Представим на мгновение, что произошло бы, если бы Европейский cоюз подал заявку на членство в Европейском cоюзе. Она была бы решительно отвергнута. Почему? Потому что Европейский cоюз не отвечает своим собственным стандартам демократии, европейскости. Этот парадокс позволяет понять, что не так с Европейским cоюзом. Он является недостаточно европейским.

Европа — это новая эмпирическая реальность, которая остается незамеченной всеми ее критиками. Причина, по которой антиевропейцы неспособны представить будущее для Европы, заключается в том, что они неспособны представить себе ее настоящее. Они пойманы в ловушку противоречий и ошибочных представлений, которые имеют о себе страны — члены ЕС. И эта ложная картина настоящего Европы мешает будущему развитию.

Думаю, мне удастся показать отсталость евроскептиков. Решением проблем ЕС станет не больший национальный реализм. Скорее, им станет большая Европа, большая реальность, с которой мы уже имеем дело, — космополитическая Европа. Мышление в национальных категориях заводит в тупик. Проблема Европы в национальном ирреализме. Я изложу свои идеи в виде четырех тезисов.

 

Тезис первый. Те, кто заново изобретает христианский Запад, чтобы возвести стены вокруг Европы, переворачивают проект европейского Просвещения с ног на голову.

Нет ничего убедительнее примера: представьте, что на вечеринке вы встречаете темнокожую женщину, которая безупречно говорит по-шведски. Готов спорить, что при первом удобном случае вы захотите завязать с этой женщиной разговор, который мы, социологи, называем «диалогом о происхождении»:

— Могу я спросить, откуда вы родом?

— Из Стокгольма.

— Нет, я имею в виду, откуда вы родом изначально?

— Из Стокгольма же.

— Ладно, тогда откуда родом ваши родители?

— Моя мать из Стокгольма.

— А ваш отец?

— Мой отец был американцем.

— Понятно…

Этот пример с «откуда вы родом изначально» очень показателен. Многие европейцы продолжают мыслить так о себе: конечно, немцы изначально немцы. Это территориальная онтология идентичности, согласно которой у каждого есть только одна родина, откуда он происходит и к которой в конечном итоге принадлежит. Поэтому на основании цвета кожи человека можно делать выводы о языке, паспорте и самом человеке.

«Гастарбайтеры», «депортация», «беженцы» — таков горизонт языка, ценностей и действий, при помощи которого Европа взаимодействует с иммигрантами и размышляет о них. Последствия этого проявляются, например, во французских пригородах, где поджоги автомобилей стали обычным делом. Повсюду в Европе встречаются разочарованные, отчужденные иммигранты, простое недовольство которых легко может перерасти в насилие. Конечно, иммигрантские общины должны взять часть вины и на себя. Но на самом деле здесь действует порочный круг исключения: европейские общества исключают мигрантов, а они направляют свое недовольство и насилие против обществ, в которые они хотят, но никогда не смогут влиться.

Иммигранты любят Европу, но не встречают ответной любви. Становление немцем, даже если ты говоришь по-немецки, имеешь паспорт и работу, — бесконечное путешествие. Немецкий ученый с темной кожей был избит до бессознательного состояния в Потсдаме. Он имел все, чтобы быть добропорядочным немцем: паспорт, семью, работу и даже докторскую диссертацию на тему «Разработка насадок для более эффективного мытья овощей и картофеля». Что еще надо? Только цвет кожи, который оставался темным.

Турция — это, конечно, главный вопрос, который вернул этот давно забытый дискурс из небытия. Люди, которые не хотят впустить турок, внезапно обнаружили, что корни Европы лежат в ее христианском наследии. Те, кто живет с нами на одном континенте, но имеет иное, нехристианское наследие, считаются Другим Европы.

В этом случае происходит следующее: берется идея этнической нации — ты имеешь ту идентичность, которую получаешь от своих родителей, и ей нельзя научиться — и вновь применяется на уровне Европы. Национальные и культурные идентичности считаются неизменными и взаимоисключающими: нельзя иметь две идентичности в одном и том же логическом пространстве.

