ИНТЕЛРОС > №6, 2012 > Пространственные контрасты сельской местности

Татьяна Нефедова
Пространственные контрасты сельской местности


31 марта 2013

Резервы, ограничения и пределы развития разных сельских территорий отличаются очень сильно. В силу большей разреженности сельского населения по сравнению с городским закономерности организации освоенного сельского пространства куда более очевидны. Благодаря этому можно изучать их не в рамках экзогенной (фокусирующейся на общих для всех импульсах от государства, внешних инвестициях и т. п.), а в рамках эндогенной теории развития[1], диагностировав способность местных сообществ адаптироваться к общегосударственным изменениям или, наоборот, адаптировать их под свои нужды.

Пространственные контрасты в сельской местности действительно очень велики. В одних районах предприятия успешно вписались в рынок и наращивают производство, в других они на грани краха или уже исчезли. Крупные агрохолдинги с тысячами работников под управлением «продвинутых» менеджеров соседствуют со сменившими только вывески колхозами и с мелкими семейными, почти натуральными хозяйствами.

Причин неоднородности сельской местности в России множество. Это, естественно, огромные размеры страны и, соответственно, разнообразие природных зон. Это и неравномерная заселенность, и разная скорость оттока населения в города. Это и неодинаковая реакция производителей на кризис и реформы 1990-х годов. Свою роль играет и то, что различные территории страны слабо связаны между собой. В результате в разных районах различаются и образ жизни местного населения, и даже, к примеру, значение личного подсобного хозяйства. При этом глобализация, центрами которой стали крупные города, усилила социальные контрасты не только между крупными городами и деревней, но и между различными типами сельских территорий. Среди всех многочисленных географических факторов можно выделить три основных[2]:

  1. природные условия, влияющие на характер освоения территории, условия жизни населения и ресурсы для развития ключевых отраслей сельской экономики;
  2. экономико-географическое положение, прежде всего удаленность от городов разного размера и транспортных магистралей, как воплощение центрально-периферийных различий демографического и экономического потенциалов;
  3. этнический состав населения, влияющий на культурно-исторические особенности освоения территорий, а также поведение населения и региональных элит и т. п.

Три этих объективных фактора определяют сразу множество параметров: плотность, состав и миграции населения, его менталитет и традиции хозяйствования, транспортную и социальную инфраструктуру территории, экономическую специализацию и взаимоотношения с потребителями продукции, и даже эффективность и результаты экономической деятельности, включая, например, продуктивность скота и земли. В совокупности именно от них зависят возможности и ограничения развития различных сельских территорий. Безусловно, свою роль играет также унаследованная от советских времен производственная структура и исторически возникшие уникальные традиции. Наконец, всегда остается место региональным и локальным институциональным факторам, порой связанным с личностью руководителя. Свою роль может сыграть даже случай.

Градиенты «север — юг» и «пригород — периферия» в сельском хозяйстве

Усиливающаяся экономическая роль южных районов особенно заметна на примере сельского хозяйства. Агроклиматические условия благоприятны для его ведения на 14 % территории России, и тем не менее нечерноземные районы, где на развитие сельского хозяйства действуют объективные природные и демографические ограничения, по-прежнему дают 30 % его валовой продукции (в советское время эта цифра достигала 40 %), восточные — еще 20 % (было 23 %)[3].

При всей усредненности информации по стране в целом даже на ее основе можно получить представление о пространственных процессах последних 20 лет. На этапе выхода из кризиса 1990-х годов при росте валовой продукции сельского хозяйства (определяемой по ежегодному индексу изменения в сопоставимых ценах) продолжалось сокращение посевных площадей и поголовья крупного рогатого скота (рис. 1). Уже этого достаточно, чтобы выдвинуть гипотезу, что посткризисный рост агропроизводства происходил лишь в отдельных ареалах, в то время как огромная территория по-прежнему пребывала в состоянии экономической депрессии. Налицо пространственное сжатие сельского хозяйства. С учетом его землеемкости и в основном монофункциональности сельских территорий это привело к социально-экономической поляризации и сжатию освоенного пространства в целом.

Рис. 1. Динамика агропроизводства, посевной площади и поголовья крупного рогатого скота (КРС) в РФ, % к 1990 г.

С другой стороны, рост цен на нефть в 2000-х годах позволил немного повысить зарплаты некоторым группам бюджетных работников и, главное, пенсии сельским жителям[4], благодаря чему после резкого усиления социальной поляризации в 1990-е произошло определенное выравнивание уровня жизни в сельской местности. Однако наметившееся в последнее время сокращение бюджетных расходов и перенос их на региональный уровень должны привести к новому витку расслоения.

