формулировке времен сталинизма: «Без 7 ноября 1917-го не было бы 28 октября 1918-го»[63]. Первые чешские большевистские организации (что не удивительно) возникли в 1917 году в Советской России, а не в самих чешских землях. Вернувшиеся из России чешские большевики — наряду со «старыми» социал-демократами, воспринявшими большевистские идеи в качестве близких себе, — начали создавать так называемую «левую марксистскую платформу» в социал-демократии, совершенно не таясь, что лояльны Москве и Коминтерну, а не Чехословацкой республике. Во главе движения вскоре появилось знакомое лицо — бывший лидер социал-демократической партии Богумир Шмерал, во время войны довольно долго занимавший проавстрийские позиции. Весной 1920 года он отправился в Советскую Россию. Результатом поездки стала книга «Правда о советской России» — интереснейшее, хотя и предвзятое, свидетельство, одно из первых сочинений в жанре «путешествие в страну большевиков». Шмерал вернулся из России ее восторженным сторонником:
Завершается книга уже известным нам лозунгом: «Сегодня Россия — завтра весь мир!». Сила созданной в 1921 году Коммунистической партии Чехословакии заключалась не только в ее опоре на беднейшие слои населения, но и в симпатиях к левым идеям значительного числа чехословацких интеллектуалов. Среди них был и профессор-музыковед Зденек Неедлы, долгое время бывший сторонником Масарика. В 1919 году он призвал не отвергать революционную Россию априори, апеллируя при этом не к коммунистическим идеям, а к... чешским русофильским традициям. Он выдвинул важный тезис о том, Россия во время войны не «разочаровала» (как считали — по разным причинам — и Крамарж, и Масарик), а наоборот:
Здесь же звучит призыв к тесному знакомству с современной Россией — «плакать с Россией страдающей, но и доверять России, ищущей пути к спасению»; как на этот призыв откликнулся, в частности, Шмерал, мы уже видели выше. К 1930-м в трудах Неедлы начинают появляться пересечения большевистских идей с чешской национальной историей: «Неедлы видел переход к социализму как естественный исход чешской истории»[66], подчеркивая ее народные, демократические, прогрессивные тенденции (то есть «творчески развивая» идеи Масарика). Все это закономерно привело его к роли идеолога чехословацкого послевоенного «национального коммунизма». «Оправданию» большевизма перед лицом широкой чешской общественности служили не только размышления, подобные текстам Неедлы, но и — в целом антибольшевистски настроенные — тексты близкого к «Граду» историка Яна Славика, крупнейшего в Чехословакии 1920—1930-х годов специалиста по истории русской революции. Славик считал, вслед за Масариком, что большевизм есть «закономерный итог русской идеи», переделка модной западной теории (марксизма) на русский лад. В конечном счете большевизм, несмотря на все свои зверства и в то же время административную беспомощность, — закономерный этап развития России на пути от абсолютизма к демократии, своего рода русский извод якобинского периода Французской революции:
В книге «Смысл русской революции» Славик сравнил правление большевиков с эпохой Петра I. Большая часть работы посвящена полемике с «Русским кризисом» Крамаржа: «В зверствах виноват не большевизм, а то, что всегда дремало в русском мужике, — большевизм просто это использовал»[69]. При том, что, с точки зрения системы власти, большевизм — это, как утверждает Славик, возвращение к царизму, он отмечает несомненные, по его мнению, достижения советской власти: федерализацию России, ликвидацию неграмотности, воспитание «азбуки гражданского сознания», обогащение крестьян, улучшение трудовой морали, наконец, влияние на социальные реформы за рубежом. Изменение международной обстановки в начале 1930-х и приход нацистов к власти в Германии заставили руководство ЧСР искать опору не только на западе, но и на востоке. Новой политической линии на сближение с СССР способствовал оформившийся к этому времени «симбиоз» «старой» чешской русофилии и симпатий к Советам — СССР все больше, несмотря на протесты Крамаржа, стал восприниматься как легитимный наследник России. Этому способствовало и восприятие событий в СССР как процесса демократической эволюции (во мнении о постепенной демократизации большевистского режима постепенно утвердился и Бенеш, ставший президентом в 1935 году). Русофильские настроения нашли выход в массовых протестах сентября 1938 года, когда демонстранты требовали от властей войны с Германией в союзе с СССР.