Это не только эмпирически неверно, это полностью противоречит идее Европы. Если идентичности исключают друг друга, то Европа — это невозможный проект. Вся идея ЕС основывалась на представлении, что вы можете быть немцем и французом или британцем и немцем одновременно.

Опасные следы этой идеи закрытости и исключительности присутствуют даже во внешне безобидной идее культурного «диалога». Картина, которая встает перед глазами, когда начинаются разговоры о «диалоге», включает двух участников — «Ислам» и «Запад», — каждый из которых занимает свою территорию и только потом идет на контакт с другим. Но на самом деле оба «участника» уже глубоко проникли друг в друга. И, более того, внутри них столько же значительных различий, как и между ними. Где можно найти место в «Исламе» и «Западе» для иммигрантов-мусульман второго и третьего поколения, которые теперь являются неотъемлемой составляющей каждой европейской страны? А как насчет «вестернизированных» мусульман, арабской буржуазии, восточных христиан, израильских арабов? Перечень исключений продолжает расти, пока, наконец, не отменяет правило. Чем больше мы присматриваемся к эмпирической реальности, тем очевиднее становится, что представление о культурной однородности на самом деле является отрицанием реальности. Можно гомогенизировать молоко, но не современное общество и уж точно нельзя гомогенизировать Европу.

Но дело обстоит еще хуже. Те, кто заново изобретает христианский Запад, чтобы воздвигнуть стены вокруг Европы, переворачивают проект европейского Просвещения с ног на голову. Они возвращают Европу назад к религии. На самом деле они практически возвращают ее к расе. Ничто не может быть более антизападным и антипросвещенческим, чем это.

Подлинный критерий «европейскости» лежит в ответе на вопрос: «что сделает Европу более европейской?» И ответом является более космополитическая Европа, где национальные идентичности становятся все менее закрытыми и все более открытыми. «Европейскость» означает способность соединять в одном существовании вещи, которые только кажутся взаимоисключающими недалекому этническому мышлению. Конечно, ничто не мешает человеку быть одновременно мусульманином и демократом, социалистом и мелким предпринимателем или — что менее привлекательно — датским глобальным бизнесменом и основателем ксенофобской организации.

Европейская концепция человечности не содержит конкретного определения того, что значит быть человечным. Она и не может его содержать. Она по сути своей является антиэссенциалистской. Не случайно европейскость определяется главным образом процедурно. Только прагматически-политическое определение позволяет выразить эту антиэссенциалистскую сущность. Обратной стороной этой сущностной пустоты оказывается радикальная терпимость и радикальная открытость. В этом состоит секрет успеха Европы.

 

Тезис второй. Космополитическая Европа прощается с постсовременностью. Упрощая, можно сказать, что мы приходим от националистической Европы — через постсовременную Европу — к космополитической Европе.

Космополитическая Европа сознательно задумывалась и создавалась после Второй мировой войны как политическая антитеза националистической Европе и физическому и моральному опустошению, к которому она привела. Именно об этом восторженно говорил Уинстон Черчилль в 1946 г., стоя на руинах разрушенного континента: «Если Европа однажды объединится… не будет никакого предела счастью, процветанию и славе, которыми будут наслаждаться четыреста миллионов ее жителей». И именно харизматичные политики западных демократий, пережившие войну (особенно люди и группы, участвовавшие в движении Сопротивления), заново изобрели Европу. И они сознательно стремились сделать так, чтобы в Европе больше не появилось братских могил и национальных кладбищ.

Итак, космополитическая Европа — это проект, рожденный сопротивлением. Важно помнить, что в этом слове сочетаются два значения. Прежде всего, сопротивление не было автоматическим следствием краха. Оно было реакцией против травматического опыта извращения европейских ценностей. Космополитическая Европа родилась из горького осознания того, что «слишком человеческое» означает недостойное человека. И что когда «слишком человеческое» становится основой национального государства, в результате возникает тоталитарный режим, стремящийся исключить, отделить, переделать или уничтожить всех, кто не может или не хочет соответствовать его идеалу.