При том что макроэкономический кризис сельского хозяйства был всеобщим, конкретные тенденции в различных регионах России могли отличаться. Так, в большинстве регионов Нечерноземья шло постоянное сокращение сельскохозяйственного производства, поголовья крупного рогатого скота и посевных площадей, что свидетельствует об общем коллапсе сельского хозяйства. Однако объем производства все равно сокращался гораздо медленнее, чем размеры посевной и поголовье скота, что заставляет сделать вывод о наличии отдельных жизнеспособных очагов. В свою очередь на юге Европейской России производство в 2000 году при всех колебаниях превысило уровень 1990 года, посевные площади в целом сократились не так сильно, а посевы зерновых культур резко увеличились. При этом очень значительным, как и в более северных районах, было уменьшение поголовья КРС. Это тоже свидетельствует о пространственной поляризации, но другого типа. Она в большей степени связана со сменой специализации в ряде районов с животноводческо-растениеводческой на чисто растениеводческую и, соответственно, с экономической дифференциацией предприятий.

С уходом в прошлое советской практики поддержки сельскохозяйственного сектора значение нечерноземных регионов в агропроизводстве снизилось. Свою роль в этом сыграла и сильная депопуляция этих мест. В то же время значение южных районов увеличилось. Именно с этими разнонаправленными процессами на севере и юге страны связана социальная трансформация села. Ее изучение позволяет выявить наиболее конкурентоспособные регионы, которые могут «вытянуть» российское сельское хозяйство в новых экономических условиях.

Центрально-периферийные различия в обширной стране со сравнительно разреженным населением служат ключевым параметром организации ее территории. Различия между пригородами и всеми остальными территориями внутри многих субъектов РФ, особенно нечерноземных, больше, чем между разными регионами.

Во всех регионах страны плотность сельского населения снижается от регионального центра к периферии (рис. 2). В Нечерноземье градиент в среднем восьмикратный, а в некоторых регионах даже десятикратный. В европейской староосвоенной зоне сформировалась обширная внутренняя периферия — удаленные от больших городов окраины регионов, откуда бежит население не только деревень, но и малых городов. И за последние 20 лет ситуация ухудшилась (рис. 2). В Черноземье градиенты между пригородами и внутрирегиональной периферией меньше. К примеру, на равнинах Северного Кавказа плотность сельского населения за последние 20 лет даже возросла. И все-таки даже там максимальная прибавка наблюдается ближе к главным городам.

Рис. 2. Изменение плотности сельского населения внутри регионов Европейской России по мере удаления от центров, чел./кв. км
1 — районы, непосредственно примыкающие к региональному центру (пригороды)
2 — районы — соседи центра второго порядка и т. д. до окраинных (6-го и 7-го порядков) районов

Чем крупнее город, тем шире пригородная зона повышенной плотности населения и экономической активности в сельской местности. Однако влияние города зависит не только от его размера, но и от общей социально-экономической плотности окружающей территории. Так, в разреженном социально-экономическом пространстве Нечерноземья уже вокруг городов с населением от 100 тыс. жителей и более как минимум один административный район демонстрирует лучшие показатели плотности сельского населения и эффективности сельского хозяйства. При этом зона влияния Москвы распространяется на всю Московскую область, а у Санкт-Петербурга она хоть и меньше, но тоже охватывает районы-соседи как первого, так и второго-третьего порядков. В свою очередь в южных регионах, где сельские районы и так плотно заселены, дополнительный импульс может придать только город с населением уже в 250 и даже 500 тыс. (как правило, это столицы регионов).

Сильная поляризация обжитого пространства России произошла из-за относительно редкой сети больших городов, стягивающих в пригороды сельское население и активизирующих местную сельскую экономику. Хотя в России около 1100 городов, в 2010—2011 годах число жителей превышало 100 тыс. жителей всего в 164 из них[5]. Даже в Европейской России (без Московской области) среднее расстояние между большими городами составляет 190 км, а средний радиус пригородного административного района — 40 км, таким образом, огромные площади сельской местности оказались вне экономического и демографического влияния городов.

На самом деле тенденция эта не нова: еще в советское время выход валовой сельскохозяйственной продукции с единицы угодий, как и продуктивность скота или урожайность культур, также зависел от близости к большим городам. А в Европе подобные кольца падения интенсивности сельского хозяйства были зафиксированы еще 200 лет тому назад[6] и продолжали наблюдаться там и в США до середины ХХ века. Однако примерно с 1960-х годов пригородно-периферийные различия на Западе стали размываться не только из-за прогресса транспортного сообщения и применения рефрижераторов, но и благодаря выравниванию прибыли, доходов и субурбанизации, вытеснявшей агропроизводство из пригородов в районы с более благоприятными природными условиями.

Рис. 3. Урожайность зерновых культур в Нечерноземье по зонам удаленности от региональных столиц, ц/га
Рис. 4. Надой молока от одной коровы, кг в год, в Нечерноземье по зонам удаленности от региональных столиц

 

В России же различия между пригородами и периферией не только сохранились, но в постсоветский период даже увеличились, особенно в Нечерноземье (рис. 3 и 4) и за Уралом. В результате сельское пространство России, и так сравнительно слабо освоенное и заселенное, давно уже сжалось до отдельных очагов. И переломить ситуацию в ближайшее время вряд ли удастся. Глобализация и информационная открытость ее только усугубляют, особенно сильно оттеняя несоответствие сельской социальной среды запросам молодежи, которую способны притягивать лишь пригородные районы региональных столиц[7]. В Нечерноземье стягивание сельскохозяйственной деятельности к городам усиливается, несмотря на дороговизну пригородной земли, экспансию дачной и коттеджной застройки и технический прогресс, резко снизивший влияние физической удаленности на возможности доставки сырья.

