ИНТЕЛРОС > №1-2, 2012 > Коллективная память — одна из опор ЕС?

Алексей Миллер
Коллективная память — одна из опор ЕС?


30 мая 2012

Вскоре после включения в 2004 году стран Центральной Европы в ЕС редакция одного немецкого журнала попросила меня ответить на вопрос о том, могут ли общее культурное наследие и коллективная память стать основой консолидации расширившегося Европейского сообщества. Посмотрев затем результаты этой анкеты в журнале, я обнаружил, что был единственным, кто высказался на этот счет отрицательно. Вряд ли сегодня я был бы так одинок в своем скептицизме. Среди других элементов ЕС, по которым прошли очевидные трещины, оказался и выглядевший на первый взгляд довольно основательным консенсус в отношении истории.

Прежний консенсус в отношении к прошлому окончательно сложился в ЕС в 1960—1970 годы. Ключевым его элементом была память о Холокосте и нацизме. Представление о ЕС как о пути преодоления недавнего прошлого Европы, ставшей в первой половине ХХ века колыбелью двух мировых войн, и способе утвердить демократию как ключевую ценность, предохраняющую от тоталитаризма, милитаризма, расизма, дискриминации, социальной маргинализации и других социальных и политических недугов, выглядело вполне прочным и политически эффективным. В соответствии с этой концепцией ФРГ, изначально игравшая одну из ключевых ролей в ЕС наряду с Францией, каялась за нацизм и Холокост, примирялась со своими послевоенными границами на востоке, гордилась «конституционным патриотизмом» и успехами в экономическом развитии.

Важной частью этого культурно-исторического консенсуса была постхристианская составляющая. Причем акцент в этой формуле делался скорее на первой ее части, то есть христианское наследие рассматривалось как часть светского культурного комплекса, что хорошо сочеталось с набиравшей популярность концепцией мультикультурализма.

До конца 1970-х партнеры Западной Германии по ЕС культивировали, по большей части, лишь гордость антифашистским сопротивлением. Затем, постепенно, этот нарратив был дополнен дозированными расчетами с коллаборационистской частью собственной истории, в том числе и осознанием участия граждан собственной страны в Холокосте. Франция, например, начала всерьез «осваивать» историю французского коллаборационизма, в том числе историю марионеточного государства Виши, лишь в 1980—1990 годы, во многом откликаясь на вызовы, сформулированные нефранцузскими историками в 1970-е. Ответственность Франции за депортации евреев из Виши президент Жак Ширак публично признал лишь в 1995 году, в речи на велодроме Валь Д’Ивер, где собирали французских евреев перед отправкой на восток.

Вступление в ЕС Греции (1981), Испании (1985), Португалии (1986), Австрии (1995) не представляло большого вызова для сложившегося консенсуса об истории. Первые три новичка, присоединяясь к Евросоюзу, осуждали свое авторитарное послевоенное прошлое. Конечно, и режим Салазара в Португалии, и диктатура Франко в Испании, и режим «черных полковников» в Греции были далеко не столь кровавы и преступны, как нацистский режим в Германии, так что некоторая сдержанность расчетов с прошлым в этих случаях была приемлема. Австрия в 1980-е годы наконец отказалась от фарисейской роли безусловной жертвы Третьего рейха и провела серьезное обсуждение своей вовлеченности в нацизм. Впрочем, глубина и последовательность в «проработке прошлого» в Австрии имела мало общего с немецким опытом: в существенной мере это было приспособление к внешним требованиям, характерное для Германии 1950-х, а не подлинное усвоение критического взгляда на прошлое, возобладавшее в Германии в 1960—1970 годы. Светская, постхристианская составляющая европейского консенсуса тоже не была поколеблена присоединением новых стран, хотя в них позиции церкви были заметно сильнее, чем в протестантской Европе и во Франции.

Антисоветские и антикоммунистические мотивы в этой структуре взглядов и ценностей, безусловно, присутствовали, но не слишком акцентировались, тем более в условиях разрядки и Хельсинкского процесса, начатого в 1970-е. Последнее вполне устраивало европейских левых, в особенности достаточно популярных во Франции и Италии коммунистов. Только в 1980-е годы, уже в период кризиса cоветского блока, в рамках дискурса о Центральной Европе как той части Европы, которая была, по образному выражению Милана Кундеры, «похищена» Советами, тема России как конституирующего Другого европейской идентичности вновь получила свое развитие. Однако тогда же, в начале 1980-х, попытка Эрнста Нольте и некоторых других немецких историков представить нацизм как следствие большевистской угрозы, а нацистские лагеря как заимствование советского опыта встретила весьма жесткий отпор в самой Германии в рамках знаменитого «спора историков» (Historikerstreit). Представление о раскладе «добра и зла» во Второй мировой войне на тот момент еще не подлежало ревизии.

Тем не менее к концу ХХ века и особенно в первой декаде нового столетия многие устои европейского консенсуса о прошлом зашатались. …


Вернуться назад