ИНТЕЛРОС > №39, 2007 > Между логикой и лозунгом

Олег БАХТИЯРОВ
Между логикой и лозунгом


02 ноября 2007

Для одних авторов диссиденты-шестидесятники – образец нравственного мужества, для других – пособники врага, разрушившего самую перспективную и одну из самых больших империй в мире. И тот, и другой подход справедливы, но диссидентское движение можно увидеть и как сюжет на уровне трагедий Эсхила или романов Достоевского. Здесь есть и четкие сюжетные лини, и противопоставления характеров и идей, доведенные до нравственных и интеллектуальных крайностей, и герои, и злодеи, и, самое главное, роковой ход событий, приводящий основных действующих лиц к прямо противоположному результату, нежели тот, на который рассчитывали вначале. Вот автора только у этой трагедии нет, по крайней мере, среди людей.


Поводом для написания этих заметок послужил недавний визит в Украину Леонида Плюща – одного из активных участников и настоящего героя диссидентского движения 60-х годов. Он был честен в своей позиции и, будучи совершенно здоровым, заплатил за нее годами принудительного лечения в психиатрической спецбольнице и последующей эмиграцией. Я тоже был причастен к этому движению – в иных формах и по иным мотивам, но все же причастен. Цена моего участия была не столь велика – два с половиной года тюрьмы и лагеря. И у него, и у меня была своя идейная эволюция, которая привела нас к разным и противостоящим друг другу идейно-политическим убеждениям.
Я давно хотел провести с Леонидом обсуждение – отнюдь не дискуссию, а именно обсуждение – причин расхождения идейных траекторий от точки совпадения противорежимного протеста до прямо противоположных позиций по всем основным вопросам современной политики и ее идеологических отражений. Жаль, что он не захотел возобновить общение – мы оба были последовательны в своих действиях и взглядах и наши идеологические линии разошлись не под влиянием конъюнктурных соображений, а вследствие трудноуловимых различий во внутренней доминанте. Вот эту доминанту я и хотел выявить. Я хотел провести беседу с гарантированно честным и умным человеком, поскольку носители либеральной идеи по большей части либо профессионально корыстны, либо способны мыслить только лозунгами советского образца и разговоры с ними бесполезны. Потому и жаль – такого собеседника из противоположного лагеря у меня уже никогда не будет. Вместо диалога будет монолог.
Диссидентское движение не сыграло серьезной роли в реальной истории СССР и практический вклад диссидентского движения в разрушение страны невелик. Оно происходило в параллельной истории интеллектуально-нравственных абстракций (в отличие от линии от народовольцев до большевиков, внесшей реальный вклад в катастрофу 1917 года). Но эта история была важным явлением во внутренней интеллектуальной жизни нашей страны. Движение не породило новых идей, но поставило эксперимент метафизического плана. Его история – история убийства своей страны и самоубийства идеи свободы, но вершилась эта история в теоретических пространствах.
Этот эксперимент подкреплен мужеством участников – тюрьмы, психбольницы, самоубийства были результатом осознанного выбора своей судьбы. Тем ярче его печальный результат – внешняя несвобода была отвергнута в конечном счете ради несвободы внутренней. Я имею в виду только тех, кто прошел диссидентский путь до логического конца. Немало участников смогли с этого пути свернуть.
СССР представлял собой феномен, сложность и противоречивость которого была задана его происхождением. В революции странным образом переплелись и стремление к выходу из предначертанного деградационного цикла, ведущего к "концу истории" в виде либеральной политической и экономической системы, и коммунистическая архетипика, и бессовестная манипуляция этими идеями и стремлениями для достижения господства над страной. Эти три несовместимых вектора – свободы от исторической обусловленности, принципиального равенства человеческих существ и режим террористического подавления обусловил и сложную культуру советского общества (одновременно и невероятно творческого, и чрезвычайно косного, технически авангардного и в то же время технически отсталого). Обусловил он и сложную структуру антисоветского протеста.
Первый вектор русского антисоветского протеста – национальный. Но сталинские чистки отправили в небытие большую часть "ленинской гвардии". Это породило новый протестный вектор – тех, кто отождествлял себя (по разным основаниям – этническим, родственным, идеологическим) с той верхушкой власти, что утратила господствующие позиции. Эти два вектора подспудно сосуществовали, пока, наконец, в позднесталинский и хрущевский период, когда режим стабилизировался и травма революции стала заживать, появился слой молодых интеллектуалов, воспринимавших послевоенный СССР как свою страну. Но они столкнулись с информационными ограничениями, несовместимыми с их интеллектуальным статусом. Собственно диссидентская трагедия – это их трагедия. Остальные – и наследники дореволюционной России, и наследники большевиков были последовательны и в любви к России, и в ненависти к ней. А тем, кто занял позицию "против власти", рано или поздно пришлось выбирать – они "против" потому, что власть ведет Россию к гибели, или потому, что власть сохраняет Россию.