Это подводит нас ко второй идее: если мы больше не исходим из некой трансцендентной человеческой сущности, которая должна быть сохранена, то что мы стремимся взрастить и уберечь? Если мы теперь имеем дело с децентрированными субъектами, о которых нельзя определенно сказать, кем они являются или кем они должны или хотят быть, то сохранению какой неизменной сущности должны служить наши институты? Как можно гарантировать, что она не будет уничтожена? Сопротивление, которое создало Европу, было движимо ясными идеями насчет неприкосновенного человеческого достоинства и морального долга облегчать страдания других. Основой общей человечности было чувство симпатии — структурно пустое чувство, которое черпает свое содержание извне. Тогда эти космополитические идеалы стали основой послевоенного европейского проекта.

В основе космополитической Европы лежало стремление к моральному, политическому, историческому и экономическому примирению. Она задумывалась как радикальный разрыв со всей предыдущей политической историей; и она совершила его и положила конец полуторатысячелетней внутриевропейской войне. Этот идеал примирения не столько проповедовался идеалистически, сколько практиковался материалистически. Первым шагом к «беспредельному счастью», предрекавшемуся Черчиллем, стал общий рынок. Примирение достигалось путем создания простой взаимозависимости в экономике, политике, вопросах безопасности, науке и культуре. Космополитизм создавался сознательно, но он изначально создавался как реальность, а не как теория.

Если искать истоки космополитизма, лежащего в основе европейского проекта, то наиболее точным архивом служит коллективная память о холокосте, как утверждают Даниель Леви и Натан Шнайдер в своей книге о «космополитической памяти». Основными документами европейского космополитизма, написанными еще до начала холодной войны, были документы Нюрнбергского трибунала. И здесь космополитическая институциональная логика была первой попыткой создателей Европы разорвать с прошлым.

Нюрнбергский трибунал создал правовые категории и процедуры, превосходившие суверенитет национального государства. И это было сделано по практическим соображениям. Только так юридические понятия и процедуры позволяли совладать с историческим чудовищем, которым было систематическое и организованное государством истребление евреев.

Шестая статья Устава Международного военного трибунала касается трех категорий преступлений: преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности. Именно в этих новых категориях оценивались нацистские преступления и выносились приговоры нацистским преступникам. Преступления против мира и военные преступления все еще предполагают суверенитет национального государства. Они предполагают законы системы национальных государств, которые они нарушают. Понятие преступлений против человечности, с другой стороны, приостанавливает презумпцию национального государства. Оно является воплощением идеи космополитизма в правовой форме. Оно во многом опередило свое время. Юристы и судьи, участвовавшие в Нюрнбергском трибунале, в конце концов не смогли освоиться с этой новой категорией. Но именно эта из трех категорий закрепилась в европейском воображении. Сегодня, когда мы говорим о «военных преступниках», мы имеем в виду людей, совершивших «преступления против человечности».

Тем самым вводился не новый закон или даже новый юридический принцип, а скорее новая правовая логика, новая правовая грамматика, которая порывала с прежней логикой международного права, связанной с национальным государством.

Вот определение Статьи 6с:

Преступления против человечности, а именно: убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет.

Первая ключевая формула — «до или во время войны». Это отличает преступления против человечности от военных преступлений: войны может и не быть. Вторая формула связана с тем, что такие преступления существуют «независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет».

Этот разрыв с национальными правовыми понятиями был необходим для предъявления обвинений в преследовании евреев, так как большая часть преследований проводилась по законам нацистской Германии, причем до начала войны. Но этот разрыв изменил все. Он утвердил индивидуальную ответственность всех преступников не перед национальным правовым контекстом, а перед сообществом наций. Преступления против государства теперь становятся преступлениями против человечности. Поэтому если государство становилось преступным, человек, стоявший на его службе, должен был нести ответственность за свои деяния перед международным судом.

