ИНТЕЛРОС > №4, 2018 > Три книги Сергей Ивкин
|
(Попытка прочтения) Библейское время Юлии Белохвостовой Каждый читатель ждёт от стихотворения чего-то своего. Банальность? Но как прочесть? Именно «своего», именно ему принадлежащего, что он может узнать. Или принять, примерить на себя. Потому и говорят, что самые лучшие стихи таковы, словно они «уже были всегда». Не просто давно, а всегда. С библейских времён. И именно эта «библейскость» и «всегдашность» у Юлии Белохвостовой в текстах становится краеугольным камнем. О чём эти стихи? О жизни, о природе, о погоде, о смерти, о том, что ничего у людей не меняется: проходит год с августа по август, от урожая до урожая… Под слоем золотистой пыли тонул в осеннем солнце сад, со стороны усадьбы старой трезвонили колокола, и яблоня библейской Саррой воспрянула и понесла – согнулись ветки под плодами, не в силах с ношей совладать, а в доме пахло пирогами, а в сердце стала благодать. Я лично всегда искал в стихах атмосферу, состояние, в которое можно погрузиться, прожить как собственный опыт. И сам пишу о состояниях, но ищу тех, кто говорит иначе: легче, незаметней, естественней, словно и не пишет, а рассказывает, не замечая размеров и рифм, словно дышит (а это сложно, сложнее всего, нет в поэзии никакой естественности): Разжимает руки лето – листья смятые в руках,
размышления поэта, божий свет и божий страх, цвет жасмина в волосах, ночь жасминового цвета. «Тропинка до Щучьего озера» У Юлии Белохвостовой почти никогда не случается так, что хочется спросить: «А это вообще о чём?» Каждое стихотворение предельно понятно по смыслу. Вот умерла бабка Улита. А корова стучится рогами в ворота, просит, чтобы хозяйка домой пустила. Не понимает, что произошло? Но это не главное, а главное то, что ты видишь это своими глазами. Тебе в оболочке стихотворения передают не сообщение о смерти неизвестной тебе старухи, а весь окружающий мир, все пересуды, и летнюю ночь, и имена всех прочих бурёнок, сразу в подкорку, прямиком в набежавшие в горло слёзы. Да, эмоции, чувства, сентиментальность. Современная поэзия о другом. Да о том же. Без повторов. Каждый говорит с нуля. Своё несёт. Примут не примут. Не так важно. Сказать надо. Подставляй же плечи, торопись,
принимайся боронить и сеять, следуя завету Моисея, сотвори из праха снова жизнь.
Собери трудов своих плоды, Вот получается говорить сразу и за сегодняшний день, и за всегда. Не меняется человек. Меняются декорации, а спектакли играют те же. Про любовь. Про оставленность. Про надежду. Про возвращающееся и возвращающееся детство, сквозь все времена, с приметами всех времён, от страшного Углича до благословенного Крыма. К двум часам побережье становится тише воды,
полногрудые жрицы Асклепия в белых хитонах по аллеям вдоль кипарисов вечнозелёных удаляются в царство отдыха после еды.
На железных кроватях, поставленных в ряд под окном, И во сне улыбается девочка, сжав в кулаке Книга «Яблоко от яблони» читается как палимпсест, сквозь голос Юлии проступают цитаты из Есенина или Пастернака, через советский быт проступают то знамёна Кубы, то золочёные нимбы, сквозь частную судьбу проступает история страны, но в итоге открывается не ахматовская «одна великолепная цитата», а волошинская нераздельность всех, надмирность плача. И Максимилиан Александрович подходит и обнимает Юлию Белохвостову за плечи. Вне Коктебеля. В любом месте нашей крошечной планеты: Перезвон стеклянный бокалов разных Обратная сторона слова (Александр Корамыслов, Полина Потапова. «Танкетки на двоих», Челябинск, Издательство Марины Волковой, 2018) Москва
петушится
се ребро Форму танкетки придумал уральский поэт, в данное время живущий в Лондоне, Алексей Верницкий, когда искал запомнившуюся строчку из песни в сети. Он увидел, что эта строчка вполне самостоятельна и сама является стихотворением, будучи записанной определённым способом. Получился русский аналог хокку, но исходящий не из имитации иной культуры, а выросший на почве родной речи. на Первом
канальи
спецназ какого Александр Корамыслов поэт крайне разнообразный. В Воткинске, где он проживает, шутят, что Александр представляет всю русскоязычную поэзию Удмуртии от эпоса до прибаутки. Это, конечно, не так. Много лет я проработал в жюри фестиваля «Бабушкина дача», на котором помимо знаменитых «Бурановских бабушек» на трёх площадках выступали рок и фолк-ансамбли, барды и поэты. Но именно публикация танкеток сделала Александра самым известным поэтом республики. #
улон – жизнь, шудон – игра (удм.)
