ИНТЕЛРОС > №3, 2018 > Интервью с Олесей НиколаевойИнтервью с Олесей Николаевой24 января 2019 |
Беседу вела Надежда КондаковаОлеся, не будем скрывать, что мы знакомы лет сорок, еще с литинститутских времен, и уже о многом успели поговорить в жизни. Конечно, больше всего самого литератора – в его текстах (в стихах и прозе), а не в комментариях к ним, каковыми являются интервью и всякого рода авторские предисловия-послесловия. Н.К. – Итак, пройден большой литературный путь – с множеством книг и читателей, с откликами и рецензиями профессионалов, с премиями, с профессорским званием, наконец, с учениками, которых надо было воспитать так, «чтоб было, у кого потом учиться» (как написал твой литинститутский «учитель» – Евгений Винокуров) О.Н. – Да, честно говоря, в юности я и не предполагала, и не мечтала дожить до нынешних лет: подобно Ивану Карамазову, я думала, что «кубок жизни» опорожню годам к тридцати трем, ну тридцати семи… А о дальнейшем и не думала, ничего не загадывала, жила очень насыщенной эмоциональной и, смею сказать, творческой жизнью, с пылом, с жадным любопытством к ее героям, событиям, сюжетам, деталям, оттенкам. Сила «интенсивности жизни» (по Константину Леонтьеву) была невероятной, мне было жалко спать! Ну, и к сорока годам я очень истощилась и истончилась. Ты выше ценишь не изделие, И Винокуров поощрял именно это. Его самого по праву называют «мастером художественной детали», и он всегда акцентировал на этом при разборе стихов наших «семинаристов». Кроме того, у него был замечательный поэтический слух и вкус: он умел находить прекрасные строчки даже среди прочей многословной чепухи. Он действительно любил поэзию и поэтов. Поэтому – да, действительно, он – мой учитель или, вернее, один из них. Это потом уже я стала в стихах «юродствовать», искать собственную интонацию, свой музыкальный строй… Н.К. – Проза и поэзия – как они соотнесены в твоей творческой жизни? Идут ли рука об руку, или разнесены во времени? Когда пишутся повести и рассказы, когда «приходят» стихи? Есть ли какая-то закономерность в этом, или процесс спонтанный, не поддающийся вычислению и регламентированию? О.Н. – Очень грубо говоря, у меня задействованы разные органы чувств, пишу ли я стихи или прозу: стихи – скорее, слух, я что-то слышу, какую-то музыкальную фразу, а проза – зрение: порой это чистое визионерство, когда мои персонажи являются мне вживую и сами начинают на моих изумленных глазах разворачивать сюжет. Н.К. – Бывало ли когда в твоей жизни творческое настроение, которое можно выразить словами Блока: «Молчите, проклятые книги, я вас не писал никогда»? И если да, то как из него выходила? О.Н. – Конечно, такое бывало и не раз. Это очень мучительное состояние, которое можно сравнить с чувством богооставленности. Особенно мучительно я переживала это в юности, когда у меня не было еще опыта прохождения через пустыню. Когда кажется, что вовеки уже этот творческое воодушевление к тебе не вернется и ты обречен влачиться по праху земному. Краски померкли, на глазах пелена, диапазон слышимых звуков сузился, и сердце не горит. Н.К. – Мне кажется, что Олеся Николаева – поэт скрытой и хорошо замаскированной иронии, что в принципе не свойственно так называемой «женской поэзии». Так есть ли она, эта «женская поэзии» вообще? Или при столкновении с нею всякий раз на ум приходит строфа Ахматовой: «Я научила женщин говорить, О Боже, как их замолчать заставить?!» О.Н. – В словах Анны Андреевны чувствуется некоторое кокетство, ведь многие ее стихи написаны мощной мужской рукой. И вот все это копошение вокруг названий «поэт», «поэтесса», которое она затеяла, мне кажется, слишком мелким. Применительно к женщинам-поэтам слово «поэтесса» вовсе не звучит для меня уничижительно, а вполне естественно, как скажем, «актриса», «артистка», «балерина», «пианистка» или «художница», если речь о женщинах-профессионалах. Н.К. – Наше поколение росло под крылом полузапретного «Серебряного века», «литературы в отсутствии», как сказала Марина Кудимова. Что для тебя значит этот период в целом? И было ли когда его переосмысление? Менялось ли отношение к его отдельным персонажам или ко всей этой литературной эпохе? Если да, то когда и почему. Если нет, то тоже почему? О.