Ключевым фактором стало не столько расстояние от места производства до конечного потребителя продукции, сколько само состояние хозяйств, на которые могут опираться переработчики. А сильных хозяйств обычно больше в пригородах. Почему? Основной причиной остается обозначенное выше постепенное стягивание к пригородам сельского населения, а также более качественная инфраструктура. Именно в пригороды традиционно идет большой поток инвестиций. Практиковавшаяся при социализме борьба с сокращением посевных площадей и многолетняя поддержка большими дотациями убыточных хозяйств, которые в рыночных условиях не смогли бы существовать, только усугубляли их иждивенчество, тем самым еще больше усиливая отставание от пригородных предприятий. Неудивительно, что резкое сокращение господдержки в 1990-х годах обострило и без того серьезные различия между территориями.

Конечно, не все так однозначно. В пригородах много заброшенных ферм, а на периферии нечерноземных регионов, наоборот, встречаются отдельные успешные предприятия. Но речь идет о типичных явлениях, и в 1990—2000-х годах в районах со сложными природными условиями близость к большим городам стала очень важным фактором выживания агропредприятий.

На юге, особенно на равнинном Северном Кавказе, города влияют на агропроизводство меньше, чем различающиеся от территории к территории природные условия. А в переходной от лесов и лесостепей к степям зоне (на юге Нечерноземья, в центрально-черноземных районах, в Поволжье) свою роль играют оба фактора: южные степные черноземные окраины регионов по вкладу в агропроизводство часто конкурируют с пригородами.

Главные географические тенденции последнего десятилетия — это усиление концентрации сельскохозяйственной деятельности, повышение роли лидеров (предприятий и целых районов) на фоне усугубления положения отстающих. Все это усиливает экономическую поляризацию внегородского пространства. Формируется опорный каркас развития сельского хозяйства, состоящий из перспективных районов с наиболее дееспособными многопрофильными предприятиями и ареалов эффективного узкоспециализированного хозяйства (рис. 5). Появление этого каркаса, напоминающего архипелаг больших и малых островов, разбивает привычные представления о природной зональности сельскохозяйственного производства (поскольку природные условия — лишь один из определяющих факторов, причем в Нечерноземье и на востоке страны — отнюдь не самый главный).

Поляризация сельского пространства усиливается еще и в результате концентрации собственности и формирования управляемых из городов крупных агрохолдингов, которые скупают сельскохозяйственные предприятия, по большей части также расположенные либо на юге страны, либо недалеко от больших городов.

И тем не менее из-за острой конкуренции за землю в пригородах и в силу этого вытеснения оттуда даже относительно успешного сельского хозяйства наблюдаются не только центростремительные тенденции, но и вторичная диффузия капиталов на периферию регионов. Некоторые крупные предприятия и агрохолдинги, оставляя головные предприятия в пригородах, пытаются создавать филиалы в более удаленных районах. Однако тормозят этот процесс не столько даже проблемы с доставкой продукции, сколько неудовлетворительное состояние предприятий, инфраструктуры и качество трудовых ресурсов на периферии.

Сжатие сельскохозяйственных земель

В 2000-х годах, наряду с частичным выходом из кризиса и формированием относительно успешных ареалов и очагов, где сохранились предприятии и куда пришли инвестиции, расширились также и зоны социально-экономической депрессии, откуда бежит трудоспособное население и уходит сельское хозяйство. Освоенное пространство России стало резко сжиматься.

Словосочетание «сжатие пространства» понимают по-разному[8]. С одной стороны, с развитием техники и средств транспорта пространство становится более проницаемым, однородным, объединенным. С другой — освоенные обжитые территории сокращаются. И хотя в данном случае речь идет о второй трактовке, парадокс состоит в том, что расширение транспортных связей между крупными центрами и большая информационная проницаемость не только не останавливают физического сжатия землепользования, но порой даже усиливают его. Например, скоростной поезд «Сапсан» приблизил (во временном эквиваленте) Петербург к Москве, но из-за отмены множества электричек отдалил от столицы и Твери находящиеся вдоль трассы внутренние районы Тверской области, тем самым усугубив их социально-экономические проблемы.

Прямым индикатором физического сжатия используемых территорий служат показатели изменения землепользования. Кризис 1990-х годов с очевидностью продемонстрировал, что многие агропредприятия, особенно в Нечерноземье, держали гораздо больше земель, чем были в состоянии обработать. Расширение площадей, занятых под подсобные и фермерские хозяйства, не смогло и уже не сможет компенсировать огромные потери угодий крупных предприятий.

Строго говоря, эти потери были заметны еще в первой половине ХХ века. Наряду с расширением пахотных земель на юге наблюдалось затяжное сокращение сельскохозяйственных угодий на северо-западных и северных окраинах Центрального района. Например, в 1950-х годах, в период освоения целины, в Нечерноземье сельскохозяйственные земли уменьшились на 10 %, а в некоторых регионах до 15 % пашни было переведено в залежи[9]. И даже после 1965 года, в годы интенсификации сельского хозяйства, направленной прежде всего на нечерноземную зону, сельскохозяйственные земли в европейской части России уменьшались быстрее, чем за Уралом. Правда, касалось это больше естественных кормовых угодий, посевные площади находились под строгим контролем партийных органов.

