ИНТЕЛРОС > №11, 2018 > Близко к тексту

Близко к тексту


28 ноября 2018

Наталья МЕДВЕДЬ. «У меня на руках будущее. Оно спит» (Элен Дельфорж. Квентин Гребан. Мама) * Зульфия АЛЬКАЕВА. Лудить, паять, мир починять (Ксения Драгунская. Ангелы и пионеры) * Евгения СТЕПАНЕНКО. Двоемирие и выбор (Александр Турханов. За горами, за лесами. Грустный гном, веселый гном).

 

 

Близко к тексту

 

Наталья МЕДВЕДЬ 

 

ЭЛЕН ДЕЛЬФОРЖ. МАМА: ПЕР. С ФР. АЛИНЫ ПОПОВОЙ; ИЛЛ. КВЕНТИНА ГРЕБАНА. – М.: ПОЛЯНДРИЯ, 2018.

 

«У меня на руках будущее. Оно спит»

 

Мамы, их дети, формат книжки-картинки, детский иллюстратор, детское издательство – многое подсказывает, что перед нами книга для детей. Между тем альбом «Мама» автора Элен Дельфорж и художника Квентина Гребана если и можно отнести к детскому чтению, то только к набирающей популярность категории книг, развивающих эмоциональный интеллект.

Тридцать один разворот – вольный или невольный календарный месяц – выглядит как ода материнству в акварельных портретах и дневниковых заметках. На каждом – полосная иллюстрация, максимально полно раскрывающая характер героини, и рядом небольшой фрагмент внутреннего материнского монолога, а местами – подходящая цитата.

Имя Элен Дельфорж российскому читателю до выхода «Мамы» было незнакомо, а Квентин Гребан известен хорошо, по большей части как автор малышовых книжек-картинок. Его узнаваемый стиль обычно уже с обложки сигнализирует, что внутри рассказ или простенькая притча, обыгрывающие типичные для первого чтения темы: от страха потерять маму до важности взаимовыручки и дружбы. Европейские критики, с энтузиазмом воспринявшие первые работы молодого бельгийского иллюстратора, по мере выхода его книг начали задаваться вопросом: собирается ли Гребан выходить из комфортной, но далеко не новаторской ниши? Создание серии образов для «Мамы» выглядит весомым ответом.

Макет художественного альбома соседствует с жанровой принадлежностью книжкам-картинкам. Последними порой ошибочно называют вообще любые детские книги с иллюстрациями, тогда как для таких изданий важно, чтобы между иллюстрациями и текстом возникал симбиоз. Это когда картинки не работают без слов, а слова – без картинок. Смысловую нагрузку они могут делить пополам или в любых других пропорциях. В «Маме» очевидна ведущая роль иллюстраций. Созданные образы сильны почти до автономности. И все же с помощью нескольких предложений Элен Дельфорж достраивает свою легенду и усложняет оптику. Налицо успешный сплав двух компонентов жанра, когда один усиливает эффект другого.

Эффектность едва ли не первая ассоциация, возникающая в связи с книгой. Увеличенный формат издания со старта готовит читателя к тому, что рассматривание и чтение потребуют стопроцентного внимания и эмоционального погружения. Эмоциональность же можно назвать второй существенной характеристикой «Мамы». Альбом набирает десять из десяти по шкале воздействия на эмоции основной целевой аудитории – взрослых читателей, преимущественно женщин.

Авторы заходят на зыбкую территорию исследования образа материнства в сознании современного человека и выходят оттуда победителями. Одно из главных достоинств предложенной ими картины – легкость читательской самоидентификации с героинями. Каждая из них несет в себе индивидуальность и самобытность, но выраженные так, что с ними легко соотнестись.