К этому времени в Советском Союзе культивировалось два типа мышления. Один – лозунговый, созданный на заре советской власти для управления покоренным населением и основанный на непререкаемых оценочных нормативах. Его "логическими операторами" были не операторы "если, то", "отсюда следует", а фразы вроде "Маркс писал", "Ленин говорил", "пролетарский подход", "буржуазные идеи". Такой подход разделял высказывания не на истинные и ложные, а на правильные и порочные. Второй тип мышления – логический, необходимый для создания новой техники и управления сложным хозяйственным механизмом. Он развивался в ВУЗах и НИИ, которые и стали главным "поставщиком" диссидентских кадров.
Сознание человека так уж устроено, что совмещаются оба типа мышления в одном человеке с большим трудом. Не всякое логически мыслящее существо может одеть на себя лозунговый скафандр, не страдая при этом от внутреннего противоречия. Как показал коммунистический эксперимент, в атеистическом обществе основой идентичности людей становится идентификация с группой (и эту функцию прекрасно осуществляло лозунговое мышление), либо идентификация с логическим мышлением. Молодые интеллектуалы уже по своему воспитанию идентифицировали себя с логическим мышлением, а не понимающая этого власть пыталась управлять их поведением посредством лозунгов. Энергия, питавшая все антисоветские протестные движения, в том числе и диссидентское, проистекала из потребности в сохранении обретенной в мышлении идентичности. Ради этого можно было пожертвовать и внешней свободой.
А рядом находился Запад. Запад, в котором в то время лозунги были имплицитны, лозунги еще не выкристаллизовались в явные непререкаемые управляющие нормативы. И диссиденты (в отличие от русских националистов) идентифицировали себя с Западом как с рациональным обществом. И получили от него поддержку. Запад для них означал рациональное мышление, а Советский Союз – лозунг. Здесь и прошла первая линия раскола – те, кто начал поиск глубинных иррациональных ценностей, идентифицировал себя с Россией, те, кто ограничился рациональным слоем – с Западом. Не имело значения, где происходил этот процесс – на родине или в эмиграции (некоторые из ведущих русских националистических мыслителей сформировались в эмиграции). Но идентификация сыграла свою роковую роль, когда на поверхность всплыли лозунги, с которыми нельзя спорить. Рациональные схемы всегда принимаются с неявными основаниями и когда эти неявные основания вдруг становятся высказанными, приходится их принимать.
Идеологическая схема – синтез логики и лозунга. Она и проистекает из логики (верность нормальному мышлению при этом сохраняется), и является основой групповой идентификации (те, кто придерживается схемы – свои, те, кто принимает другие схемы – чужие). Схема охраняется не логикой, а отождествлением схемы с нравственной нормой. Подобно тому, как религиозная принадлежность определяется догматами, идеологическая принадлежность опознается по схемам. Поэтому с идеологически чуждым не следует дискутировать. Он с самого начала трактуется как не совсем человек.
В диссидентскую схему включается тезис "Запад нам поможет". Поможет не потому, что движение – его геополитический представитель, а потому, что у движения и у Запада общая природа – рационализм. И тут проходит новая линия раскола: что важнее – человек или идеологема, жизнь или идеологическая схема.
Это не простая и не тривиальная дилемма. Что должен выбрать человек, когда против его страны ведет войну противник, являющийся носителем близкой ему идеологии? Я думаю, что у немногочисленных русских участников диссидентского движения этот вопрос возникал. Александар Зиновьев выбрал Россию, Сергей Ковалев – либеральную идею. Как-то забылось, что подобный вопрос уже возникал перед русскими интеллектуалами во время Отечественной войны. Идея консервативной революции, одной из разновидностей которой был национал-социализм, разделялась частью русских мыслителей, но ее реализация была направлена против России как живого цивилизационного организма. Вот это был по настоящему фундаментальный выбор. И некоторые выбрали идею, а другие – жизнь своего народа. Краснов и Деникин – вот тема для трагической пьесы.
Современные противопоставления идеи и жизни на трагедию не тянут – либеральная идея противна интеллектуалу, поскольку направлена против доминирования культуры в общественной жизни. Но когда эта идея еще только возникает (или проникает из-за "железного занавеса"), она сама является частью культуры. И если она несовместима с жизнью твоего народа, то что выбрать – жизнь или все таки идеологическую схему? Те из диссидентов, кто выбрал схему, прошли по этому пути до логического конца: восстановление господства лозунга над мышлением. Поддержка репрессий против тех, кто мыслит иначе. Ведь выбрав идеологическую схему, приходится выбирать и все довески к ней. Приняв либеральную идею, диссиденты в конце концов пришли к тому, что отрицали – господству лозунга над мышлением.
Действительно, "Карнавал истории". Вот только что на этом карнавале есть маска, а что – скрываемое ею лицо? Что первично – социальная механика и идеологические схемы, а человеческое "Я" лишь приложение к ним? Или первично наше волевое "Я", а идеологемы и схемы лишь его орудие? Об этом я и хотел спросить Леонида Плюща. Жаль, что не удалось.



