Об авторе: Я, Микушевич Владимир Борисович, родился в 1936 г. в г. Москве. Последующая моя жизнь долгое время была связана с Подмосковьем. На школьной скамье начал переводить немецких и английских поэтов, впоследствии к ним присоединились французские и итальянские. Пишу стихи по-¬русски и по¬-немецки, перевожу русскую поэзию на немецкий язык. Книги стихов: Крестница Зари, 1989; Бусенец, 2003; Сонеты к Пречистой Деве, 2006; Сонеты к Татьяне, 2008; Голуби¬свидетели, 2013; Трёхстишия, 2016; Сам¬Град, 2016. Худ. проза: Будущий год, 2002; Воскресение в Третьем Риме, 2005; Таков ад, 2012. Философские эссе: Власть и Право. Соблазн и угроза тоталитарной демократии, 1998; Проблески, 1997; Пазори (в двух книгах), 2007.

«Поэт, владеющий иностранными языками и отдавший лучшую долю своей жизни искусству поэтического перевода, часто более известен как старатель чужой словесности , нежели как оригинальный автор. Такова была судьба Аркадия Штейнберга, Сергея Петрова, Семена Липкина. Имя Владимира Микушевича вполне могло оставаться незаметным, затерянным в оглавлениях многочисленных томов знаменитой Библиотеки всемирной литературы. В его переводах выходили романтик Новалис и, как в советское время определяли – «реакционный символист» Райнер Мария Рильке, гордость армянской классики – «Песнь скорбных песнопений» Нарекаци, полный корпус сонетов Шекспира и многие другие, древние и современные».

И в воздухе война

Сменяются дискуссиями речи,
Взрываются, как мины, имена,
И многочасовые длятся встречи,
А на земле и в воздухе война.

Забыла дальнозоркая эпоха,
Когда-то превратившаяся в тир,
Что одного-единственного вздоха
Последнего не стоит этот мир.

И не бывает хуже преступленья,
Чем прославлять неизлечимый бред
Бессмысленного самоистребленья
Под видом не одержанных побед.

Стих торжествующий

Розовое в голубом –
Не голубое ли в розовом?
Так начинают стихом,
Чтобы мерещилась проза вам.

Ибо сначала возник
Стих вне пространства и времени,
Чтобы задолго до книг
Смертные, в Бога мы верили.

Стих: Я есмь Тот, Кто Я есть!
Всё остальное – излишество.
Проза – лукавая лесть,
Что в крематориях слышится.

Царство фальшивых монет
С неизлечимыми язвами
Кривдою, что Бога нет,
Прозе презренной обязано.

И остаётся одна
Смерть на земле безграничная,
Пасмурная ли весна,
Осень ли круглогодичная.

Всё-таки наперерез
Небытию Существующий
Умер Христос и воскрес:
Истина – стих торжествующий.

Когда я был один…

Когда я был один, я не был одинок,
Как Гёльдерлин сказал: меня взрастили боги.
Моим наставником был пушкинский пророк,
Мне Гоголь по ночам внушал свои тревоги.

Чайковский мне открыл просторы зимних грёз,
Врачуя грешный мир и все его изъяны;
Вверяясь музыке, поверил я всерьез,
Что адресовано лишь мне письмо Татьяны.

Но не смолкающий повсюду до сих пор,
Всё неотступнее, назойливей и строже
Преследовал меня однообразный хор,
Где каждый с каждым схож и все – одно и то же.

В чередованье лет, и зим, и вёсен мне
В преддверье вечности запомнился навеки.
Рай, то есть радио, тарелка на стене
И полки пыльные чужой библиотеки.

И неотвязнее часов день ото дня
Без комментариев и выкладок подробных
Одна и та же мысль преследует меня:
Ад – одиночество среди себе подобных.

Массовка или маскарад

Осмотришься не без опаски
Среди навязчивых утрат:
Повсюду маски, маски, маски,
Массовка или маскарад.

Неисправимая погрешность
В познании добра и зла:
Безукоризненная внешность
Всегда ли видимой была?

И заразительной причиной
Прельщая хищно и хитро,
Гигиенической личиной
Так маскируется нутро.

Стихи во сне

Мы говорим во сне стихами,
Чтоб наяву они стихали,
И, слушателей лишены,
Молчанием заглушены.

Соловьиная пора

А соловей, который пел с утра,
Не тот ли, что во сне меня тревожит,
Напоминая мне, что век мой прожит,
Но длится соловьиная пора.

И роскошь всех двенадцати коленец
Являет, выдавая свой секрет,
Непритязательный переселенец
С того на этот сумеречный свет.

Минуты наступают роковые.
Успеют ли они составить час?
А соловей всегда поёт впервые
И потому всегда в последний раз.

Истинная летопись

Дали всё пустыннее,
Зимний воздух тощ;
Зябкое уныние
Облетевших рощ.

Снег – всего лишь светопись
В поле до звезды;
Истинная летопись –
Заячьи следы.

Прошлому мы вторили,
Будущим соря,
Первые в истории
Зайцы – писаря.

При таких способностях
Зайцы раньше всех
Наш во всех подробностях
Записали грех.

Скопище огромное
Хищников-обжор
Ест в посты скоромное,
Как и до сих пор.

Чтобы мы покаялись
В стужу и в буран,
Звёздный Апокалипсис
Нам, как зайцам, дан.