что жизнь # шудбурим # пырыны Полина Потапова долго искала свой голос в толпе Уральской поэтической школы. Танкетки – не самый авангардный её проект. Она часто работает с визуальным планом своих стихов, передавая приветы Симеону Полоцкому. Но в соавторстве с Александром потеряла в пафосе и приобрела в злости. каскадёр
дал дёру
плати не надо Минимализм шагает по стране. Не только Вишневский звучит с экранов, на вечерах поэзии в Екатеринбурге читают Ивана Ахметьева. Стихи, словно рыбы, ныряют обратно в будничную речь и выныривают танкетками. пробки
для проспектов
тыча во умные Ещё недавно отрицали авторство палиндромов, спорили из-за дюпонизмов. Дальше издали антологию без имён. Авторство всё равно узнаётся. Потому что человек – это стиль, а речь – это характер. Рассыпанные паззлы отражение я –
выражение облака ты сквозь покров невесомого образа плотного как набухшие бутоны туч точного как ожидание ливней мы молчим о себе в разговорах о небе изъясняясь тонкими пёстрыми нитями пересечений на обновленной карте знакомого города Совершенно естественно, что эти открытки стали предметом коллекционирования. И у каждого из коллекционеров собиралась своя собственная книга. Кстати, первая и единственная книга этого поэта. в голографическом мире
нет никаких чертей – проекция самого себя первозданна и чиста всегда бог – мой любимый котёнок Новосибирск вообще любит визуализации. Здесь работает поэт и фотограф Катерина Скабардина, которая совмещает художественные портреты поэтов с их стихами и вывешивает в супермаркетах, чтобы «город знал своих поэтов в лицо»; здесь, проходя по улицам, встречаешь на стенах домов рифмованные признания в любви. Святослав работает исключительно с верлибром. Я помню недоумевающие взгляды вполне подготовленной публики во время его выступлений в Красноярске или Тольятти. Он сам объяснял, что не надо слушать его, нужно слушать себя, сделать текст собственной речью, поместиться в него, как в свою историю. я прихожу в себя
чтобы увидеть тебя здравствуй точка моя привет прозрачный одуван мы так нечасто встречаемся будто бы нет да. Потому и появились открытки, чтобы вычесть автора, гул текстов по соседству, оставив читателя наедине со стихотворением. Открыть ему дверь в его личную Поэзию. Что же касается холстов Евгении Шестаковой-Шадриной, то книги художников – выставки – также не слишком часто читают. Холсты – не иллюстрации. А стихотворения для визуалов. У этой книги два автора. А может и три, потому что переводчик всегда добавляет нечто от себя: THAT IS I HAVE TO SPEAK OUT:
I DON’T KNOW WHAT FOR I INVENTED THE PLANET WHERE OUR FEATHERS AND QUILLS WON’T BE PLACED IN SOME HERBAL BEAD-ROLL WHERE ALL NESTS AND ALL BIRDLINGS AND EVEN THE LACTEAL ARDENT AIR FULL OF HOPELESSLY ARRANT BRIGHT SHINING. Примечание: Вернуться назад |