Героини очень разные, непохожие друг на друга. Будто присмотревшись к актуальной теме национального многообразия, Квентин Гребан создает едва ли не атлас матерей. Женщины из Африки и Центральной Азии, Индии и американского Юга, зоны вечной мерзлоты и средиземноморья несут на лицах и в мыслях свои культуры. Для кого-то размышления о будущем ребенка – это сомнения, будет ли он жить в традиционном обществе или обратится к благам цивилизации: «Проживешь ли ты жизнь в наших краях, отведаешь молока и крови горбатых зéбу? Станешь ли спать под открытым небом и расписывать тело свежей глиной?» Другие героини, которых можно условно отнести к представителям традиционных обществ, говорят о менее специфических вещах. Их мысли могли бы принадлежать абсолютно любой женщине независимо от ее происхождения: «Жизнь нелегка, но оба они довольны. Гм… Банальность? А разве плохо лишний раз повторить, что мамы, которые сражаются с невзгодами, – героини?»

Связывая характерные признаки места и общечеловеческую рефлексию, авторы тем самым подчеркивают, что ощущения матерей во многом вне контекста. В попытке продвинуться в этом направлении дальше они создают исторический персонаж, обращающийся к читателю из портрета в золоченой раме. «Едва родишь, ребенка отнимают, кормилице малютку отдают. Она его растит, она и нянчит, и слезы утирает. Это ей дано увидеть первые улыбки и первые шаги. А знатной даме дитя раз в месяц можно навестить». Из всех предложенных типажей этот выглядит наиболее искусственным. Детство как значимый для окружающих взрослых период жизни – феномен не настолько старый, как может показаться современному человеку. Историческая реконструкция психологии взаимоотношений матери и ребенка здесь весьма условна и говорит больше о желании авторов перенести современное мировоззрение в символический XVIII век.

Тем не менее отношения со временем благодаря иллюстратору находят в альбоме заслуживающее внимания преломление. Большинство образов отсылают к прошлому веку. Героини в элегантных шляпках тридцатых годов играют с детьми в фотокабинках, отправляются на фронт Второй мировой, оказываются в машинах послевоенной Америки, ютятся на задних сиденьях автобусов в пятидесятые и путешествуют автостопом в свободные шестидесятые. Это удачный и предусмотрительный ход художника. Характерный до однообразия стиль Квентина Гребана выигрывает от приложения к предметному миру разных десятилетий. Благодаря такому решению книга выигрывает не только визуально. Она получает дополнительный смысловой слой.

Когда ретрообразы снабжаются текстом, возвращающим читателя к современному кругу вопросов о материнстве, создается полифонический эффект. Скрещивание настоящего времени с историей ХХ века работает в качестве мостика для разных поколений, откликается мыслями о связи между ними. Учитывая разницу исторического контекста, это больше касается читателей из Европы, а скорее, даже США, и все же такой подход к историчности выглядит намного убедительнее сюжета с портретом.

Какими бы разными ни были героини Квентина Гребана, у них есть общая характеристика, которая быстро обращает на себя внимание, – за парой исключений это все молодые мамы. Это женщины, переживающие перерождение, сживаясь с новой для себя ролью. Они знакомятся с новой собой: «Мне придется перестроить себя. Шаг за шагом, каждую капельку крови. Вспомнить то мое тело, каким оно было. Учиться заново быть собой». Смотрят в будущее: «Впереди твой первый шажок и первая книжка, неуклюжий первый рисунок. Первый метр, который ты проплывешь». Пытаются остановить настоящее: «Мое сокровище, мой бесценный, моя душа, побудь хоть немного в тепле, под прикрытьем моих ладоней». Накапливают благодарные воспоминания о прошлом: «Неказистые снимки: передержанные, нечеткие, просто брак. Но на них – правда. Бесценная правда. Там, на них, ты остался, там я могу тебя отыскать, сынок, мое сокровище, мой безобразник».

Элен Дельфорж словами и мыслями персонажей легко, как пунктирной линией, отмечает путь трансформации, который проходит женщина, ставшая матерью. Что немаловажно – современная женщина. Рядом с сентиментальными переживаниями и саморефлексией нашлось место и многим точкам напряжения, начиная от грудного вскармливания и дестигматизации матерей-одиночек, заканчивая правом женщины не отказываться от собственной жизни или призвания и профессии.

Исследование идеи материнства приводит авторов к созданию самых разных ситуаций. Здесь на страницах мамы играют со своими детьми и поют для них, испытывают приливы нежности и утомление от чрезмерной энергичности младенцев. Они бдят и восхищаются, учатся оказываться рядом, когда необходимо, и отступать на шаг назад, когда приходит время.