Леонід Плющ:
Росія перетворюється на страшну країну


Чому ви не виступаєте як публіцист, не берете участі у полеміці стосовно політичного моменту в Україні?
– Я достатньо не знаю в деталях, щоб бути на чиємусь боці. Але беру участь у полеміці в інтернеті. Можна генерально сказати – за оранжевих, але це буде надто узагальнено. Що означає "За Майдан"? Я за тих, хто робив Майдан. Адже це було чудо на весь світ. У Франції ще й досі не можуть зрозуміти, що тут діється, бо вони запам’ятали, що Майдан – це добре. Так само в Ізраїлі. Коли там почалися заколоти, люди почали одягатися в оранжеве. Вони обізвали себе оранжевими. Тепер йде дискредитація. Чесно кажучи, я справді шукаю в Україні лідерів – справжніх, але не знаходжу. Не бачу.
Чи такий вже важливий розподіл України на схід і захід?
– На жаль, є певні підстави для такого розколу, він відчувався ще й у період громадянської війни.
Москва цей розкіл навмисне роздмухує. Оранжеві могли б більш мудро поводитися в цьому питанні. Але проблема фактично ніяк не вирішується, і цим спекулюють обидві сторони. Хоча вона існує, і було б добре, якби пояснення були б надані.
Щоб росіяни і російськомовні зрозуміли, що мова не йде про формальні права, а мова йде про те,
щоб нарешті українці могли користуватися своєю мовою. Українці – народ поетів. Хоч зараз, здається, час займатися економікою, але без високої поезії держави не буде. Не треба зводити еліту до мас, як пробував робити Сталін – навпаки, треба вирощувати еліти з мас, як пропонував Хвильовий.
Чи маєте якісь контакти з російською опозицією, чи дисидентами? Є серед росіян такі, чию позицію поділяєте?
– Перед виїздом сюди я спілкувався з російськими дисидентами у Парижі. Спілкувався з Буковським. І – тотальний песимізм. І великі надії на Україну. Хоча великих ілюзій немає. Але все ж таки – якби Україна встала на ноги – це допомогло б і Росії. Це всі розуміють. Коли Буковський подав на президента, це був як жарт – зрозуміло було від початку, що з того нічого не буде. Але важливо показати, що є й інша Росія, яка вважає Володимира Путіна злочинцем. Росія перетворюється на страшну країну – це буде не фашизм, не нацизм, не комунізм, а щось принципово нове. На наших очах твориться геноцид – я маю на увазі чеченське питання, – і весь світ проковтнув це. В Росії всі холокости замовчують – вірменський, камбоджійський, український. Тепер чеченський.


Вернуться назад