ИНТЕЛРОС > №4, 2019 > Стихотворения

Валентин Резник
Стихотворения


27 января 2020

(1938-2019)

Стихотворения

Об авторе: Валентин Борисович Резник родился в 1938 году на станции Няндомо (система Каргопольского лагеря) Архангельской области. Там же, в 1943 году, умерла его мать, Полина Григорьевна Резник. В 1989 году она была реабилитирована. С 1947 года Валентин Резник жил в Москве. Окончил школу рабочей молодежи, с 14 лет и до самой пенсии проработал слесарем. Металлист высокого класса, слесарь-инструментальщик шестого разряда, все эти годы он писал стихи. И не просто писал, но публиковался, выпускал книги и с немалым успехом выступал перед слушателями. Печатался во многих газетах, литературных журналах и альманахах, был постоянным автором «ЛГ». Издал несколько книг – «Возраст», «Бездорожье», «Стрелочник», «Будни бытия» и др. Состоял членом Союза писателей Москвы.

Ушёл Валентин Резник – мощный и страстный русский поэт, книгочей, слесарь шестого разряда, ещё в советские времена собравший одну из лучших библиотек поэзии в Москве… Он знал эту поэзию как знают её немногие, писал стихи, полные взыскующей и сыновьей любви к России, и ничего за эту любовь не требовал для себя…
Много друзей не бывает…У меня их было – меньше пальцев на одной руке. Но у меня всю мою взрослую жизнь был Валька Резник, с которым мы понимали друг друга с полуслова и после расставанья на несколько лет продолжали с полуслова неоконченный разговор. У нас было о чём поговорить: мы ровестники, у нас было одно и то же время – время голода, холода и безотцовщины. Он родился в Гулаге, где осталась его мать, уцелел, сделал себя таким, каким помнят его многие: человеком, безоглядно влюблённым в поэзию и не умеющим идти ради неё на компромиссы. Для него не существовало авторитетов, только правда и сила стихотворного слова. Я любил его за этот отказ ломать себя, говорить о стихах вполдыхания, щадя автора – хотя мне порой доставалось от него…
Последние годы он много писал и публиковал, выходил на новые для себя темы, становился поэтом общенационального масштаба. Круг его читателей постоянно рос, их подкупала его страстность, его способность, не кривя душой, говорить о том, что думали и о чём спорили современники. У этих стихов большое будущее: время ещё прочтёт Валентина Резника и поставит их в ряд самых нужных для себя книг.У России теперь навсегда больше на одного поэта.

Геннадий Русаков, поэт.

* * *
…Так вот чего недоставало мне,
Вот что явилось для меня спасеньем, –
Виденье в затуманенном окне
Берёз и клёнов в золоте осеннем.
Движение товарняка в ночи,
Мерцающее око семафора,
И пастушонка, что кнутом стучит
По клавишам дощатого забора.

* * *
Дитя детдома и литстудий,
Арбатской выделки шпана.
И я из тех, кто вышел в люди
Благодаря тебе – страна.
Благодаря твоим осьмушкам,
Седьмой воде на киселе,
Твоим утрускам и усушкам,
И в городе, и на селе.
И несмотря на все прогнозы
И постоялкам «на троих»,
И мне перепадали розы
Из рук страдальческих твоих.
И пусть я был строптивый отпрыск,
Но в продолженье долгих лет
И на меня ложился отблеск
Твоих развенчанных побед.

* * *
Не люблю истоптанных тропинок,
Не терплю исхоженных путей,
Вмятых в землю листьев и травинок,
Расчлененных дождевых червей.
Слишком стали проходимы чащи,
Уловимы птица и зверье.
Слишком стало не цениться счастье
Проторить, открыть, сказать свое.

* * *
Как и встарь – опрометчиво
Буду жизнь коротать.
Мне давно уже нечего
В этом мире терять.
Не вещаю заученно
Про грядущий подъём,
Полагаю за лучшее
Жить сегодняшним днём.
Той минутой обыденной,
Что чревата порой,
И удачей невиданной,
И вселенской бедой.

* * *
Наставляли и слева, и справа.
Постоянно вправляли мозги.
И пришла наконец к тебе слава
Сочинителя средней руки.
Всё, что так вдохновенно и робко
Зарождалось в бессонной ночи,
Обернулось такой нервотрёпкой,
Что от боли хоть в голос кричи.

Памяти Владимира Савельева

И неправда, что мы умираем,
И неверно, что сходим на нет.
Просто мы иногда пропадаем
На каких-нибудь тысячу лет.
Но едва только неотвратимо
В нас нужда возникает опять,
Как из праха, из пепла, из дыма
Восстаём мы, чтоб жизнь продолжать.

Игорю Волгину

Ничем особенно не связанный,
Ни душу не щадя, ни глаз,
Читаю «Братьев Карамазовых», –
Не помню уж, в который раз.
Ах, эти братья непутёвые!
И что мне, собственно, до них.
Их увлечения рисковые,
Их игры в мёртвых и живых.
Мне бы давно в упор не видеть
Их мир, где страсти правят бал.
Но что мне делать с этим Митей,
Что жизнь мою перепахал?