В заслугу в равной степени Квентина Гребана и Элен Дельфорж можно поставить то, что они посчитали возможным в ряду историй, воспевающих связь матери и ребенка, упомянуть тему смерти. Вот младенческая ручка держится за руку пожилой женщины, громоздкие этнические браслеты рифмуются с детской пластмассовой биркой. Иллюстрация сопровождается явно бабушкиными или даже прабабушкиными мыслями о том, как приятно раствориться в ком-то, передать эстафету, подойдя к финалу. А дальше фрагмент о трагическом нарушении естественного хода вещей – женщина в трауре: «Получается, я больше не мама? – Тут уже плачу я: – Ты всегда будешь его мамой. – Мать без ребенка? – Нет. Мать своего сына». Это изображение опыта горевания, а главное, утверждение, что материнство необратимо, что невозможно перестать быть матерью, – ценные, пусть и экстремальные кусочки пазла. В то же время можно отметить, что авторы, дойдя до предельных переживаний, опустили значительный кусок современной социологии семьи: что значит растить детей с особыми потребностями.

Правомерность ожиданий более полной антологии типажей от художественного альбома – вопрос открытый. Однако стоит признать, что авторам удалось создать пеструю картину на тему «быть мамой сегодня». Картину с высокой силой воздействия на зрителя и читателя, которая возвышает материнский труд, ставит ударение на той его части, что дает эмоциональную отдачу, и напоминает, что любовь к детям не имеет национальности.

Возможно, стоит пойти еще дальше и наравне с художественными достоинствами издания подчеркнуть его осязаемый терапевтический эффект. Для читательниц, знакомых с предложенными образами изнутри, книга может стать способом дистанцироваться и сравнить собственные впечатления с авторскими. Если же вернуться к выходу «Мамы» в детском издательстве, то стоит ожидать, что дети станут частью читательской аудитории. Наблюдение за многообразием отношений между мамами и детьми – повод соотнести это с собственным опытом, протестировать эмпатию и расширить багаж эмоциональных переживаний.

Экскурс в интимную область материнского самопознания может оказаться полезным в том числе и непричастным к происходящему читателям. Может, кто-то даже решит задуматься, а все ли у нас благополучно с отношением общества к матерям. Возможно и такое. Книга Квентина Гребана и Элен Дельфорж мастерски пробуждает возвышенные и благородные чувства. С амбициозной задачей добавить свои штрихи к современному содержанию слова «мама» она, кажется, тоже справляется.

 

 

Зульфия АЛЬКАЕВА

 

Лудить, паять, мир починять

 

КСЕНИЯ ДРАГУНСКАЯ. АНГЕЛЫ И ПИОНЕРЫ. – М.: ВРЕМЯ, 2018.

 

Амплуа успешного драматурга, автора известных пьес «Ощущение бороды», «Яблочный вор», «Пробка», не мешает Ксении Драгунской периодически переключаться на рассказы, повести, романы. На одной из презентаций книги прозы «Ангелы и пионеры» автор предупредила: режиссерам просьба не беспокоиться. Есть в этом некоторое лукавство: добротный текст годится и для глаз, и для проживания на сцене. И режиссеры, вероятно, присмотрятся к прозаическому материалу, тем более что большая его часть обнародована впервые. Зрелищность, изобретательность, хулиганский юмор Драгунской никуда не делись. А прибавилось то, что при мастерстве постановщика воплощается и театральными средствами: богатая портретная колористика, емкие описания, лирические высказывания.

Как и в пьесах, Ксения Драгунская играет в детской команде. Ее легко спутать с юным персонажем, обвинить в злости и вредности. Одна бездарная мама (нашлась такая в интернете) всерьез настаивает на непедагогичности ее историй, недостаточном уважении к тетенькам и дяденькам и грозится не давать книжку Драгунской детям. Наверняка она так же прятала от своих чад «Вредные советы» Остера. Словом, маркер 16+ нуждается в дополнении: «читать только при наличии чувства юмора».