За последние 50 лет потери угодий всех категорий хозяйств, только по официальной статистике, составили 37 млн га, из них две трети — с начала 1990-х годов. На самом деле потери даже больше, ведь предприятия зачастую не используют закрепленные за ними земли. И хотя после раздела колхозных активов на земельные и имущественные доли, или паи, их земли в основном считаются частными, подавляющая их часть сдана в аренду предприятиям и используется (или не используется) уже ими. В результате смены или смерти владельцев паев в 2011 году 22 млн га вообще не имели официального хозяина, постепенно переходя в муниципальную собственность. Все это вносит путаницу в земельную статистику, и без того не идеальную из-за сложностей и лагов учета землепользования. Реальная картина гораздо лучше видна по динамике посевных площадей (это ежегодные отчетные данные), которые только за 20 лет сократились со 119 до 75 млн га[10].

Основные потери угодий произошли в двух макрорегионах: в Нечерноземье (было заброшено более половины посевных площадей, использовавшихся в 1990 году) и в засушливых регионах Поволжья, Урала и Сибири (потери посевных площадей составили 30—40 %). В последних с начала 2000-х годов началось частичное вовлечение в оборот заброшенных земель, во многом стимулированное выгодностью выращивания зерна в степных районах. В Нечерноземье заброшенная посевная площадь в оборот так и не возвращалась, а на периферии регионов продолжала сокращаться.

Стоит еще раз отметить, что степень докризисной распашки в позднесоветское время здесь явно превышала местные природные и социальные возможности. До 1990 года всюду по стране посевные площади расширялись, а сельское население сокращалось, и особенно фатальным было это расхождение именно в Нечерноземье (рис. 6). К концу 1980-х годов посевные площади здесь (от Северо-Запада до Урала) значительно превышали распашку на юге (Центральное Черноземье и Северный Кавказ) и почти соответствовали посевам в Поволжье и на Южном Урале. В 1990-х годах ситуация резко изменилась (рис. 7). Реальное землепользование начало подстраиваться к имеющимся ресурсам, природным и социально-демографическим. В результате посевные площади сократились почти наполовину, а на периферии регионов потери достигли 80—90 %.

Рис. 6. Динамика сельского населения и посевных площадей в советское время (1990г. в % к 1960 г.) по макрорегионам
Рис. 7. Динамика сельского населения и посевных площадей в постсоветское время (2008 г. в % к 1990г.) по макрорегионам

Динамика сельскохозяйственных угодий, в том числе посевных площадей, до 1990 года неплохо коррелировала с динамикой сельского населения за предшествующие периоды: площадь обработанных земель сокращалась в тех районах, где в предыдущие десятилетия наблюдался максимальный отток сельского населения. То есть главным фактором вывода угодий из оборота была депопуляция в прежние годы, вернее ее накопленные результаты. При этом власти все равно требовали расширения посевных площадей даже в малонаселенных регионах. В 1990-е годы посевные площади стали особенно резко сжиматься, а корреляция с плотностью сельского населения выросла, то есть распределение посевных площадей стало приспосабливаться к реальной заселенности. Выросла и роль биоклиматического потенциала.

Но даже несмотря на сокращение размеров обрабатываемых земель, по их площади на одного жителя Россия занимает четвертое место в мире — 0,8 га. Для сравнения: в большинстве европейских стран этот показатель составляет 0,1—0,3 га[11]. Дело в том, что сам по себе вывод земель из сельскохозяйственного оборота — не уникальный российский тренд. Политика, стимулирующая постепенный вывод земель, особенно пахотных, из сельскохозяйственного оборота, типична для развитых стран, где наблюдается рост производительности труда, перепроизводство продукции, а забота об экологии землепользования рассматривается как приоритетная задача. По доле земель, выведенных из оборота в последние четыре десятилетия ХХ века, к их общей площади Россия даже не рекордсмен. Другое дело, что в нашей стране в отличие от Запада это произошло резко, болезненно, на фоне общего экономического кризиса и усугубления проблем сельской местности и сельского хозяйства.

Именно стремительность, с которой были заброшены миллионы гектаров, вызывает столь негативную реакцию в обществе. А с учетом прогнозируемого глобального потепления (хотя единства среди ученых на этот счет нет) некоторые политики опасаются, что заброшенные земли России, которая гипотетически могла бы стать крупным поставщиком сельскохозяйственной продукции на мировой рынок, захватят иностранцы. И некоторые основания для этих опасений действительно есть. Во-первых, России явно не хватает собственных трудовых и финансовых ресурсов для того, чтобы самостоятельно и эффективно использовать все свои сельскохозяйственные земли. Во-вторых, интерес инвесторов к российскому сельскому хозяйству с начала 2000-х годов и до последнего финансового кризиса постоянно возрастал.