* * *
Ну бог с тобою, Бог с тобою,
Правы ты или не права,
Я всё равно тебя не стою,
Как прошлогодняя трава
Не стоит солнечного света
И дождевых прохладных струй.
Прости меня хотя б за это
И на прощанье поцелуй.

* * *

Мы еще увидим небо в алмазах.
А. Чехов

Какое там небо в алмазах!
Считаешь до пенсии дни.
Прожиточный минимум разом
Расставил все точки над «и».
Живи в соответствии с былью
И будь благодарен судьбе,
Что сделаться лагерной пылью
Еще не случилось тебе.

* * *
Морозная архитектура скверов,
Звезд полыханье в черной синеве,
Напоминая стаю фокстерьеров,
Мотается поземка по Москве.
А в улочках посольского Арбата
Державная дежурит тишина,
И матерью погибшего солдата
Стоит над ним печальная луна.

* * *
Не то чтобы ума палата,
Однако и не без того…
Была престижная зарплата,
Да непрестижное родство
По крови, взглядам и манерам,
Хотя держался молодцом.
Ты не был для меня примером,
А просто был моим отцом.
Трудился. Вкалывал. Ишачил.
Гордился, что рабочий класс,
И то, что для меня ты значил,
Я, может, понял лишь сейчас,
Когда тебя совсем не стало
И лег ты на исходе лет
Под пирамидку из металла,
Окрашенную в скверный цвет.

* * *
Ну, какие твои тиражи,
И какого масштаба известность?
Пребываю в невольной тиши
Оглашая молчанием местность.
Впрочем Бога не стоит гневить
И ссылаться на чьи-то подвохи,
Даже если и выпало жить
Под сурдинку суровой эпохи,
И на птичьих, и прочих правах,
Понукаемым справа и слева.
Хорошо хоть не в буйных домах,
Не в пределах тюремного хлева.
И не выставленным на позор,
По причине огня ни без дыма,
И не вышвырнутым «за бугор»,
Что уж было б совсем нестерпимо.

* * *
Очередную совершив ошибку,
О ней я пожалею лишь потом,
Я прибыл на недельную побывку
На родину свою и в свой детдом.
Ещё везде висел портретный Брежнев,
И что-то в центре возводил стройбат,
А в остальном осталось всё, как прежде, –
Лет сорок или более назад.
А, впрочем, нет, не всё. Сломали рынок,
А вместе с ним – торговые ряды,
Где был я знатоком творожных крынок
И разной недетдомовской еды.
Куда они всё это подевали,
Стоящие у власти дураки?
Здесь бабы мне украдкой подавали
С визигой и грибами пироги.
Ах, эти бабы! Слёзы их и стоны…
Надвинутый на лоб цветной платок, –
Их мужики за всякие «уклоны»
Здесь отбывали свой законный срок.
Их вечная пригрела мерзлота,
От лишних глаз навеки оградила,
И где-то среди них была и та,
Что молоком своим меня вскормила,
Тетёшкала, качала на руках,
К худой груди невольно прижимала
И ничего в тех каторжных краях
Ни телом, ни душой не принимала.

* * *
Ужо тебе смотреть героем,
Высокомерно щуря глаз.
Тебя же не водили строем,
Не муштровали так, как нас,
Мозги не полоскали ложью,
Припудрив правдою слегка,
И не именовали вошью
В помпезных зданиях ЧеКа.
Так что, голубчик, рано судишь,
Нравоучения долбя,
Не ведая, как сам ты будешь
Вести в том здании себя,
Когда тебя возьмут за хобот
И сходу пустят в оборот…
Ну, а пока смотрел бы «в оба»
И открывал пореже рот.

* * *

Но я не забыл, что обещано мне
оскреснуть. Вернуться в Россию стихами…
Георгий Иванов.

Всё случилось, свершилось с годами.
Воздалось Вам по Вашим делам.
Вы вернулись в Россию стихами,
Как и было обещано Вам.
И полемика здесь не уместна,
Не пристойны вражда и борьба.
Вы пришли на свободное место,
Что держала за Вами судьба.

* * *
Сотвори хотя бы эту милость,
На мгновенье промелькни в окне.
Ты опять сегодня мне приснилась
В госпитализированном сне.

В наглухо застёгнутом халате,
С медленно заплаканным лицом.
Мне, наверно, вечности не хватит
Позабыть печальный этот дом.

Так вот и стоишь во мгле оконной,
Словно у несчастья на часах,
Бледная больничная мадонна,
С годовалой дочкой на руках.

* * *
Эта женщина так молода,
Обладает таким обаяньем,
Что в свои отставные года
Я смотрю на неё с покаяньем.
С бескорыстной и смутной тоской,
Что на жизненной долгой дороге,
Я, наверно, ни разу такой
Не испытывал нежной тревоги.

* * *
Ты замужем, и я женат,
И ничего у нас не будет.
И в том никто не виноват:
Ни время, ни судьба, ни люди.
И в том, что нас бросает в дрожь
По милости внезапной страсти,
Помимо нас, виновен дождь,
С промозглой высоты летящий.