И здесь космополитическая Европа порождает подлинно европейское внутреннее противоречие — юридически, морально и политически. Традиции колониальных и националистических кошмаров и геноцидов были явно европейскими. Но теперь появились новые правовые стандарты, в соответствии с которыми эти действия признавались преступлениями против человечности и попадали в центр внимания мировой общественности. Теперь Европа мобилизовала свои традиции, чтобы создать нечто исторически новое. Она приняла идею признания человечности Другого и сделала это основой исторически новой контрлогики. Она создала эту логику для противодействия этническому извращению европейской традиции, за которую была ответственна национальная форма европейской современности. Это была попытка найти европейское противоядие для Европы.

Так Европа выбрала иной путь. Коллективная память Европы о холокосте лежит в основе ЕС. Она предупреждает нас о том, что происходит, когда современность развивается исключительно по пути национального государства, создавая возможность моральной, политической, экономической и технологической катастрофы без предела, без жалости и без каких-либо мыслей о собственном выживании.

В своем возведении пессимизма в перманентное отчаяние постсовременность сближается с националистической Европой. И та и другая отрицает возможность борьбы против ужасов европейской истории путем радикализации идеи Европы. И та и другая игнорирует институционализацию этой борьбы в самом центре того, что значит быть Европой. И та и другая игнорирует попытки сделать Европу более европейской, сделав ее более космополитической. В этом смысле современный европейский пессимизм полностью переворачивает старое правило: он помнит о прошлом, чтобы забыть настоящее. И я полагаю, что существует глубокая преемственность между европейским пессимизмом и постсовременностью. И та и другая сходятся в критике современности, антисовременности, которая не предлагает никакой альтернативы, цепляясь за прошлое.

Напротив, космополитическая Европа представляет собой институционализированную внутреннюю критику европейской традиции. Этот процесс не завершен; он и не может завершиться. На самом деле последовательность просвещения, постсовременности и космополитической критики служит отражением ее первых этапов.

 

Тезис третий. Мышление в национальных категориях делает осмысление Европы невозможным.

С точки зрения национального подхода, существуют два и только два способа понимания современной европейской политики и интеграции. Она понимается либо как федерализм, ведущий к федеративному сверхгосударству, либо как межправительственное сотрудничество, ведущее к федерации государств. Обе модели эмпирически неадекватны. Они неспособны увидеть главное в современной Европе и нациях, которые образуют ее. Но они также в глубоко структурном смысле являются антиевропейскими. Они отрицают наиболее важное достижение — Европу многообразия, Европу, которая способствует процветанию многообразия. Это становится очевидно, когда речь заходит о федерации государств, которые защищают свой суверенитет от экспансии европейских властей. С этой точки зрения, европейскую интеграцию можно считать европейской самоколонизацией. Но то же верно и в отношении федеративного сверхгосударства. Именно такой предстает Европа, когда она рассматривается при помощи исключающих категорий национального мышления, которое однозначно понимает ее как большое этнокультурное национальное государство. Это совершенно бессмысленно, как утверждают его противники. Такая нация не только немыслима и нежелательна, но и противоречит сути Европы. Но вместо того, чтобы признать несостоятельной свою концепцию, они заявляют о несостоятельности реальности. Этого не происходит, потому что Европу нельзя представить большим национальным государством.

И федерация государств, и федеративное сверхгосударство описывают одну и ту же игру с нулевой суммой под различными углами зрения. Либо существует единое европейское государство (федерализм) и не существует отдельных национальных государств-членов, либо национальные государства продолжают править в Европе и тогда не существует никакой Европы (межправительственное сотрудничество). При таком подходе, что бы ни выигрывала Европа, отдельные нации все равно проигрывают. И это остается верным независимо от сделанного выбора.

Это значит, что мышление в национальных категориях не позволяет мыслить о Европе. Ложные альтернативы национального мышления делают выбор в пользу Европы невозможным! Тот же тупик появился и в дебатах о конституции Европы.

Методологический национализм отрицает эмпирическую реальность Европы, которая уже являет собой единство в многообразии. И он не замечает, что это верно и для образующих ее наций.

