(Антология современной уральской поэзии. 2012–2018 гг. – Челябинск : Издательство Марины Волковой, 2018. – 760 с.)

Александр Башлачёв говорил в интервью, что любое литературное творчество должно начинаться с вопроса «Зачем?» Не обязательно ответ будет один, но отвечать на этот вопрос необходимо каждый раз заново. Чтобы задать этот вопрос касательно выхода четвёртого тома Антологии современной уральской поэзии, сперва обратимся к истории мифа «уральской поэтической школы» (УПШ), потому что выход каждого тома предлагал свой ответ. Началом послужила публикация в 1992 году дюжины малобюджетных поэтических книжек в серии «Классики пермской поэзии». Дальше следовал журнал «Несовременные записки» и, наконец, выход в свет первой Антологии современной уральской поэзии («Фонд Галерея», Челябинск, 1996 г.), который сделал заявку на присутствие крупного литературного сообщества в Уральском треугольнике: Осуществиться, научиться узнавать своих в лицо, не ехать за воздухом в столицу, а обнаружить его наличие по месту пребывания.
После данного ответа были изданы ещё три десятка авторских поэтических книг, завершившиеся публикацией второго тома Антологии современной уральской поэзии («Фонд Галерея», Челябинск, 2003 г.). Войдя в тройку лучших поэтических книг 2004 года по версии оргкомитета XVII Московской международной книжной выставки-ярмарки, эта Антология завершила формирование такого понятия, как УПШ и ответила на вопрос: Заявить о себе, получить признание на равенство с московской и питерской школами. И уже авторитетные персонажи литературного бомонда того времени (Андрей Вознесенский, Дмитрий Пригов, Вячеслав
Курицын и др.) дискутировали об особенностях и потенциале этой «школы», тогда как другие не менее энергично отказывали ей в праве на существование.
Третий том Антологии («Десять тысяч слов», Челябинск, 2011 г.), а также издание в 2013 году «Энциклопедия. УПШ» и 30 малобюджетных поэтических книг серии «ГУЛ» для корректировки в школах и библиотеках «регионального компонента» подвели черту под этим спором. Теперь ответ выглядел как экспансия, как заявка на смену культурной парадигмы и правил литературной игры. Что в дальнейшем было подхвачено выпуском двухтомника «Русская поэтическая речь-2016» (РПР) (Издательство Марины Волковой, Челябинск, 2016 и 2017 гг.) и книги о русской и французской поэзии «Воздух чист…» (Издательство Марины Волковой, Челябинск, 2018 г.), трансформировав ответ: Существуют не поэты, а поэтическое мышление, проникающее и остающееся в мире посредством поэтов и способное определить дальнейшее общечеловеческое бытие.
Четвёртый том занялся не селекцией и очерчиванием границ (их преодолели, втянув в игру максимальное количество участников, и что самое важное – аналитиков происходящего), а созданием избыточных условий для речевого эксперимента. Здесь сохранялись не самые удачные образцы, а примеры нарушения табу и областей «литературной пошлости».
Том получился не фиксирующий, а игровой, провокативный, и наиболее яркими персонажами предложенной игры в «смерть автора» предстали совместные подборки, напечатанные под псевдонимами «Братья Бажовы и сестра их Варвара» и «Я _Аноним». С самого начала флагманом УПШ является Виталий Олегович Кальпиди, потому именно его поэтика и поиски более 30 лет находятся в центре внимания пишущего сообщества Урала. Ему подражают, от него открещиваются и снова подражают. Потому не удивительно, что обе анонимные подборки первоначально воспринимаются шуткой Виталия Олеговича:

Спроси: зачем? И я предположу:
так добывают перхоть снегопада –
она придаст любому миражу
погоду рая на просторах ада,
где все сидят на корточках, в грязи,
а мимо них походкою невинной
идёт Мария с плёнками УЗИ,
где чётко виден крестик с пуповиной.
(Виталий Кальпиди, «Про то, что всё может стать жизнью – даже смерть,
невзирая на то, что всё становится смертью – даже жизнь»)

но в мозгу твоей клавиатуры
роли поменялись на ходу:
родина – куда горящим туром
завтра после смены попаду
только заедающей пластинкой
моя память крутит всё одно
под хиджабом хохот палестинки
край подола выпавший в окно
(Братья Бажовы и сестра их Варвара, «запах нарождения и тлена…»)Член вибрирует, точно мобильник,
холодеет прямая кишка:
парень спьяну открыл холодильник,
а там – прорубь и рыбья башка…
(Я_Аноним, «Сельский мудильяни»)

Нет, пришла молодая поросль, которым показали, как и что можно, за что похвалят в данной компании, что именно желают видеть напечатанным. Обе подборки мне показались растягивающими идею, заявленную в двухтомнике «РПР-2016»: в рамках проекта отдельные голоса сглаживаются и выявляется наиболее сильная стратегия. С чем я бы соглашаться не хотел, всё-таки каждый из педагогов УПШ дал своих учеников, выросших независимыми мастерами. На данный момент одним из самых известных прозаиков России является Алексей Сальников, как поэт публиковавшийся в антологиях, начиная со второго тома:

Ребёнка зовут, и он уходит во мрак,
Оставляя всё на своих местах,
Стихи на читателе отпечатываются, как
Диванная ткань на детской заднице и локтях.
(Алексей Сальников «Поэзия, говорят, такой невесёлый цирк…»)

Что касается педагогов, то одни ушли, кто-то замолчал (а каждый том учитывает стихи, написанные в заданный семилетний промежуток), другие оставили педагогическую деятельность, сохраняя с наследниками больше дружеские, чем наставнические отношения. Одной из сильнейших подборок представлен Андрей Санников:

С деревянной веткой в руке
он сидит на крыше один.
Слеп с рождения. А вдалеке
проплывают несколько льдин.
Открывает рот – изо рта
свет идёт, как из маяка.
Закрывает рот – темнота
наступает. Только рекасветится зелёным слегка.
(Андрей Санников, «Когда уже и жизнь погасла…»)

Интересно сопоставлять с его поэтикой подборки учеников: Нины Александровой, Вадима Балабана, Екатерины Гришаевой, Сергея Ивкина, Елены Оболикшта, Александра Петрушкина, Владислава Семенцула. Присутствие обязательного абсурда не является тавро, а естественным условием их речи. И при этом каждый из них обладает теперь уже собственным мифологическим пространством. Нина очерчивает тайны гендера, старения, смерти; Вадим выворачивает бытовые события наизнанку; Екатерина описывает рельеф областей Духа; я ощупываю теологические границы; Елена напрямую продолжает и развивает учительскую речь; Александр соединяет повторяемые образы с конструктивными ходами Аркадия Драгомощенко; Владислав месит реальность, словно пластилин.

а в глубине дышат
тайные подземные озера
хрустальная трава пульсирует под ладонью
прозрачный старик
мой дед
гладит по голове закрывает глаза
я открываю
(Нина Александрова, «предутренние сны реальней всего…»

когда бы знать какая светотень
достанет кольт из долгого кармана
я вовремя бы выскочил с экрана
во время криминальных новостей
из головы Вадима Балабана.
(Вадим Балабан, «орлы над полем делают курлы…»)

И на его лице болят ресницы
Деревьев, умирающих под утро
Друг друга утешают криком птицы
Летящие, наверно, ниоткуда
(Екатерина Гришаева, «Живём внутри приснившегося горя…»

Мы (пасынки подкожной немоты),
подъев свои последние понты,
по одному заглядываем в бездну:
увиденное выжигает речь,
а если слову нечего беречь –
и жизнь, и смерть отныне бесполезны.
(Сергей Ивкин, «Мы (осаждённый город неделим)…»)

Под рукавами на просвет шумит
густая шерсть сплошных эритроцитов
(они бегут, превозмогая локти),
расстрельный список порван и летит,
и ангел смотрит сверху и гудит,
как квадрокоптер.
(Елена Оболикшта, «Остыли воды, с тыльной стороны…»)

Гинденбург упал, удлиняясь, как океан,
вырванный, как канат, из всех своих ран,
как Севастьян святой возвращается из катакомб
чтоб излечиться и быть для своих окном.
Пассажиры спускаются, камни меж них летят,
выстраиваясь в – поданный прежде времени – трап,
но через три минуты сорока кивнёт хвостом,
и пАром всплывёт из-под земли парОм.
(Александр Петрушкин, «Прибытие»)

Подумал я и посмотрел на старый глобус
А мой ребёнок рисовал на нём овец
И пояснил, что это очень хитрый фокус
Берёшь овец, рисуешь и вуаля
Вокруг весь мир теряется мгновенно
(Владислав Семенцул, «Грачи в Россию больше не летят…»)

Иначе устроена речь другого педагога – Юрия Казарина. Используя самые простые понятия, он выстраивает новое мироздание, соединяя семантические шлейфы слов:

Дерево – это дерево, снег и птицы
с месяцем, истончившимся до ресницы –
в небе, в глазу, и теперь золотятся слёзы:
слышно, как сердце надсаживают лесовозы –
и мужики наливают с ресницей водку,
чтобы построить не баню, а просто лодку.
Дерево – это лодка. Я спал под лодкой –
и посылал сороку за новой водкой.
Плакал мой бог и лицо вытирал пилоткой…
(Юрий Казарин, «Дерево – это снег…»)

Хотя здесь предпочтительно вести линию родства от его учителя – Майи Петровны Никулиной. И рядом с Юрием Казариным бок о бок сразу встают Аркадий Застырец и Евгений Касимов, а наиболее последовательным продолжателем такого «города-текста» выступает Константин Комаров.

