ИНТЕЛРОС > №2, 2019 > Архитектура

Валерия Исмиева
Архитектура


07 июля 2019

Об авторе: Родилась и живёт в Москве. Поэт, прозаик, автор поэтических переводов с английского и немецкого языков, критик, искусствовед, антрополог, кандидат философских наук. Автор трёх поэтических сборников. Стихи публиковались в альманахах «Среда», «Словесность», в газетах «Поэтоград» и «МОЛ», на интернет-порталах «На середине мира», «EArthburg», «Эхо Бога», «45-я параллель», «Русский переплёт», «Поэзис», в поэтических сборниках. Статьи, посвящённые литературной критике, культурологии, искусству публиковались в журнале «Знамя», на сетевых ресурсах «Лиterraтура», «Сетевая словесность» и др.

«Стихи Валерии Исмиевой, поэта и философа, – во многом перекличка метафор, эхо тропов. Не всегда простые для восприятия, они выбирают способ поэтического сообщения “не напрямую”, но обиняком, предлагая угадываемое боковым зрением. И тут надо помнить, что важнейшие и тончайшие вещи – например, след человеческой жизни – аура или дальняя звезда – видятся как раз боковым зрением, и тайны мира линейному взгляду не взять, она скорее доступна мифологической обратной перспективе, и еще о том, что метафора, даже самая усложненная, всегда содержит в своей формообразующей сердцевине простую и чистую тишину, живое ничто, то самое, из которого и ткется мир».

Андрей Тавров

Архитектура

Человек наследует тишине,
побегом спасая жизнь…
сколькими парами ног –
по зыбучей меже,
по сплетеньям корней?
в скольких лодках ладоней –
к щеке придорожные камни,
пока не вскрикнет тот, единственный,
голосом роженицы?
не ляжет в очаг, шахту Дуомо,
в человекораствор?
вслушайся в лес над ним –
и свяжи!
это – архитектура?

… в каждом отвесе ствола –
медовая кость безмолвия тяги…
клетки-леса
растят на брызнувший луч
для сводов кожу и мясо.
какими руками ты разнимешь в любви
сцепления фасций, вытянешь леской
слюну, запахи, вдохи, шрамы страсти,
свяжешь из них сквозящий узор,
намотаешь на пульс,
чтоб он бился в каждом
твоими лимфой и кровью,
кишками петлял,
взлетал позвоночника ртутью,
густел семенем в матке,
белой ступенью…
и новой…
и новой…
Лестница-вервь!

спи, Иаков, в тебе
созревает дрожь двойной вертикали.

гулок синий череп воздухом труб.
купол точит побег
сквозь и всё дальше,
из смерти в новую смерть,
до восковых истечений протаявшей скорлупы.
архитектура –
только раствор
в Другого

здесь же,
на выгнутый пальцами воздух
стеклянная ящерка речи, истаяв,
роняет каменный хвост

Капитель

Мечется в круглой клетке
косматая львица,
грызёт черные ребра света:
солнце слепнет своим отраженьем –
рождается горгонейон.
Пленный факел
обвивает жалом вал окоёма,
скалит пасти на восемь сторон
рыщущей бездны,
когтит чернеющий эпителий,
разрывает до звёздного семени
вертикальной запашкой
танцующая смерть и рожденье.
Где, Аид, твои зёрна граната?
виноградные грозы её причёски
Олимп с кратером уравняли.
Хоровод сестер нежных распался.
Хора без целлы
освящается только её станом упрямым,
вантами воздуха
в каннелюрах,
возносящих и разделяющих
тверди ради
вертикального бега
сквозного изумлённого взлёта
человечьего века

держи белая львица
змея и голубицу
едини стопой и затылком
мрамора отреченье
агоры рассуждения ли каприза

у огня нет фронта и тыла
у звезды верха и низа
у вневременного
объятия и смиренья

Сентябрьская литургия

латунь в серебре, бронза, старая медь:
тысячи мёртвых зеркал
больше не ластятся к небу,
следя лета исход.
птица, взлетев,
видит под крыльями
столько прозрачного льда,
что скользит по нему в невесомость
слова «пора!»
и исчезает –
там же, откуда сгибаются складки ландшафта,
соединяя дороги,
и у встречных светлеют зрачки
от коттаба – в этих оплывшие свечи,
в тех – прочерки стай…
строгие женщины
молча проносят в потирах
глаза Джиневры де Бенчи.
но той, в синем хиджабе, можно
улыбкой шепнуть:
здравствуй, Мария!

