* * *
Качай меня, качели,
От смерти до любви
Под плач виолончели
И смехи визави.
Люби меня негромко
И мучай, не спеша
Под музыку потомка,
Где числится душа.
Оставь на всякий случай
Мне ржавый хрип и крик
О жизни невезучей
Длиною в целый миг,
О том, что Оно Слово,
Насущнее, чем сыть,
О том, что «вита нова»
И в смерти имет быть.
И где мазня Ван-Гога
И Арля рыжий цвет.
Где правит воля Бога,
Которого там нет.
* * *
Говорит мне здешний человек,
Что пора от жизни отдохнуть,
Я в ответ, не подымая век,
Говорю, что продолжаю путь,
Но уже нисколько не спеша,
Суммой дел спасаем и ведом,
Что давно замыслила душа,
Отложив работу на потом –
Накормить скотину муравой,
Посадить за домом тополя,
И какой-то мыслимой порой,
Нас отпустит скорбная земля
В ту, где грезил словом наяву,
Где кружил мерцанием объят,
В ту мою последнюю главу,
Где стоит неведомый мне град,
Где недолгий отдых и приют,
Где уже не станет жен и дев,
Где давно неслышимо поют
Лишь глухим неслышимый напев.
* * *
Зачем-то Бог меня оставил
На этом свете в скорбный час,
И я живу противу правил,
Который век во имя Вас.
Грешу, мерцаю, чаще тлею,
Слова о смыслы сокруша,
Ничто, как должно не умею,
Что может зрелая душа.
Лишь изредка руки касаясь,
И Ваш предчувствуя укор.
Я перед Богом тайно каюсь,
Что жив случайно до сих пор.
* * *
Гуляй – поле, гуляй – ветер,
Гуляй музыка сама.
Мне теперь лишь солнце светит,
Где светила даже тьма.
Я иду себе направо,
Только камни и кусты.
Слева дева, словно пава
Непомерной высоты.
И добра и величава,
И послушна и мила.
Все равно иду направо,
Делать грешные дела.
Выворачивая слову,
Полумертвую главу,
Смыслом взятым за основу
То ли весть, то ли молву.
Мне б успеть заштопать страхи,
Мне бы голос поберечь,
Рукава живой рубахи
Перешить в сплошную речь.
И повесить на просушку,
И покрасить в белый цвет.
И найти тайком полушку,
Ту, какой на свете нет.
* * *
Что-то было не так. Что-то стало иначе.
Зря я прежде о чем-то у Бога просил,
Он просыпал, смеясь, мимо пальцев удачу,
И забыл обо мне, и звезду надо мной погасил.
Что мне было, признаться, до этой печали,
Если плыли качели, и в небе держали меня.
Столько жизни в избытке отпущено было в начале,
Что для смерти, казалось, судьба не оставит ни дня.
И с тех пор я живу в этом вечном обмане,
Мимо воли давно позабывшего землю Творца.
Лишь погасшей звезды все равно различая в тумане
Бывший свет, что пребудет со мной без конца.
* * *
Моя любимая плачет утром.
– Чего ты плачешь?
– Хочу в небо.
– Летим в Аризону.
– Не хочу самолетом,
Хочу крылья.
И мне нечем ее утешить,
А она все плачет и плачет.
* * *
Поколдую, звук настрою,
И скручу в тугую нить.
То чего я в мире стою,
Не тебе о том судить.
Вот душа поверх сорочки,
Вот рассудок смысла вне.
Вот ушли из текста точки
Шагом медленным ко мне,
И в оставшемся разладе
Различить едва я смог –
«Будет править в Цареграде
Прежде царь, и следом Бог».
Но не мне блюсти законы,
Византийский тратя пыл,
Все житейские резоны
Я намедни позабыл.
И вяжу на спицах страха
Скорбный свет сгоревших свеч,
Чтоб горячей горстью праха
Рук холодных не обжечь.
* * *
Какая ночь, какая улица
В сиянье музыки и свеч.
И как рыдает и сутулится
Твоя изысканная речь.
Ты в благодати и условности,
В поре несложной наугад,
А я в навязанной греховности
Который год живу подряд.
Зачем-то это не кончается
Внутри закрытого лица.
Пора, наверное, отчаяться,
Но путь не пройден до конца.
Он, то тяжел обиды мерою,
То легче веянья молвы.
Я не пойму, во что я верую,
Но знаю: верую, увы.
* * *
Кто многое имел, тот много потерял,
А мы с худой сумой не ведаем потерь,
Привычно легок шаг, вчера звенел металл,
И как звенел вчера, едва звенит теперь.
Но хватит на билет финальной кутерьмы,
Комедии поэз и драмы прочих проз,
И за железный грош сидим в партере мы,
Вертя в кривом уме всего один вопрос,
За что такая честь дана на тризне БЫТЬ,
Смеяться невпопад, и плакать невзначай,
Жевать серед рядов попкорновую сыть,
Смотреть на смерть Пьеро, прихлебывая чай.
Мальвина на ковре в сиянии свечей,
И слезы по щекам, и музыки разбег…
Глотатели острот, хранители речей,
Нас проиграл в очко, блатной по сути, век.
* * *
Я мало что могу, убогой жизни раб,
Когда царят вокруг кистень и медный грош,
На каждый вздох – налог, на каждый выдох – кляп,
И кто кому судья вовек не разберешь.
Смиренью есть предел, но страху – никогда,
Конечно, ваша власть, и править – ваш черед,
Зачем и кто, скажи, сослал меня сюда,
А может быть послал, (как слово), в переплет.
Сказать? Да я сказал негласно в глухоту,
Пропеть? Да я пропел и в звуке изнемог,
Когда-нибудь и я, как птица – на лету.
Не вздрогнет чей-то крик, и не заметит Бог,
Как лист, легко кружа, истаю в темноту.
* * *
Любовь конечна, как дорога
От пункта «а» до пункта «я»,
А после – служба и тревога
Убогой ноши бытия.
Ни бурных дебрей алфавита,
Ни «несвободы торжества»,
Где вместо ада «дольча вита»
Под флагом скотским естества.
Там визави танцуют маски,
Базара скорбный тара-рам,
И в ожидании развязки
Бразильский кофе по утрам.
* * *
Чужая дорога,
Чужая судьба,
Не в смысле итога,
Но в смысле раба.
Все так же бездомно,
Все так же грешно,
Местами не скромно,
Но чаще смешно.
Пол-горсти удачи
На желтый реквест,
А можно иначе,
Не финиш, а крест.
* * *
Как хорошо, что все кончается,
И то, что сделал – пустяки,
И не успел еще отчаяться
Всей желтой жизни вопреки.
Хожу – бегом, летаю – бегая,
В румянце – олово ланит.
И музыка – скотина пегая –
Покорно рядом семенит.
И горла гульбище луженое,
По край в толпе внебрачных слов,
Гудит весной завороженное,
Чей зов не вечен и не нов.
* * *
Я не могу писать словами,
Я лучше солнцем напишу,
И белым облаком над Вами,
Строку усердно завершу.
Я напишу Вам током речки,
Протокой нежности во тьме,
И пламенем тревожным свечки
Горящей в сумрачном уме.
И той ранимостью и мерой,
Которой непостижно дно.
Навзрыд невыразимой верой,
Что ведать слову не дано.
* * *
Люди в века играют,
В вечность играет вода.
Бессмертные умирают,
А смертные никогда.
Одни, умирая живы,
Другие, живя, – мертвы,
И прочие выводы лживы,
У самой слепой молвы.
И все что случись иначе,
Верой да будет слепых.
Мертвые живы в плаче,
Которым мы помним их.