Только ахнешь, всплеснув рукавом,
поразбрызгавши капельки водки…
Я хотел бы вернуться в тот дом,
только там нынче серые волки.
Синий снег не снижает жары,
по которой когда-то мы вплыли
в райский рой золотой мошкары
или в царствие огненной пыли.
(Константин Комаров, «Кровь ленивее и лиловей…»)

Но все эти персоны уже возникали ранее (как и многие другие авторы четвёртого тома), потому хотелось бы рассмотреть новые голоса. Если третий том наиболее широко представил Екатеринбург, то четвёртый – Пермь и Челябинск, а также показал осиротевший без Евгения Владимировича Туренко Нижний Тагил. Екатеринбург на данный момент богат женскими голосами: Инна Домрачева, Евгения Изварина, Юлия Подлубнова, Екатерина Симонова, – но порадовал введением в «храм» антологии Юлии Кокошко, в прежних проектах УПШ представленную прозой.

Вылет из Вены на облаке пыли –
в расу носов, в полосу любопытства,
коего столько жужжит на земле,
чтобы успеть в таковом ремесле.
Смотры, феерии, перья и холст…
В западном воздухе – скирд петухов,
в чье озаренье возложен приход –
многие тыквы, реторты, крепышки,
урны, где тлеют мирские дела…
(Юлия Кокошко, «Часы путешествий»)

Пермь выделилась Владимиром Кочневым. Работающий исключительно в рамках верлибра, он крайне непривычно выглядит на фоне почти обязательной для УПШ силлабо-тоники:

в чужом доме
я надел чужие ботинки
и гуляю по этажам
вслушиваясь в эхо подошв
это так странно
как будто говорить
с кем-нибудь
черные перчатки голубей
аплодируют
снежному утру
(Владимир Кочнев, «в чужом доме…»)

А с другой стороны его тексты настолько похожи на ранние тексты Андрея Санникова, родившегося в Пермской крае, что видно, насколько долго сохраняются «интонации» места.
Челябинск целиком находится под влиянием Виталия Олеговича Кальпиди, потому наиболее интересно рассматривать тех, кто из-под его опеки вырывается.
Александр Самойлов достаточно часто соотносится критиками с Дмитрием Александровичем Приговым, куски прямой речи в его стихах напоминают о концептуализме, но в них гораздо больше эмоциональной вовлечённости автора:

евтушенко был не настоящий
настоящего сложили в длинный ящик
отключили функцию ума
и отправили на станцию зима
сколько их таких по всей россии
ящиков лежит по всей россии
то песок то снег запорошит
то как будто мышка шебуршит
(Александр Самойлов, «евтушенко был не настоящий…»)

Александр Маниченко в таком случае может быть соотнесён с Дмитрием Воденниковым и стратегией «новой искренности»:

предательским телом краской стыдливой
чем-то внутри
семечком спермой слюной царапиной прокушенной губой языком неповоротливым некрасивым
говоришь во мне
через меня говори
(Александр Маниченко, «Финал»)

Но в интонациях Александра больше взято от песни, он организует свои высказывания не как личные, а хоровые, возвращая в русскую поэтическую речь древнегреческий театр.
Наталия Санникова, вместе с Александром Маниченко, Евгением Смышляевым и Константином Рубинским, делающая в Челябинске поэтический фестиваль «InВерсия», а прежде ведущая педагогическую работу в городе Каменск-Уральский, на первый взгляд почти неотличима от образа, раскрытого в предыдущем томе. Однако её речь становится всё более манифестированной, это уже не фиксации ускользающего бытия, а вскрытые гнойники и претензии к миру, скорее естественные для подростка, но усиленные жизненным опытом и культурным багажом:

Но страшные сны им снятся,
это, оказывается, неизбежно,
страх человеку зачем-то нужен.
Однако, если он компенсируется любовью,
жизнь даже во сне побеждает –
и страх, и темноту, и смерть – всё.
Правда, кроме любви есть ещё искусство,
оно тоже сильнее смерти,
но если б не папа,
я б никогда об этом не догадалась.
(Наталия Санникова, «В детстве я думала, отец меня ненавидит…»)

«Нижнетагильская школа» почти полностью перебралась в Екатеринбург, либо вышла за пределы страны. Каждый из выпускников по-своему несёт находки Евгения Туренко. Сейчас к их екатеринбургскому бытованию примыкают Егана Джаббарова и Анна Лукашёнок. А сам Тагил раскрыл альтернативные голоса: Анастасия Журавлёва, Елена Ионова, Алексей и Елена Мироновы – представляющие не столько существовавшую до них локальную традицию, сколько самостоятельное созревание.
Всего четвёртый том вместил стихи 74 авторов, а также сделанные ими переводы или вариации на стихи поэтов из 20 стран. Внесение в антологию блока переводов окончательно подтвердило, что УПШ прервала с принадлежностью к конкретной территории, на данном этапе преобразившись из провинциального культа в развивающийся эгрегор.
Зачем? – Чтобы продолжаться.

 

Примечание:
Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Лауреат премии MyPrize-2018. Дипломант Первого Санкт-Петербургского поэтического конкурса им. И.А. Бродского в номинации «Большое стихотворение» и «Илья-премии». Живёт в Екатеринбурге.