Ангелы подчиняются Богу, пионеры – вожатому, а детский писатель – детям (но оговорюсь: Драгунская – писатель не детский и не взрослый. Всехний). Образ «своего парня», игривый настрой страхуют автора от занудства. Ключевые высказывания поучительны, но не назойливы, афористичны, но не вычурны. И встречаются на каждом шагу, хоть выписывай в дневник: «Скоро вообще школу отменят. Вместо школы будут обязательные курсы обходчиков газопроводов» («Мечты партизан»); «“Я знаю, из чего делают тучи! Из недоставленных эсэмэсок и символов, которые не может прочитать Word”, – сказала Оля»; «Он никогда не хвастался, что строил ракету “Сатана” и другое удобное оружие…» («Родословная»).

На проблемы Ксения Драгунская умеет намекать, чего вполне достаточно. Ничто не отменяет в ее текстах целебный дачный воздух, и можно считать, что из чемодана с котятами, который появляется в ее повести, она каждому читателю раздала по котенку – «на радость». А к детям из рассказа «Бабушка» однажды пришла «меховая рыжая собака», «всех… обнюхала, как будто проверила и пересчитала». Им показалось – в нее переселился дух любимой бабушки… Вообще, сложные темы любви, смерти, разлуки Драгунская преподносит в самой деликатной форме, не убивая при этом романтику юности. Ее метафора о речке, окликающей друзей: «Ксюха, Костян, Федька! Да вы совсем не изменились, трое из привязанной лодочки…», из рассказа «Цвет морской волны» отсылает и к роману Джерома, и к стране по имени Нельзя: лодочка-то привязанная.Цепляет за душу доверительное обращение к читателю: «Дружочек мой дорогой! …тех, кто помнит тебя маленьким, будет постепенно становиться все меньше и меньше. А потом их и вовсе не будет. Останется только речка, где ты купался в детстве. Дворы и переулки родного города… Знакомое дерево посреди поля…»

Ксения Драгунская, в шесть лет потерявшая отца, знает, что говорит… Окончательный обжиг глины памяти протекает уже в печке авторского монолога «Про папу моего». В детские годы Ксения была уверена: рыжие волосы у нее оттого, что папа, прежде чем стать знаменитым писателем, успел поработать клоуном в цирке и «носил рыжий парик». На самом деле дочь унаследовала от отца больше, чем цвет волос: искрящийся талант.

Книгу «Ангелы и пионеры» есть смысл сравнивать с «Секретом русского камамбера» (АСТ, 2015).В новой книге Драгунская не стала объединять под одной обложкой рассказы и пьесы – ограничилась прозой. Вышел меньший объем при большей цельности. Тексты изобилуют молодежным сленгом, без него диалоги были бы пресными и ненатуральными. Позитивность с привкусом иронии – особый фокус автора. Писательница верит: ее герои непременно построят «другую жизнь, где люди ездят не ишачить, а в гости к друзьям, где никто не обзывается чурками и не бросает солдат – ни живых, ни железных, а земля с березами, абрикосами, сыроежками и виноградом не глядит сиротой». Ее прогноз – «скоро все станут взрослыми» – про всеобщую ответственность за – что там деревню! – мир. («Объяснительная»).

Из двенадцати рассказов и неоконченной повести «Через девять месяцев с доставкой на дом», заявленных в аннотации как «не публиковавшиеся ранее», четыре все же известны читателям. С этих историй автор начинает разбег, ими открывается книга: «Время», «Бабушка», «Мечты партизан», «Сказка». Затем появляется новелла, давшая название изданию, и другие новые произведения. Концепция при этом только выигрывает – «Время» задает тон, и вся книга, словно в космос, выходит к просторным темам: жизни и смерти, дружбы и любви. Панорама российской действительности, с одной стороны, предъявляет конкретику – заброшенные деревни, социальную неустроенность, с другой – выступает фоном для ностальгии и разговора о вечном. Если в «Секрете русского камамбера» герои, не жалея ног и бензина, куда-то мчатся, то в «Ангелах» акцент – на паузах размышлений, нежной грусти. Здесь Драгунская – лирик и мудрец, не только придумщик веселого. Желание, записанное в преамбуле к «Секрету»: «Стать автором книжки для чтения с яблоком и пледом в летний дождливый день», счастливо сбылось.