«Распалась связь времен. Зачем же я связать ее рожден?» — это может стать девизом гамлетовского поколения, которое считает, что оно должно пересмотреть и изменить будущее Европы. Напомним: призрак отца требует, чтобы Гамлет восстановил справедливость в прогнившем Датском королевстве — и это задолго до скандала с карикатурами. Воинствующей религиозности в ответ на публикацию карикатур в Дании. До сих пор мы об этом даже не задумывались.

Мир становится космополитическим совершенно новым и неотвратимым образом, связанным с конфликтами. Несмотря на постоянное совершенствование досмотров на границах, ни Дания, ни Германия, ни Швеция, ни Европа больше не могут сохранять закрытость для остального мира. Другого, чужака, независимо от его национальности или религии, больше нельзя исключать. Всякий, кто полагает, что он может наглухо запереться в собственном доме, находится под властью заблуждения, вызванного его ограниченными национальными представлениями и привычками. Такие представления основываются на чем-то, чего больше не существует, но что стало широко распространенной иллюзией в глобализованном мире — на отсталом национальном мышлении.

Но существует космополитическая альтернатива: подобно тому, как Вестфальский мир положил конец религиозным войнам, отделив государство от религии, окончательной целью европейского проекта может служить разделение государства и нации. Космополитизм не означает отмены нации, как Вестфальский мир не означал отмены религии. Скорее, он означает конституционное закрепление принципа национальной, культурной, этнической и религиозной терпимости.

Многие считают Вестфальский мир основой современной системы европейских государств. Если это так, то принцип терпимости был основополагающим принципом Европы, основой ее неписанной конституции. И в этом смысле суть послевоенного европейского устройства заключалась в углублении и расширении этого принципа терпимости. Нерелигиозное государство не отменяло религию. Скорее, оно сделало возможным ее расцвет. Оно сделало возможным сосуществование нескольких религий, оно сделало возможным подлинное религиозное многообразие. И то же самое можно сказать о ненациональном государстве. Цель состоит не в отмене национальных идентичностей, а в их спасении от своего собственного искажения, подобно тому как Вестфалия спасла религию от ее искажения в религиозных войнах.

Идея космополитической Европы позволяет нам увидеть давно существующую реальность, которая теперь нуждается в поддержке и радикализации по отношению к предвзятости национальной точки зрения. Логика включающих оппозиций — это единственный способ обеспечения национального разнообразия в Европе. Идея ненационального, космополитического государства отражает реальность Европы и способствует осуществлению ее норм.

Правовые реалии ЕС уже выражают такую реальность, постепенно заменяя собой старое представление о национальной однородности. Национальные и европейские юридические и политические культуры сосуществовали на протяжении многих десятилетий и продолжают эволюционировать. Они слились в европейскую правовую культуру, не отменив национальных политических культур. Они постоянно пересекаются между собой в политической и социальной реальности. Проблема в том, что идеи национального государства серьезно отстали от этой реальности.

Создание взаимозависимостей в каждой области политики — политика взаимопересечений, которая делает европеизацию столь повсеместной чертой нашей жизни — относится не к разовой форме сотрудничества, которая в конечном итоге оставляет соответствующие национальные государства нетронутыми. Скорее, европеизация преобразует саму суть национального суверенитета. И в этом отношении перспектива межправительственного сотрудничества упускает реальность. Национальные государства уже превратились в транснациональные государства, причем не только в социальном, но и в административном отношении, в самих своих raison d’état. Европа из системы национальных государств уже превратилась в систему транснациональных государств. Суть в том, чтобы сделать ее лучше в прагматическом и практическом отношении.

Часто спрашивают: если европейские нации недовольны ЕС, почему они не выходят из него? Ответ прост: потому что они преследуют свои национальные интересы. Но, сами того не осознавая, все они вплетают свои интересы в единую систему сотрудничества. Нации не выходят из ЕС именно потому, что полагают, что другие объединятся — и если этого не произойдет, сложится неблагоприятное положение. Повторяясь во времени, такие предположения и ожидания создают в каждой стране новое национальное ядро. Каждая нация теперь содержит в себе в закодированном виде ожидания всех остальных.