Стоит отметить, что сельскохозяйственный аутсорсинг вообще стал мировой тенденцией. Особенно активно скупка земель (land grabbing) иностранными инвесторами идет сейчас в Африке, где «хозяйничают» Китай и страны Персидского залива. Однако по данным Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН (ФАО), наибольшими размерами неиспользуемых земель обладают четыре страны мира (в порядке убывания): Украина, Казахстан, Россия и Аргентина[12]. Главное преимущество первых трех стран — цены на землю, которые в 10—15 раз ниже, чем в Аргентине, и в 60 раз ниже, чем, например, в Швеции[13]. Другим преимуществом, как ни странно, служит неразвитая институциональная среда: хотя она и пугает иностранных инвесторов, но при этом всегда оставляет возможность «договориться» с региональными и местными элитами. Формально в России скупка земель иностранными компаниями и гражданами запрещена, а на Украине даже действовал полный мораторий на их куплю-продажу, однако на практике земли либо арендуются (а кому их отдать, реально решают местные власти по собственному произволу, формально проводя аукционы), либо (в России) приобретаются через отечественные фирмы. Кроме того, иностранные компании проникают в российское сельское хозяйство, поглощая отечественные агрохолдинги. Основные препятствия на этом пути — неразвитая производственная и транспортная инфраструктура, требующая повышенных вложений, а также слабый кадровый потенциал.

Вообще говоря, наибольший интерес у иностранных инвесторов вызывают плодородные черноземные регионы юга России и Украины. Вследствие этого возникает явный парадокс. Наибольшее количество заброшенных земель в России — в Нечерноземье, а скупают или арендуют иностранцы, как правило, земли, расположенные южнее и часто вовсе не заброшенные. В Нечерноземье же до сих пор встречаются лишь отдельные примеры покупки земельных паев населения агрохолдингами, в том числе имеющими иностранных партнеров, да и те стремятся в пригороды и полупригороды. Таким образом, два процесса, которые обычно связывают между собой — забрасывание земель и их скупка (в том числе компаниями, связанными с иностранным капиталом), — на самом деле, как правило, идут параллельно. Пересекаются они только в зерновых районах Поволжья, Сибири и Дальнего Востока, где к заброшенным землям есть интерес инвесторов.

В действительности главная тенденция последнего времени — не столько скупка заброшенных сельскохозяйственных земель, сколько их зарастание лесом (рис. 8). Причем этот процесс может со временем стать отнюдь не бедой, а преимуществом России. Если учесть все земли, относящиеся к категории лесных (включая редины, зарастающие вырубки), земли под древесно-кустарниковой растительностью и залежами, а также другие природные территории (болота, тундру, водные объекты, а также особо охраняемые природные территории), то в совокупности они представляют собой некий экологический потенциал (каркас) территории, «легкие» страны и даже мира. Суммарный размер муниципальных районов, где этот каркас превышает половину территории, составляет 80 % общей площади страны. Так что Россия, по всей видимости, должна позиционировать себя не столько как сельскохозяйственный (это верная стратегия для южных и пригородных районов страны), колько как мировой экологический донор.

 

Обширность российской периферии как главная проблема России

При огромном и сильно поляризованном сельском пространстве главной проблемой России остаются ее обширные и слабо обустроенные периферийные районы[14]. Как правило, показателем периферийности служит физическая удаленность от некого центра — столицы государства, региона, большого или любого города в принципе. Но, как было показано выше, для периферии характерно и сильное отставание, которое обусловлено контрастами в направлениях и степени социально-экономического развития разных частей страны. И контрасты эти, несмотря на предпринимавшиеся попытки выравнивания, возникли еще в советское время. По замечанию А. И. Трейвиша, при советском догоняющем развитии мобилизационного типа это заставляло страну «сжиматься в кулак», главным образом по оси центр — периферия[15].

Российская периферия может рассматриваться полимасштабно:

  1. в мелком масштабе — как периферия внешняя, то есть слабо освоенные регионы, удаленные от столицы государства;
  2. в среднем масштабе — как периферия внутренняя, то есть районы, удаленные от региональных центров;
  3. в крупном масштабе — как периферия локальная, к которой относятся сельские территории, удаленные от городов.

Анализ положения муниципальных районов России по удаленности от основных сгустков городов и рассмотрение их транспортной освоенности, заселенности и социально-экономического развития, включая состояние сельского хозяйства, показывает, что к внешней периферии можно отнести около 70 % территории страны, к внутренней — еще около 15 %[16].

Редкая заселенность и поляризация пространства предопределяют невозможность контроля над всей территорией внешней периферии и сложности управления ею. Развитие внешней периферии в значительной степени обусловлено удаленностью от главных центров, сложностью природных условий и слабой взаимосвязанностью территории России, причем не только физической посредством дорожного сообщения, но и экономической, отсутствие которой подстегивает население окраин к отъезду «на материк». Большая часть внешней периферии расположена в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, в значительной степени представляя собой среднегорье и высокогорье, что еще больше затрудняет доступ не только к стационарным поселениям, но и к вахтовым поселкам, а также ограничивает использование квалифицированных кадров и развитие коммерческого туризма. И то и другое требует определенного уровня комфорта и наличия среды обитания европейского уровня, то есть глокализации — включения отдельных очагов российской периферии в глобальные процессы. Этого не происходит, а ожидать былого человеческого энтузиазма в освоении внешней периферии в новых условиях не приходится.