* * *
Эта женщина так молода,
Обладает таким обаяньем,
Что в свои отставные года
Я смотрю на неё с покаяньем.

С бескорыстной и смутной тоской,
Что на жизненной долгой дороге,
Я, наверно, ни разу такой
Не испытывал нежной тревоги.

* * *
Созидатель и урка,
Клептоман и солдат,
На костях Петербурга
Ты стоишь, Ленинград.
Под сурдинку баталий
И помпезный бедлам
Долго жить приказали:
Гумилёв, Мандельштам.
О, как ты деловито
Выдавал за врагов
Золотую элиту
Петроградских углов.
Выдворял из отчизны,
Выбивал из гнезда,
И не часто при жизни
Возвращал их сюда.
Сам себя объегоря,
Ты живёшь, как во сне,
Город славы и горя,
Мученик на коне.

Ядвиге Витриченко

На Николо-Хованском погосте
Моя бедная тёща лежит:
Раз в полгода стремительным гостем
Совершаю печальный визит.
На могиле цветы поливаю
И бурьян выдираю дотла…
Может, только сейчас понимаю,
Кем она в этой жизни была
Для семьи и меня, обормота,
Что дерзил ей на каждом шагу…
Ты прости меня, тёща, да что там –
Сам себя я простить не могу.
Не любила болтать о болячках,
На ногах и на нервах весь век,
По уму и по крови полячка,
По душе – золотой человек.
И ещё почему-то запало:
Если нёс я восторженный вздор,
Как она иронично молчала,
Разминая в руке «Беломор».

* * *
Играли в салочки и жмурки,
Проказам не было числа, –
В Борисоглебском переулке
Там, где Цветаева жила.
Носились по булыжной суше
На самокатах и коньках
И не нуждались наши души
В её трагических стихах.
Воспитанные с малолетства
На почитанье одного,
Мы про великое наследство
Почти не знали ничего.
Мы были временем объяты,
Как пламенем, со всех сторон.
Мы были сказочно богаты
Предчувствием иных времён.
Какие радости и муки
Испепеляли нас дотла!
В Борисоглебском переулке,
Там, где Цветаева жила.

* * *
В толпе Палашевского рынка,
Где ты разживался едой,
Где темная, с творогом, крынка
Была твоей светлой мечтой.
В трамваях Арбата и Пресни,
За партой слесарных тисков,
В оглохшем от мата подъезде
Среди фезеушных дружков,
В мальчишеских праздных забавах
На кладбищах и пустырях,
В перенаселённых вокзалах,
В переуплотнённых углах:
Везде, куда жизнь заносила,
Куда упекала она,
Тебя окружала страна
С тревожным названьем – Россия.
И вряд ли кому б ты признался,
Когда бы и очень хотел,
Как глупо ты к ней привязался,
Как больно ты к ней прикипел.
Кругом добивались успеха
Кто в ближних, кто в дальних краях,
А ты никуда не уехал
На счастье себе и на страх.
А ты оставался в Отчизне
Разбитых надежд и дорог,
По самой банальной причине,
Что жить без неё бы не смог.

* * *
Единственная женщина
На весь на белый свет,
Ты мне была обещана
Ещё в семнадцать лет.
Вкусив амурной мудрости,
Ликуя и скорбя,
Все стихотворцы «Юности»
Писали про тебя.
Шульженко и Сикора
И летом, и зимой
Твердили мне, что скоро
Мы встретимся с тобой.
Была ты в каждой лекции
О дружбе и любви.
Опасною инфекцией
Жила в моей крови.
И мне, наверно, снилась
Раз триста на веку,
Но так и не явилась
Ни разу наяву.

* * *
Ничего не случится со мною
До тех пор, пока ты на земле
О плечо моё трёшься щекою
И свой гнев вымещаешь на мне.
Пока, скряжничеством не страдая, –
Всю получку транжиришь в три дня,
Пока в ревности меры не зная,
Даже к смерти ревнуешь меня.
И становится небо с овчинку,
Жизнь рисуется в чёрном кольце,
Если вдруг замечаю слезинку
На твоём кареглазом лице.

* * *
Ты прости, что я сентиментальным
Становлюсь под бременем годов,
Что внезапно делаюсь печальным
Под влияньем сущих пустяков.
Строчка позабытого поэта,
Слабый кашель дочки за стеной –
И уже глаза мои при этом
Застилает тёплой пеленой.

О.Ю.Е.

Из того, что мне было обещано,
И десятая часть не сбылась.
Есть на улице Герцена женщина,
Надо мною обретшая власть.
Тридцати с лишним летняя золушка
С сигаретою в правой руке –
Моё позднее красное солнышко –
Лишний повод к зелёной тоске.
Ты свети, моё солнышко малое,
Согревай добротою, любя,
Ты прости, что сестрою и мамою
За глаза называю тебя.
Уж давно моё сердце излечено
От всего, что не в силах забыть.
Есть на улице Герцена женщина,
А могла б, не дай Бог, и не быть.


Вернуться назад