В наше время тесное
Мы ещё в бегах;
Между тем Небесное
Царство в двух шагах.

Соловьиная пора

А соловей, который пел с утра,
Не тот ли, что во сне меня тревожит,
Напоминая мне, что век мой прожит,
Но длится соловьиная пора.

И роскошь всех двенадцати коленец *
Являет, выдавая свой секрет,
Непритязательный переселенец
С того на этот сумеречный свет.
Минуты наступают роковые.
Успеют ли они составить час?
А соловей всегда поёт впервые
И потому всегда в последний раз.

Море белое цветов

Дом ветшает, глохнет сад;
Принимая год за сутки,
И живу я наугад,
Несмотря на предрассудки.

Средь коллег или калек
Образованные слизни,
Называть привыкли век
Продолжительностью жизни.

Пусть у них я не в чести,
Привечаемый публично;
Сад готовится цвести,
Остальное безразлично.

Я пожертвовать готов
И восходом, и закатом
Морю белому цветов
С чуть заметным ароматом.

Так чего ещё я жду?
Пахнет солнцем и луною
В пробудившемся саду
Без меня или со мною.

На перепутье небывалом

На небе облака ли, звёзды ли,
Туманно-дымчатые кипы;
Их ненароком грозы роздали
И отцветающие липы.

Так тленная или нетленная,
На перепутье небывалом
Нам открывается Вселенная
Благоуханным сеновалом,

Где мы сначала кувыркаемся,
Невольно выполняя норму,
Потом, остепенившись, каемся,
Задав себе подобным корму.

Средь мечущихся, средь мечтающих
Прильнуть к святыням незнакомым
Мы ближе всех млекопитающих
К недолговечным насекомым.

Но происходит что-то странное
Ночами вопреки подвохам.
Всё наше существо туманное
Оказывается сполохом.

И за себя мы не ручаемся,
Когда ночная тьма лучится;
С тобою мы на миг встречаемся,
Чтоб никогда не разлучиться.

Алое в багряном

Необитаемый дворец,
Ночлег для перелётных странниц;
Не золото и не багрец
Маяк заманчивый – багрянец.

В ненастье солнечный восход
И с ним закат одновременно
Напоминают круглый год,
Чьё прохожденье неизменно.

Но нет печальней торжества,
Чем этот хоровод усталых,
Когда багряная листва
Не прячет больше ягод алых.

Кончается осенний день
И начинается изъяном:
Утраченную светотень
Сменяет алое в багряном.

Боюсь по имени назвать
Не облетевшую подругу,
Но время года не прервать,
Ночную не отсрочить вьюгу.

Мы в мире встретимся ином,
Где завершается былина,
И не за нас ли под окном
Краснеет в сумерках калина?

Вернейшее в жизни свиданье

Средь белого дня и во мраке,
Когда не увидишь ни зги,
Не тиканье при Зодиаке,
Чуть слышные чьи-то шаги.

Не то, чтобы кто-то преступный,
Готовый удариться в бег,
Не дождик, хоть мелкий, хоть крупный…
Почти что бесшумны, как снег.

Ты выпрямись или ссутулься,
Всё тот же прерывистый звук,
Но нет, не биение пульса,
Не сердце с привычным: тук-тук.

И каждый живёт в ожиданье
Средь разных торжеств и обид,
Вернейшее в жизни свиданье
Как будто ещё предстоит.

Но пыл неуместный умерьте
И помните: время идёт…
Шаги наступающей смерти
Узнаете вы в свой черёд.

Нежить родная

Радуйся солнышку, нежить болотная!
Ночью и днём вековая возня.
Ты, бестелесная, но не бесплотная,
Ластишься, льнёшь, до рожденья дразня.

Заселена беззащитная комната
Скользкой, навязчивой липкой молвой.
Не водяной ли нас кличет из омута
Или душить принялся домовой?

Нам надоело кумиться с кумирами.
Чур меня, теле- и радиорать!
Мы, слава Богу, в гостях у кикиморы.
Нежить родная: не тварь, чтоб не врать.

Перистые облака

Тени сдвигаются взрывчатые;
Засветло издалека,
Перемещаются дымчатые
Перистые облака.

Неотразимо уродливы
Были бы сны наяву,
Если бы не иероглифы,
Скрасившие синеву.

Каждая буква – ответчица
За человеческий род;
Все письмена человечества
Звёздный усеяли свод.

Но, когда звёзды невидимы,
Втайне любуется глаз
Всеми царями Давидами,
Свой завершившими пляс.

За горизонтом ворочается
Непредсказуемый гром,
То ли дурное пророчество,
То ли целебный псалом.

Где мы безграмотно гибли бы,
Там всё ещё предстоит
От Илиады до Библии
Вверенный нам алфавит.

Но и без нас не закончится
Перечеркнувший века
Калейдоскоп одиночества:
Перистые облака.

Покаяние Артюра Рембо

В давно знакомой тишине
Не жалуюсь на неудачу;
Не подойдёт никто ко мне,
Смеюсь я или молча плачу.

И всё-таки я предпочту,
Что напоследок вам обидно.
Немыслимую красоту,
Которой не было вам видно.

Вот непростительнейший грех.
Как ни нуждаюсь я в защите,
По-вашему, я хуже всех,
Но что поделаешь? Простите!