Н. – «Серебряный век» – век обольщений и наитий, мистификаций и откровений, игры и молитвы. Это – восторг от ощущения «бездны на краю» и заглядывания в эту бездну. В конце концов, эта бездна разверзлась и, по слову Ницше, сама заглянула каждому в глаза. Н.К. – Что для тебя главное в профессии писателя? И без чего «нет поэта»? О.Н. – Три главные вещи: прирожденный талант, воля к писательству и судьба. Могу еще так пояснить: душа (Психея) должна подружиться, войти в унисон с талантом и призванием (Музой), чтобы они взаимно не противоречили, а, напротив, поддерживали друг друга. Когда ослабевает душа в жизненных мытарствах, на помощь ей приходит преобразительница жизни – Муза. Когда Муза выдыхается, душа вдыхает в нее свои жизненные силы. Как-то так. Этот путь их совместного странствия определяет судьбу. Н.К. – Многое ли можно простить человеку за «талант»? Скажем, некоторые действительно талантливые люди – неуживчивы, обидчивы, амбициозны, не толерантны, склонны «говорить правду-матку», как они ее понимают. Распространяется ли в этом случае твое отношение к человеку на отношение к его творчеству? Н.К. – Недавно одна дама рассказала мне о «фестивале православной поэзии». Как поэт православного мироощущения, как матушка, жена священника, скажи, нужны ли такие специальные фестивали? И не сужает ли «тематическое прочтение» эту проблему сущностно? О.Н. – Я понимаю, что тут имеется в виду под «православной темой», но я бы поостереглась квалифицировать поэзию по этому принципу. Русская поэзия, классика, по преимуществу, – православная по своему духу, даже если в стихах не упоминаются ни евангельские события, ни атрибуты церковности. Здесь самое ценное – то, что возвышает и преображает душу, изымает ее из детерминизма «мира сего» и «века сего» и приближает к Творцу, который и Сам – Поэт (по-гречески «творец» – «поэтос» или «пиитос»). В Символе Веры так по-гречески и написано: «Верую в Бога Отца Вседержителя, Поэта неба и земли». Н.К. – Сегодня многие пытаются вычеркнуть весь «советский период» из отечественной поэзии, или сильно уменьшить его значение, приписывая ему все грехи разом – от обычного конформизма до «служения дьяволу». Что ты думаешь по этому поводу? Каких поэтов этого периода ты ни за что не отдашь «вычеркивателям»? О.Н. – Честно говоря, не люблю такой идеологический и прагматический подход к поэзии. «Советский период» – это все-таки и Маяковский, и Есенин, и Пастернак, и Мандельштам, и Хармс, и Заболоцкий, и Ахматова. Да и Бродский. И далее – множество замечательных поэтов, всех и не перечислить: Ярослав Смеляков, Семен Кирсанов, Борис Слуцкий, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Александр Межиров, Юрий Кузнецов, Борис Чичибабин, Евгений Рейн, Александр Кушнер, Олег Чухонцев и т.д. (перечень можно продолжать и продолжать). Никого не хочу вычеркивать. Просто жалею, что многое из этого осталось не прочитанным в нынешнем веке из-за «партийных» предрассудков. По сути, это большевистский подход к культуре и к поэзии, в частности: тогда тоже партийно-пролетарским сознанием отвергалась вся предшествующая культура как «буржуазная». Мне непонятно и обидно, когда читатели поэзии начинают требовать и искать чего-то «нового» в то время, как они не знают, даже и не пробовали «старого». А ведь в этом как бы «старом» есть очень много той новизны, которую еще неизвестно, откроют ли заново молодые поэты и читатели. Во всяком случае, «дыр бул щир убещур скум вы со бур л эз», более чем столетней давности, пока никто не переплюнул. Н.К. И в заключение – коротенький литературный «блиц»: О.Н. – О, нет, невозможно выбирать! Мне тут нужны все, вся полнота русской литературы: и Державин, и Баратынский, и Некрасов, и Гоголь, и Чехов, и Лесков, и Гончаров, и Мельников-Печерский, и все-все-все… В принципе, русская литература уже дает то содержание, которым можно жить. Этим можно жить и выжить,
Примечание: Вернуться назад |