Так «новая» русофилия в смысле ориентации на СССР окончательно пришла на смену «белой» русофилии Крамаржа. В драматических обстоятельствах Второй мировой войны Бенеш, однако, руководствовался логикой Крамаржа, а не Масарика, увидев в Советском Союзе, как некогда Крамарж в царской России, гаранта защиты послевоенной Чехословакии от германского реваншизма. Гипотетический вопрос о том, как повела бы себя имперская Россия в случае, если бы в 1915 году ее войска дошли до Праги, сменился реальным приходом Красной армии в Прагу в 1945-м. ***Современный историк Радомир Влчек пишет:
Но, как мы могли заметить, дело не только в одном этом факте. Русские революции 1917 года оказали влияние на сам феномен чешской русофилии. Несмотря на скепсис президента Масарика, прозападную внешнеполитическую ориентацию ЧСР и отрицание ее руководством теории и практики большевизма, несмотря даже на крах «исторической России», русофилия у значительной части общества сохранилась, трансформировавшись в лояльный интерес к СССР — чему способствовала как традиция, так и прагматический подход Масарика (и особенно Бенеша) к «новой России». В том числе и на это могла опираться послевоенная идеология «чехословацко-советской дружбы», в рамках которой коммунисты обосновали необходимость вассальной зависимости Праги от Москвы. Однако в те же первые послереволюционные месяцы и годы в чешской политике и публицистике была заложена и противоположная, антибольшевистская, традиция — в том числе в текстах Масарика и его оппонента Крамаржа, где содержалось немало интересных, важных не только для чешского контекста наблюдений о русской революции. [1] Masaryk T.G. Světová revoluce. Praha, 1925. S. 435. [2] Kalvoda J. Genese Československa. Praha, 1998. S. 15. [3] Beneš E. Světová válka a naše revoluce. Praha, 1927. Díl I. S. 318. [4] Masaryk T.G. O bolševictví. Praha, 1990. S. 37. [5] Brummer A. Rusko a «naše osvobození». Význam válečného rusofilství a vztahu k carskému Rusku za Velké války a v meziválečném období // Slovanský Přehled. Review for the History of Central, Eastern and Southeastern Europe. 2012. Vol. 98. № 5. S. 480. [6] Ibid. S. 466. [7] Eidrnová M. Karel Kramář, Roman Dmowski a Rusko. Diplomová práce (Mgr.). Univerzita Karlova. Fakulta sociálních věd. Institut mezinárodních studií. Katedra ruských a východoevropských studií. Praha, 2013. S. 36. [8] Vlček R. Mezi Masarykem a Kramářem. Fenomén Ruska při vzniku ČSR // TGM, jeho spolupracovníci a vznik československého státu. Hodonín, 2009. S. 88. [9] Galandauer J. Vznik Československé republiky 1918. Programy, projekty, perspektivy. Praha, 1988. S. 260—275. [10] Syllaba T. Tomáš Garrigue Masaryk a revoluce v Rusku. Praha, 1959. S. 124. [11] Приведем цитату из письма Масарика Крамаржу от 13 июля 1920 года: «Вы не чувствовали необходимости работать против Австро-Венгии, вы рассчитывали на победу России, что она для нас все сделает. Я не верил в победу России, не обманулся ее первыми успехами и ждал революции. Думаю, самое успешное мое политическое действие было в том, что я не отдался российской ориентации». Цит. по: Hájková D. Tak zabili a rozsekali dr. Kramáře... a utratili život prof. Masaryka: poznámky ke vztahu TGM ke Karlu Kramářovi za první světové války // Karel Kramář (1860—1937). Život a dílo. Praha, 2009. S. 342. [12] Masaryk T.G. Světová revoluce. S. 25. [13] Beneš E. Problémy Nové Evropy a zahraniční politika československá. Praha, 1924. S. 