Человек – существо инертное, и в голове бывшего советского школьника зачем-то застряла дурацкая поговорка: «Пионер – всем детям пример». Но у хитрого писателя любой пустяк в дело идет. Кальку с «пионерского» мышления Драгунская накладывает на современность, получая на выходе выразительные картинки. Пионерам положено обещания и клятвы давать – в рассказе «Ангелы и пионеры» такой ритуал связан с денежными поборами: «Митька вставал за партой и обещал, что принесет деньги в понедельник, когда маме дадут зарплату». Пионеров стыдили за плохое поведение и двойки – теперь отчитывают за нищету: «Стыдно, Корочкин. Тебе школа бесплатные завтраки дает, ты бесплатник и никогда деньги на нужды класса сдать не можешь. Может, тебе в другую школу перейти?..» Пионеры занимались сбором макулатуры и металлолома – задачи изменились: дети готовы создать «фонд дружбы и помощи», зарабатывать, выгуливая собак, помогая старикам, ради сбора средств для того же униженного Корочкина, а по сути – для учителей, которые как будто питаются шторами (занавески на окна – излюбленная статья расходов).

В интервью и на вечерах Драгунская часто повторяет: нельзя считать детей какими-то недолюдьми. Ее рассказ «Ангелы и пионеры» без натяжки звучит гимном ангельской чистоте и терпению наших юных душеспасителей. Священники, и те, как говорится, курят в сторонке… Драгунская проигрывает ситуацию присутствия в школе отца Владислава в тех же стенах, где Лидия Евгеньевна по русскому (ни разу, кстати, не названная учителем), уверенная, что Бога нет, регулярно «чморит» Митьку Корочкина.

«Дамир немножко нерусский и вместо Закона Божьего ходит на кун-фу». (Он бы разобрался с педагогом, «если бы Лидия была пацаном».)Катя порывается было спросить у отца Владислава про новых ангелов, «но ему всегда некогда…» Ставить педагога на место некому. И вот материализуется аналог Человека-паука или многорукой богини Шива-Шакти – «биоробот Женя Восьмерчук», последняя военная разработка, и телепортирует жестокую учительницу в джунгли. «Дамиру бабушка сказала, что Женя, наверное, настоящий пионер. Они смелые и всегда заступаются за слабых… А Катя говорит, что Женя – ангел. Теперь такие специальные ангелы, новые».

Историческая подоплека очевидна. Пионеры породили ангелов, которых не надо посвящать в достойные, заставлять учить заповеди. Но верно и то, что все дети – ангелы, когда бы ни родились. Ангельские крылья оттеняют каждый обман взрослых… Настя и Антон из рассказа «Милые люди», едва познакомившись в доме родителей Антона, легко и отважно покидают подмостки домашнего «театра», где хозяева прячут от гостей больную бабушку в инвалидной коляске. Прихватив с собой эту бабушку, кота в переноске и рюкзаки, они отправляются в Таганрог. Ничего, что «прохожие оборачивались вслед странной компании», дети, к счастью, уже поняли: «Жизнь дается один раз, и ее надо прожить, а не протерпеть». Зачин рассказа «Мечты партизан» напоминает страшилки про черную-черную комнату. Но тут все абсолютно реально. «К самому огромному забору каждый вечер подъезжает черная машина с темными стеклами…» Сердце замирает ненадолго... Портрет хозяина авто уже веселит: этот важный мужчина с портфелем обладает «незапоминающимся цветом волос» и «неженатым голосом». Безликий одинокий дяденька придумал ЕГЭ. Поймать, наказать его за это, заставить просить прощения... «за отравленное детство». Одной девочке «сказали: “У тебя плохой ЕГЭ”. Это же вообще звучит как: “У тебя СПИД”». Дмитрий Гасин в видео-рецензии на книгу Драгунской справедливо назвал нагнетаемый в рассказе кошмар психологическим тренингом для детей и взрослых.