* * *
когда отяжелевший свет
впитают прель и дым,
залиловеет бересклет
из пепельной воды
сентябрьских сумерек, – тот дом
опустится на дно
молчания на нижнем «до»
и выдохнет пятно
свеченья воздуха вокруг
вечернего окна,
как если б между милых рук
припала голова
к губам ответной немоты –
чтоб из других времён
не вспомнить ни одной черты,
ни ласковых имён

* * *
Вырежи из бумаги будней моё лицо,
Положи на блюдечко между крыш.
Город озябшего кутает в пальтецо:
Серый покрой на вырост – не убежишь.

Мальчик, измучась простудой, часы тик-так,
Смотрит: свернулась картинка листком, дудой,
Выпила воду, качается… всё никак
Не отделяется белый защитный слой.

Что там? Машинка? Цветок? Непонятный зверь?
Не успевая отчётливо загадать,
Так, проходя через сон, открывают дверь,
В тряском ознобе слетает бельма печать.

…Чёрточка к чёрточке – абрис, плотнее цвет.
Больно и весело – бред ли, заветный грех?
Стрелки помчались, стекло разорвал рассвет.
Взглянешь – и падаешь: страшно отвесно, вверх

* * *
неужели так в точь
всё, что скажем друг другу –
про июльскую ночь,
залетейскую вьюгу –
больше века назад
сочинил петербуржец,
растранжиривший взгляд
в шурфах лунок и лужиц?

быстротаянье туч
сквозь земные затворы
выпадает не в ту,
где аккорды и оры,
но спеклось на губах,
стало бурым и вязким,
продудела труба,
неприкаян, проляскал
полоумный трамвай
в цепенеющей сини,
нашептала трава
на ребре и бензине…

наше слово – руда.
не зашить под холстину
пульс огня в никуда
своему беллармину:

под ногами всегда
не концы, а начала.
и растут города

из губного причала

балансира тоски
в белой хмари страницы

непробитой доски

исчезающей птицы

Diluvium ad passum Allegro

Шуршало небо зонтиком зелёным
Смешливым двум, друг другом опьянённым
Под всхлипы туфель, капель крап в сквозняк
за ворот… меркло… снова голубело…
Гирляндами ключей вода гремела
По жести водостоков натощак.

С мансардных крыш – то хрусталём, то медью
Крошилась высь, свивалась круговертью
На спицах радужек то в шурф огня, то в пар,
В октавах птиц и в речевых регистрах
Сплетались руки шёпотно, ручьисто.
Осколками воздушных ниагар

Бряцало лето, точно в берег било.

В котором измерении светила
Сошли с орбит, наклон сменила ось?

Дней шелуха крошилась и редела.

И стольким светом истекало тело
Небесное и бренное
…………………….насквозь

Костёр

не расспрашивай, ведать грешно –
от какой темногривой звезды
этот долгоиграющий шок,
что за пазухой в ране персты;

как на ранних трясясь поездах
о суставы цикады стальной,
на составы дробилась звезда,
на состав своей крови земной;

как из розовых ангельских чресл
пятикратным исходом души
грозовел ослепительный срез
и на всполохи сердце крошил.

кто высокооктановый пил –
и сгорал перегретый мотор…

кто-то паклю жевал…
………………..но кропил
изо всех заколоченных створ

каждой порой, пронзённой шипом,
тот трезенский исколотый мирт –
и всходил над багровым серпом
золотой искалеченный мир…

пей за светопогрешность дотла,
за мираж, за начало игры
и обрыв, где сцепляет игла
антиструны и антимиры,

белым враном, богиня, воспой
чёрный лавр и чермной океан,
несусветный привой и прибой,
Авиньон, Назарет, Орлеан!
нежный стон, пламенеющий стан


Вернуться назад