44. [14] Galandauer J. Vznik Československé republiky 1918… S. 36. О том, что продвижение русских войск воспринималось сторонниками Масарика скорее как угроза, свидетельствует, например, и такое высказывание философа Франтишека Вацлава Крейчи (в будущем депутата парламента и уполномоченного в чехословацких легионах в Сибири): «Из рук великого князя Николая Николаевича достанется ли нам лучшая судьба, чем та, что была при Австрии? Тем более, что цели, с которыми Россия вступала в войну, не были ясны, ее страшная мощь приближалась к нам, темная и молчаливая, как сфинкс, и мы не знали, несет она нам добро или зло» (Krejčí F.V. Naše osvobození. Praha, 1919. S. 38). [15] Как полагает чешский историк Матей Новак, «источники свидетельствуют, что в случае освобождения Чехии русскими войсками, у России вряд ли хватило бы политической воли дать чехам политическую самостоятельность»: Novák M. Rusofilské a procarské tendence v československém zahraničním odboji ve Francii 1914—1915 // Historický obzor. 2002. Vol. 13. № 7—8. S. 181. [16] Durich J. V českých službách. Klášter nad Jizerou, 1921. S. 62. Дюрих предполагал превратить Чехию в автономию в составе Российской империи. [17] Brummer A. Rusko a «naše osvobození»… S. 486. [18] По оценке Бенеша, «революционные события в России позволили нам создать довольно сильную армию»: Beneš E. Problémy Nové Evropy a zahraniční politika československá. S. 9. [19] Масарик прямо призвал к созданию республики, выступая 1 августа 1917 года в Киеве с речью «Чешская программа в мировой войне». [20] Доубек В. Динамика критики антидемократического режима. Т.Г. Масарик, Э. Бенеш и большевистская революция // Россия и Чехия: научные, культурные и общественные связи. СПб., 2016. С. 88. [21] Beneš E. Světová válka a naše revoluce. S. 305—306. [22] Korespondence T.G. Masaryk — Slované. Poláci, Rusové a Ukrajinci. Praha, 2015. 1 svazek. S. 451—452. [23] Papoušek J. Masarykovy projevy a řeči za války. Praha, 1920. S. 27. [24] Pichlík K. Masaryk a Rusko za první světové války // Sto let Masarykovy České otázky. Praha, 1997. S. 99. [25] Krejčí F.V. Naše osvobození. S. 55—56. [26] Masaryk T.G. Světová revoluce. S. 155. [27] Beneš E. Světová válka a naše revoluce. S. 317. [28] Цит. по: Doležal J. Ohlas ruských revolucí ve východních Čechách. Hradec Králové, 1977. S. 118. [29] Krlín J. Projevy veřejného mínění v českých zemích v letech 1917—1918 // Paginae historiae. Sborník státního ústředního archivu v Praze. 1997. Vol. 5. S. 89. [30] «Психологическую основу этого движения следует искать в возбуждении рабочих, которое стало следствием событий в России», — отмечали в своем рапорте о событиях в Праге австрийские военные власти (Ohlas Velké říjnovésocialistické revlouce v Praze. Praha, 1977. S. 27). [31] Haišman J. Mafie v rozmachu. Vzpomínky na odboj doma. Praha, 1933. S. 47. [32] Ohlasy českého a slovenského tisku na Velkou říjnovou socialistickou revoluci z let 1917 až 1924. Praha, 1967. S. 14—15. [33] Ibid. S. 13. [34] Ibid. S. 20. [35] Galandauer J. Ohlas Velké říjnové socialistické revoluce v české společnosti.Praha, 1977. S. 192. [36] Цит. по: Ohlasy českého a slovenského tisku... S. 36—37. [37] Říha O. VŘSR a náš zahraniční odboj za první světové války // Velká říjnová socialistická revoluce a naše národní svoboda. Brno, 1950. S. 36. [38] Старцев В.