     Еще одна «пионерская» речь звучит из уст бизнесмена-шопоголика из неоконченной повести, прикупившего «фабрику бородатых параллелепипедов», шесть полей и дом в деревне Новая Дордонь: «– Дорогой и уважаемый блаженный Пролетарий!.. Как покровитель этих мест, вы не могли бы остановить на некоторое время работу фабрики черных туч?.. Торжественно обещаем… что выучим наизусть ваш полный испытаний и чудес жизненный путь…» Ироничные пассажи дрейфуют где-то между надеждой и чувством обреченности. Приключения семьи царя деревни словно история Простоквашина на новый лад.Яркая пародия на соцреализм сообщает дополнительный драматизм всем коллизиям книги, наводит на мысль, что биоробота Женю и мальчика Кузьму («Бабушка»), мечтающего скрестить машину и собаку, можно признать за метафоры особого, прорывного пути России.

     Книга «Ангелы и пионеры» вошла в линейку изданий для семейного чтения наряду с повестями «Минус один» (А. Жвалевский и Е. Пастернак), «Штандер, ножик, цу-е-фа» (Е. Жданова) и «Человек-невидимка из седьмого “Б”» (Л. Кутузова). В отличие от коллег, Драгунская в своем сборнике скрещивает времена и мировоззрения как в диалоге людей разных поколений внутри рассказов и повести, так и на уровне переклички текстов и разделов книги. Добавим сюда сумасшедший гротеск и фантазийность, азартно качающие лодку реализма, смелый юмор и сатиру.

Семейная изба-читальня сегодня в тренде, а «для многих людей в нашей стране слово “мода” – самое важное слово в жизни». В книге Драгунской мода иногда совпадает с лучшим ожиданием. Так, героиня рассказа «Бабушка» надеется: «скоро станет модно быть бедным». Она же, правда, страдает страстью к косметическим процедурам: умудрилась омолодиться до состояния восьмилетней девочки.

Парадокс – книжная терапия Драгунской настигает и сердитого взрослого, его особенно, «мчится» за ним псом, почуявшим феромоны страха и глупости. Гневный отзыв такого читателя автору впору повесить на стенку вместо Почетного диплома: «Такого бреда не читала давно. Директор школы, обожающий целоваться, учительница с двумя зубами... Моего чувства юмора не хватило». О как!

Речь о рассказе «Целоваться запрещено», истинном шедевре. Разбирать гиперболы Драгунской – равно как объяснять, что у Салтыкова-Щедрина смешно. Да над каждой строкой ухохочешься! Стихи о любви запрещает писать учительница с «шекспировским» именем Джульетта Гамлетовна, прозванная Котлетой Омлетовной. А директор – «хороший», с «добрым голосом». «Только очень маленького роста, прямо как гномик… с кошку величиной. И чтобы наябедничать ему, как я плохо себя веду, учительнице пришлось взять его на руки». Директор по-брежневски рвется лобызаться с соратниками. Как достопамятный лидер страны, как вся система среднего образования, обязанная теперь лишь оказывать соответствующие услуги, он имеет номинальное, гномикоподобное значение в обществе потребления. Ну а сами таблички «Целоваться запрещено», что висят «низко-низко» «на лестницах, в коридорах и туалетах», означают переадресованный директору запрет для школьников. Запрет на взросление – людям, между прочим достигающим в одиннадцатом классе совершеннолетия. По закону им уже пора жениться, рожать детей, идти в армию. Министерство просвещения не хочет замечать очевидный факт, и школа по инерции тормозит психическое развитие учащихся.

С книгой «Ангелы и пионеры» читатель унесет мешок полезных вещей: правила выживания в лицемерном мире, умение все прощать дачным обзывателям и дружить с речкой, полюбить читать книжки не меньше, чем гладить котенка… Ксения Драгунская – обыкновенный строитель мостов: между учениками и школой, мальчиком и девочкой, кошкой и собакой, мамой и папой, городом и деревней… Вполне возможно, именно она в курсе, как обустраивать острова, чтобы королям не приходилось проводить «кастинг нового народа»: хлопотное это дело. Чтобы всем на Руси жилось клево, но не так, как малочисленному народу очухлики из «Сказки (для Димы)», главное достоинство которого – искусство «буянить до синих чертей».