Реализация озвученных было в 2000 году на волне высоких цен на нефть деклараций об очередном витке затратного расширения освоенной территории приостановлена мировым финансовым кризисом и падением нефтяных и газовых доходов бюджета. Таким образом, и в дальнейшем ее развитие будет иметь мелкоочаговый характер на фоне экстенсивного хозяйства коренных народностей. Это, впрочем, не означает, что отдельным более плотно заселенным очагам, в том числе традиционного этнического хозяйства, не будет уделено повышенного внимания, а их изолированность не будет постепенно уменьшаться.

Внутренняя периферия существенно меньше по площади и часто находится в 1—3-часовой доступности от больших городов, ближе к границам субъектов РФ. Однако само по себе это не уменьшает проблем этих территорий, которые, особенно в Нечерноземье и на востоке страны, все меньше используются и постепенно выпадают из-под контроля региональных властей. Именно в этих районах заметна зависимость сегодняшнего развития от накопленных в советское время местных проблем — «региональная генетика», как назвал ее А. Н. Пилясов[17]. Вряд ли следует ожидать в ближайшие годы возвращения в депопулировавшие периферийные районы постоянного населения и землеемкого сельского хозяйства. Сохранение части поселений и очагов деятельности в них возможно лишь благодаря внешним импульсам: дачникам и горожанам, перебирающимся в сельскую местность на постоянное жительство, а также поддержке, которую столичный, региональный и иностранный бизнес мог бы оказать некоторым предприятиям, играющим в небольших городах роль локальных точек экономической активности. Однако разрушение местной инфраструктуры по мере угасания постоянной жизни отнюдь не способствует этим процессам. Будущее внутренней периферии неопределенно и во многом зависит от политики федеральных и региональных властей.

Южные сельские районы как главная надежда России

Чтобы не заканчивать статью на минорной ноте, в заключение остановлюсь на развитии такого перспективного сельскохозяйственного региона, как юг Европейской России, хотя и здесь существует множество нерешенных проблем.

Несмотря на то что кризис сельского хозяйства 1990-х годов затронул и южные регионы, крупные сельскохозяйственные предприятия здесь в массе своей выжили. Более того, именно в Краснодарском крае и на Ставрополье сохранились лучшие из них, с высокой продуктивностью земель и скота. Главное для края — зерно. Краснодарский край держит в России устойчивое первенство по объемам производства зерна, Ставропольский занимает второе место (рис. 9).

Рис. 9. Регионы с наибольшим валовым сбором зерна в среднем за 2006—2009 гг., тыс. тонн в год. Эти десять регионов дают 54 % сбора зерновых
Рис. 10. Посевная площадь зерновых культур в Ставропольском крае с 1990 по 2010г.

Приведу пример сельского Ставрополья как региона, типичного для юга России. Ярким свидетельством рыночных отношений в сельском хозяйстве служат здесь и большой интерес инвесторов к прибыльному зерновому хозяйству, и активное участие фермеров в агропроизводстве, и расширение посевов зерна (рис. 10). Много здесь и частного скота, особенно в засушливых районах. Однако даже в пределах одного этого региона процессы, идущие в сельском хозяйстве, сильно различаются. Во многом это обусловлено тем, что здесь соседствуют самые разные типы ведения сельского хозяйства: от прикубанских районов, где черноземные поля почти полностью распаханы, до прикаспийских полупустынных равнин, занятых пастбищами, и предгорных возвышенностей.

Например, на западе Ставрополья сохранились крупные колхозы, многие из которых не стали менять ни организационную форму, ни название. Распахано 80—85 % территории, и растениеводство вполне рентабельно. В кубанских казачьих станицах проживают от 2 до 10—15 тыс. жителей (в Нечерноземье до этих цифр недотягивают и некоторые города). И даже хутора разрослись до поселков с населением от 100 до 1500 человек, хотя формально и сохранили старое наименование.