И европейские интересы появляются как собственные интересы нации. И так национальная игра с нулевой суммой может быть постепенно заменена европейской игрой с положительной суммой. И так национальные интересы становятся европейскими. Благодаря повторению общих стратегий самоограничения они становятся рефлексивными национальными интересами. И они следуют этим стратегиям, потому что они работают. Поэтому полностью космополитической становится не только социальная ткань, но и сами национальные интересы. Нации идут по пути космополитического реализма не из альтруизма, а скорее из эгоизма, из реализма.

Ослабление национального государства — это на самом деле ослабление национального содержания государства и возможности создания космополитической государственной системы, которая лучше способна решать проблемы, с которыми сталкиваются все нации в сегодняшнем мире. Экономическая глобализация, транснациональный терроризм, глобальное потепление — знакомый и пугающий перечень. Полно проблем, с которыми старый порядок национальных государств справиться просто не в состоянии. Для ответа на глобальные проблемы, которые становятся все более острыми и остаются нерешенными национальным государством, нужна политика, которая совершит квантовый скачок от системы национальных государств к системе космополитических государств. И для выработки реальных решений необходимо, чтобы политика пользовалась доверием.

Европа доказывает, что этот шаг возможен. Европа учит современный мир тому, что политическая эволюция государств и государственных систем далека от завершения. Национальная realpolitik становится нереалистичной не только в Европе, но и во всем мире. Она превращается в игру с отрицательной суммой. Европеизация знаменует собой создание новой политики. Она означает вступление в метавластную игру, в борьбу за создание правил нового глобального порядка. Лозунгом будущего может стать: «Америка, подвинься! Европа возвращается!» Но прежде, чем это произойдет, необходимо ответить на вопрос: как споры по поводу конституции ЕС можно использовать для создания космополитической Европы?

 

Тезис четвертый. Необходимо еще раз одновременно проголосовать за радикально сокращенный текст конституции ЕС во всех странах-членах.

У Милана Кундеры есть книга под названием «Невыносимая легкость бытия». Не страдало ли голосование по конституции от такой «невыносимой легкости бытия»? Если да, то возникает вопрос: как превратить невыносимую легкость «нет» многих европейцев в возможность нового начала? Мое предложение столь же просто, сколь и радикально: решительно сокращенный текст конституции должен быть выставлен на голосование еще раз, причем не в каждом государстве отдельно, а во всех странах-членах одновременно. При этом выдвигается простое условие: если страна голосует против конституции, она тем самым решает понизить свой статус в ЕС. Голосование против конституции одного государства в этом случае не помешало бы конституции вступить в силу. Скорее, эта страна лишила бы себя (по крайней мере частично) прав и выгод, которые приносит принятие конституции государствам и гражданам Европы.

Больше нельзя будет сказать «нет» без обязательств и без последствий и тем самым блокировать работу Союза. Нет одобрения, нет и субсидий: такое решение положило бы конец невыносимой легкости голосования «против». В то же время общеевропейская кампания по проведению референдума могла бы показать гражданам Европы, что именно они получат в случае интеграции в европейский суверенитет.

Конституция ЕС впервые придала бы публичную и демократическую легитимность всей Европе. Она могла бы стать актом самосоздания, самооснования европейской демократической идентичности и сознания. И те страны и граждане, благодаря одобрению которых конституция вступит в силу, смогут и дальше развивать космополитический проект Европы, а также сделать расширенный Европейский союз способным к эффективному принятию решений.

Будем честны с самими собой: большинство считает такое решение не слишком реалистичным. Но здесь у нас есть европейское чудо: Кант, Гейне, Ницше, Цвейг, Гессе, Гоффмансталь (назовем лишь немногих), верившие в Европу как в «благую весть» и высмеивавшиеся за это в безумном XX веке войн и холокоста, в конце концов оказались реалистами, а те, кто называет себя «реалистами», не понимают реальной Европы.

Перевод с английского Артема Смирнова