В бескорыстном производстве счастья с «контрабандным», по выражению Дмитрия Быкова, «проникновением полезных вещей в ребенка», Ксения Драгунская похожа на великодушную девочку Аленку из рассказа ее папы «Красный шарик в синем небе». Покупает на заветную копеечку алые шарики надежд и дает нам их выпустить в синее-синее небо… Ей не жалко, хотя и самой хочется.

 

 

Евгения СТЕПАНЕНКО 

 

Двоемирие и выбор

 

АЛЕКСАНДР ТУРХАНОВ. ГРУСТНЫЙ ГНОМ, ВЕСЕЛЫЙ ГНОМ. ПОВЕСТЬ. – М.: ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, 2017.

АЛЕКСАНДР ТУРХАНОВ. ЗА ГОРАМИ, ЗА ЛЕСАМИ. ПОВЕСТЬ. – М.: ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА, 2017.

 

Хорошая детская книга – верный способ для взрослого человека проверить свои «взрослые» настройки: как у меня с состраданием, не сбились ли за тоннами постмодерна координаты добра и зла, по-прежнему ли я умею сопереживать героям, понимать их и следовать за ними. Пусть самая высокая точка планеты – гора Джомолунгма, в человеческой вселенной главный пик – Гора Жизненного опыта, высоту которой измерить тем сложнее, что, однажды забравшись на самый верх, человек рискует уже никогда оттуда не спуститься. Для взрослых детская книга – страховка на время восхождения и одновременно предохранитель, подающий сигнал всякий раз, когда те забираются слишком высоко и не могут разглядеть внизу тех, кто только начинает подъем.

Критически разбирать книги Александра Турханова «Грустный гном, веселый гном» и «За горами, за лесами» трудно, во-первых, потому что нужно говорить о текстах и персонажах, а хочется о живых людях и, во-вторых, потому что, открыв обе повести, кубарем летишь с горы вниз, в свои шесть – двенадцать лет, и статья-анализ превращается в письмо самому себе. Здесь можно добавить, что обе повести отмечены Конкурсом им. Сергея Михалкова, то есть это – детская литература со «знаком качества». Но так ли это важно, когда события книги становятся частью жизни читателя и глуповатый затасканный вопрос из Книги для чтения «как бы ты поступил на месте NN?» разрастается до масштабов «быть или не быть»? И когда, уже дочитав книгу, долго еще ходишь и думаешь: а и в самом деле, что бы сделал я?

Маленький музыкант Антошка («Грустный гном, веселый гном») поступает в музыкальную школу, сочиняет музыку и учится играть написанные пьесы, выигрывает конкурс юных композиторов. А в его комнате висит голографическая картинка: улыбающийся гном, который, если подойти к нему ближе, сразу же грустнеет. Грустный и веселый гном, портрет Дориана Грея наоборот – чередование удач и неудач, – есть метафора жизни по Александру Турханову, и именно эта метафора обыгрывается в финале повести: Антошка и его коллеги-музыканты проваливают сочиненную Антошкой пьесу, но эта же пьеса получает главный приз. Москвич Лешка из повести «За горами, за лесами» совершает немыслимый с точки зрения взрослых поступок – отправляется за помощью больному отцу, теряется в тайге и чуть не погибает. И можно сколько угодно спорить, считать ли поступок Лешки глупым или геройским: мало того что не помог отцу, еще и сам чудом жив остался. У меня после прочтения повести нет ответа. Но нет ответа и у автора: однажды в разговоре Александр Турханов признался, что не знает, как сам поступил бы на месте своего героя. Книги, написанные о детях, ставят перед юными и зрелыми читателями вопросы уровня поистине шекспировского.

Недавно критик Юлия Селиванова, рассуждая на своей странице в фейсбуке о Лавкрафте, использовала термин «точка входа в автора», определяя его как программное произведение, концентрирующее проблематику всего творчества. Если существует «точка входа в автора», то существует и «точка входа в текст» – отправной эпизод, задающий ритм и композиционно выстраивающий все произведение. Александр Турханов задает «точку входа» в первых же главах. В повести «Грустный гном, веселый гном» такая точка – подарок Антошке старого маминого кукольного пианино и папин рассказ о войсах – жителях музыкальных инструментов. Лешкины приключения («За горами, за лесами») начинаются, едва он выходит из самолета и встречается с отцом. «Точка входа» – одновременно и точка на прежней жизни, завершение «до» и пауза, вдох-выдох перед тем, что начнется «после». Как машина времени в «Сто лет тому вперед» Кира Булычева – пограничье между настоящим миром 4 «Б» класса и недостижимым в два прыжка (а только «своим ходом, год за годом») будущим, где можно сгонять на пару деньков на Марс в отпуск.