Например, в Новоалександровском районе вполне успешные предприятия обрабатывают от 3 до 10 тыс. га земли. Они обновили технику, вносят удобрения и подняли урожайность зерновых культур почти до западного уровня — 50—60 ц/га. Всего сельскохозяйственные предприятия или организации занимают около 100 тыс. га пашни. Еще 44 тыс. га используют фермерские хозяйства, и 21 тыс. — прочие предприниматели. Это говорит о том, что, несмотря на устойчивость бывших социалистических предприятий, рыночные преобразования идут вполне успешно. Правда, из 1000 фермеров, в основном местных, вышедших из колхозов в 1990-х со своими земельными и имущественными паями, реально работают и отчитываются около ста наиболее крупных, остальные сдали им свои земли в аренду. При этом есть фермерские хозяйства, вполне сопоставимые с сельскохозяйственными организациями, распахивающие 1—2 тыс. га и имеющие 50—80 работников. Неиспользуемой пашни у сельскохозяйственных организаций и фермеров почти нет (50 га на весь район). Зато много неиспользуемых разбросанных паев населения (в сумме набирается 867 га), обработка которых оказалась семьям, вышедшим из колхозов, не по силам. Площадь под зерновыми культурами выросла с 84 до 110 тыс. га. А поголовье крупного рогатого скота сократилось с 60 тыс. в 1990 году до 11 тыс. в 2010-м. Из них 4 тыс. — в подсобных хозяйствах. У фермеров скота нет, только в личном хозяйстве. От овец (было 83 тыс. в 1990 году) предприятия отказались вовсе, и только в мелких хозяйствах сохранилось 2,5 тыс. Свертывание наиболее трудозатратного животноводства привело к сокращению работников. На каждом из сельскохозяйственных предприятий в 2011 году было занято в среднем от 100 до 800 человек, но в советское время эта цифра была в два-три раза выше. А кроме сельскохозяйственных предприятий и фермеров других работодателей в крупных станицах фактически нет. Сектор услуг не развит, остается только личное подсобное хозяйство. Отсюда — усиление безработицы, отъезд или отход на временные заработки в города и в целом обострение социальных проблем.

Северо-запад и север Ставрополья — совсем иной мир. Здесь на границе с Калмыкией из-за засушливости и бедности почв — другая структура землепользования, в том числе повышенная доля пастбищ. Поэтому на предприятиях лучше сохранилось поголовье крупного рогатого скота (хотя многие хозяйства переходят от молочного к мясному животноводству, более подходящему для засушливого климата этих мест), а вот число овец уменьшилось в 3—4 раза. Фермеров здесь гораздо меньше, причем русские, как правило, животноводством не занимаются — только выходцы из республик Северного Кавказа. Твердая пшеница при экстенсификации и переходе на трехпольную и даже двухпольную систему (с очень большой долей паров) и уменьшении удобрений приносит основную прибыль и позволяет выживать предприятиям.

В центральных, как и в западных районах Ставропольского края очень велика доля распаханной территории: от 65 до 84 %. Но благодаря более засушливому климату и меньшей экономической стабильности предприятий приход сюда внешних инвесторов оказался проще. Одни выбирали мирный путь прямого инвестирования и покупки предприятия по обоюдному согласию, другие — агрессивный захват через скупку долгов и искусственное банкротство. Через процедуру банкротства в 1990-х годах прошло здесь большинство предприятий, которые несколько раз меняли собственников и названия. Таким образом, именно в этой части Ставрополья шел активный передел собственности. Связано это с выгодностью производства зерна. Ведь банкротят в России отнюдь не тех, кто совсем плох, а, наоборот, тех, чьи активы (в данном случае земля) кому-то нужны. Характерно в этом отношении, что, например, в периферийных районах Нечерноземья многие предприятия накопили огромные долги, пашня заброшена и зарастает лесом, но формально банкротами они не являются, так как пока никому не нужны.

Инвесторы, как и фермеры, привносят в деятельность предприятий гораздо большую коммерческую составляющую, чем руководители старой формации, придерживающиеся традиционной колхозной системы ценностей. Новые собственники сразу же избавляются от убыточного животноводства, уничтожая в первую очередь поголовье крупного рогатого скота, а затем и овец, и переориентируются на зерновые, подсолнечник, рапс, иногда сою. Предпринимаются, в основном крупными агрохолдингами, скупившими несколько предприятий, даже попытки восстановления или создания с нуля птицеводства и свиноводства. В центре Ставрополья занятость населения также сократилась, многие уехали в города. Это связано с тем, что активная деятельность крупных агрохолдингов, в том числе и московских, имеет двоякий характер: с одной стороны, она способствует увеличению сельскохозяйственного производства, с другой — менее социально ориентирована. А в случае коррупционного сращивания бизнеса с местными властями ситуация становится непредсказуемой и порой криминогенной.

Специфические типы частных товарных животноводческих и овощеводческих хозяйств, в которых занято в основном нерусское население, расположены в засушливых и предгорных районах. Крупные предприятия здесь, как правило, распались на мелкие хозяйства, инвесторов мало, разве что из соседних республик. Население выживает, как может.

Усиливающаяся в целом полиэтничность Ставрополья сопровождается явной дифференциацией сельского пространства по национальному признаку. Так, в северо-восточных и восточных степных и полупустынных животноводческих районах доля кавказских народностей увеличивается, и в отдельных селах, в том числе крупных, уже перевалила за половину. Это произошло, в частности, потому, что, ориентируясь в последние два десятилетия на растениеводство, русские производители сами зачастую забрасывали удаленные и неплодородные земли. С другой стороны, в центральном и западном Ставрополье казаки стараются не пускать мигрантов. В сочетании все это усиливает этническое напряжение на юге.

 

* * *

 

Кризис сельского хозяйства на внешней и внутренней нечерноземной периферии и относительное благополучие и трансформация предприятий на юге страны ведут к высвобождению работников и увеличению доли реально безработного населения в сельской местности. И хотя официально регистрируется в службах занятости лишь малая его часть, в реальности происходящее стимулирует процессы урбанизации и/ или расширение отходничества, распространенного в России в начале ХХ века.