И. Т. Масарик и «немецкие деньги» большевиков // Томаш Гарриг Масарик и Россия. СПб., 1997. С. 62. [39] Korespondence T.G. Masaryk — Slované. Poláci, Rusové a Ukrajinci. S. 464. Цитата приведена в том виде, как эти слова произнес Масарик на русском. [40] Ibid. S. 465. [41] Korespondence T.G. Masaryk — Slované. Rusové a Ukrajinci. 1918—1937.Praha, 2016. S. 39. [42] Masaryk T.G. Světová revoluce. S. 327. Конечно, это что называется «мудрость задним числом»: безусловно, легионы — во всяком случае до конца 1918 года — активно участвовали в антибольшевистской борьбе. Масарик, однако, не лукавит в том, что борьба с большевиками не была ни главной задачей деятельности легионов, ни причиной их создания. [43] Существует и немало свидетельств разочарования чехов не только в русской революции, но и в самой России и ее народе. Так, Бруммер анализирует дневники чешского военного врача по фамилии Боучек, сдавшегося в плен русским в ноябре 1914 года и умершего в России в 1918-м. Вот одна из дневниковых записей Боучека: «Русь! Долго я закрывал глаза на местные недостатки, извинял их и старался не замечать изо всех сил. Я насильственно хотел сконструировать образ той России, о которой повествует русская художественная литература. Но больше не могу — сломлена моя вера и доверие. Достаточно посмотреть на тупую рожу русского солдата, который уставился на тебя, как переодетая обезьяна» (Brummer A. Rusko a «naše osvobození»… S. 498). [44] Masaryk T.G. Světová revoluce. S. 231. [45] Vlček R. Masarykovy reflexe ruské revoluce v únoru 1917 // Tomáš Garrigue Masaryk a ruské revoluce. Hodonín, 1998. S. 48. [46] Korespondence T.G. Masaryk — Karel Kramář. Praha, 2005. S. 393—394. [47] Серапионова Е.П. Карел Крамарж. М., 2007. С. 281. [48] Lustigová M. Karel Kramář. První československý premiér. Praha, 2007. S. 168. [49] Цит. по: Syllaba T. Op. cit. S. 235. [50] Lemberg H. Ruská akce Karla Kramáře v Paříži 1919 // Idem. Porozumění. Češi — Němci — Východní Evropa. Praha, 1999. S. 154. [51] Kramář K. Ruská krise. Praha, 1921. S. 30. [52] Ibid. S. 484. [53] Ibid. S. 491. [54] Nejědlý Z. Komunisti dědici pokrokových tradic českého národa. Praha, 1951. S. 66. [55] По названию дворцового комплекса Пражский Град, где после 1918 года расположилась резиденция президента ЧСР. [56] Brummer A. Rusko a «naše osvobození»… S. 502. [57] См.: Moulis V. T.G. Masaryk a sovětské Rusko // TGM, Rusko a Evropa. Dílo-vize-přítomnost. Praha, 2002. S. 189. [58] Masaryk T.G. O bolševictví. S. 9—10. [59] Ibid. S. 50—61. [60] Idem. Světová revoluce. S. 215. [61] Beneš E. Problémy Nové Evropy a zahraniční politika československá. S. 49—50. [62] Kratochvíl J. Rusko a Československo v světové revoluci // Nové Rusko / Новая Россия. 1928/1929. Vol. 3. № 9. S. 293—295. [63] Charvát J. Vliv VŘSR na dělnické hnutí v českých zemích // Velká říjnová socialistická revoluce a naše národní svoboda. S. 41. [64] Šmeral B. Pravda o sovětovém Rusku. Praha, 1920. S. 3. [65] Статья в газете «Česká stráž» от 27 марта 1919 года, цит. по: Ohlas Velké říjnové socialistické revoluce... S. 102—104. [66] Křesťan J. Zdeněk Nejedlý a problém českého národního komunismu // Český a slovenský komunismus (1921—2011). Praha, 2012. S. 300. [67] Slavík J. Smysl ruské revoluce. Praha, 1927. S. 57. [68] Ibid. S. 140. [69] Ibid. S. 49. [70] Brummer A. Rusko opět «slovanské»? České rusofilství a pozitivní obraz Sovětského svazu v posledních letech první republiky. Praha, 2013. S. 530. [71] Vlček R. Mezi Masarykem a Kramářem. S. 78. Вернуться назад |