Но как героям Булычева приходится гонять на машине времени туда-сюда, соединяя, казалось бы, несоединимые прошлое и будущее, так и «точка входа» в повести Александра Турханова не только разделяет, но и объединяет два мира. «Двоемирность» – определяющий элемент композиции и в «Гноме», и в «За горами, за лесами». Антошка, получив пианино и узнав, что он – гениальный музыкант, начинает создавать свой собственный мир и, взрослея, ощущает несоответствие между идеальным миром музыки, где он сам себе творец, и повседневностью, населенной ворчащей бабушкой, папиными переломами, заносчивым и трусливым Алдониным, но где есть и любящие родители, учитель композиции в музыкальной школе и даже стеклянный дождь. Пьеса «Стеклянный дождь», которую Антошка вместе с Алдониным и девочкой Катей должен сыграть как «фотографию», – попытка объединить идеальное музыкальное и противоречивое человеческое. В финале «Гнома», напоминающем сонатную коду (отголоски этой музыкальной формы легко узнаются в повести), слышится долгая нота: Александр Турханов не «закрывает» вопрос, могут ли объединиться два несопоставимых мира, но оставляет его звучать. Для Антошки, для Алдонина. И, конечно же, для читателя.

Музыка неявно присутствует и в повести «За горами, за лесами», в ее названии, построенном на аллитерации. Здесь «двоемирие» ощущается еще сильнее, уже нет места идеальному, конфликт мировоззрений однажды уже оторвал друг от друга родителей Лешки: отец не смог стать москвичом, мать не смогла освоиться в мире таежных охотников. Лешка едет навестить отца в глухой таежной деревне, не будучи готовым к встрече с иным для него миром. И этот мир, жесткий и простой, так же, по-простому, не спрашивая, настигает Лешку, подвергает его испытаниям, в которых московскому комфортному бытованию нет места. Конфликт повести «За горами, за лесами» экзистенциален по сути, взросление героя происходит в обстоятельствах выбора без выбора: рискнуть отправиться в тайгу и, вполне возможно, погибнуть или рискнуть остаться с отцом и, вполне возможно, его похоронить. В этой повести Александр Турханов примиряет миры, но делает это по-сартровски: заставляет Лешку не выбрать один из миров, а выйти из обоих, подняться над ними и из двух предлагаемых возможностей остановиться на третьей.

К повестям Александра Турханова хочется возвращаться. Интересный опыт обращения к обеим книгам – в ожидании и после рождения собственного ребенка. Восприятие, конечно же, разное, разнится глубина понимания того, как несопоставимы и хрупки оба мира, идеальный и реальный, как сложно, но как необходимо бывает в детстве подружить их между собой и как больно, вырастая, понять, что это – как Запад и Восток, которые «с мест не сойдут». И как аккуратно и деликатно нужно подбирать слова, чтобы подготовить юного еще человека к постижению и осознанию обоих миров. Уверена, когда подрастет моя дочь, мы откроем и «Гнома», и «За горами, за лесами». И нам будет о чем поговорить.

 

 

 

 

 

 



 Наталья Медведь – обозреватель портала «Rara Avis. Открытая критика». Публикуется на интернет-порталах «Папмамбук», «Журнал о детской литературе “Переплет”» и др. Создатель интернет-портала о чтении детям «Маленький читатель». Живет и работает в Беларуси.

  Евгения Степаненко(р. 1985) – филолог, кандидат филологических наук, переводчик. Выпускница отделения западной филологии Института филологии Киевского университета им. Т. Шевченко. В 2012 году защитила диссертацию по теме «Неоисторизм в современной прозе Нидерландов». Преподает нидерландский язык в Военном университете Министерства обороны России. Автор ряда материалов по проблемам современной нидерландской художественной прозы. 

 


Вернуться назад