Природные условия, степень удаленности от больших городов и этнокультурные различия вместе создают сложную территориальную мозаику, которая на первый взгляд может показаться абсолютно хаотичной. Однако это не так. В таблице обозначены некоторые закономерности пространственной организации сельской местности в разных макрорегионах страны.

 
Таблица 1. Степень влияния разных факторов на пространственную организацию сельской местности

Нечерноземье

Юг Европейской России и Западной Сибири

Остальные районы Сибири и Дальний Восток

Демографические контрасты сильнее природных.

Важнейшим является позиционный принцип (удаленность от большого города)

Природные различия важнее демографических.

Действие позиционного принципа ограниченно и проявляется в засушливых районах

Демографические контрасты приходят в соответствие с природными. Важнейшим является позиционный принцип (удаленность от большого города)

Сельское хозяйство в советское время превысило свои природные и демографические ограничения и сейчас сокращается

Основная сельскохозяйственная зона страны.

Агропотенциал развития Юга недоиспользуется

С происходящим оттоком населения деградирует агропроизводство

Этнокультурные различия связаны только с мигрантами

Варианты развития сельской местности и специализации сельского хозяйства тесно связаны с этническим составом постоянного населения и мигрантами

Варианты развития сельской местности и специализации сельского хозяйства связаны с этническим составом постоянного населения

Лесное хозяйство все больше тяготеет к освоенным зонам и центрам переработки древесины

 

Наиболее интенсивные лесозаготовки тяготеют к районам экспорта древесины

Дачное освоение сельской местности горожанами распространяется не только на пригороды, но и на расстояния до 500—700 км от Москвы и С.-Петербурга

Имеет место не только дачное (в пригородах и живописных местах), но и постоянное заселение сельской местности горожанами из других регионов и стран

Дачное освоение сельской местности распространяется на пригороды

 



[1] Пилясов А. Н. Развитие региональной науки и вызовы перед российским сообществом экономико-географов и региональных экономистов // Региональные исследования. 2010. № 3 (29).

[2] Нефедова Т. Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки. М.: Новое издательство, 2003; Нефедова Т. Г. Основные тенденции изменения сельского пространства России // Известия РАН. Сер.: География. 2012. № 3.

[3] Регионы России. Федеральная служба государственной статистики. 2011.

[4] Зубаревич Н. В. Праздники распила // Новая газета. 24 января 2011 г. № 06-07.

[5] Всероссийская перепись населения 2010 года. Предварительные итоги. М.: ФСГС, 2011.

[6] Тюнен И. Изолированное государство в его отношении к сельскому хозяйству и национальной экономике. Исследование о влиянии хлебных цен, богатства почвы и накладных расходов на земледелие. М.: Изд. газеты «Экономическая жизнь», 1926.

[7] Карачурина Л. Б., Мкртчан Н. В. Миграционная подвижность молодежи и сдвиги в возрастной структуре населения городов и районов России (1989—2002) // Географическое положение и территориальные структуры: Памяти И. М. Маергойза. Составители П. М. Полян, А. И. Трейвиш. М.: Новый хронограф, 2012.

[8] Трейвиш А. И. «Сжатие» пространства: трактовки и модели // Сжатие социально-экономического пространства: новое в теории регионального развития и практике его государственного регулирования. М.: ИГ РАН, МАРС, 2010.

[9] Казьмин М. А. Земельные реформы в России XIX—XX вв. Уроки пройденного пути. M.:URSS, 2012.

[10] Регионы России. Федеральная служба государственной статистики. 2011.

[11] Наумов А. С. Модели развития сельского хозяйства: сценарии для Европы и России // Вестник Российского университета дружбы народов. Сер.: Экономика. 2011. № 5.

[12] Davis J. Ukraine's role in increasing world food security. Unian 2 March 2008, www.unian.net/eng/print/244459

[13] Виссер О., Споор М. Захват земель в постсоветских странах // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки. Вып. 6. Российская академия народного хозяйства и гос. службы при Президенте РФ. М.: Изд. дом «Дело», 2011.

[14] Грицай О. В., Иоффе Г. В., Трейвиш А. И. Центр и периферия в региональном развитии. М.: Наука, 1991; Каганский В. Л. Пространственные закономерности культурного ландшафта современной России. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата географических наук. М., 2012; Нефедова Т. Г. Российская периферия как социально-экономический феномен // Региональные исследования. 2008. № 5; Родоман Б. Б. Поляризованная биосфера. Смоленск: Ойкумена, 2002.

[15] Трейвиш А. И. Город, село и региональное развитие // Город и деревня Европейской России: сто лет перемен / Ред. Т. Г. Нефедова, П. М. Полян, А. И. Трейвиш. М.: ОГИ, 2001.

[16] Нефедова Т. Г. Российская периферия как социально-экономический феномен // Региональные исследования. 2008. № 5 (20).

[17] Пилясов А. Н., Замятина Н. Ю. Сравнительный институциональный анализ как новый инструмент исследования проблем пространственного развития // Региональные исследования. 2012. № 1.


Вернуться назад