Журнальный клуб Интелрос » Русская жизнь » №14, 2008
После революции рабочих и крестьян, бывших ранее «никем», решено было сделать «всем». Дать порулить страной, наделить семью хлебами социалистической собственности. Ну а еще привить вкус к свободному художеству. В самом деле: если кухарка может управлять государством, почему она не может писать хорошие стихи и прозу? И вот наряду с политграмотой населению предложили литературный ликбез. В широко известном в 1920-е журнале «Комсомолия», например, наряду с фельетонами и агитками публикуются чуть ли не трактаты по поэтике. Пролетарской молодежи популярно объясняли, что есть слово и образ, что есть метафора и метонимия, разбирали, что такое хорошо и что такое плохо в литературном тексте и что общего имеет его создание с производством... ну, скажем, знаменитой златоустовской стали. А крестьянин чем хуже? Производственная эстетика, правда, не совсем его стихия, но колхозные будни — чем не предмет для крестьянской лиры?
Органом для поэтического ликбеза стал «Крестьянский журнал» — приложение к знаменитой «Крестьянской газете», о которой Лев Троцкий говорил: «„Крестьянская газета“ есть необходимейшее средство для правильного влияния крестьянства на всю жизнь государства». В том числе, надо понимать, и чисто литературного. В «Крестьянском журнале» печатают заметки «Против шаблона», «О факте и художественном вымысле» и т. п. Колхозники внимают наставлениям и — шлют в редакцию тысячи стихов, которые приходится мерить не страницами, но килограммами.
Крестьянское творчество весьма своеобразно. Авторы «от сохи» не грешат излишним натурализмом, зато умело стилизуют новый революционный быт под былинность: «Да благословит нас рука Всевышняго на борьбу со злыми ворогами честного народа». Их предельно неточные, намекающие рифмы и экстатичность персонажей отлично передают стихию деревенской витальности. «И подсолнечник немного свернул голову к лучу»...
Пастораль. Буколики. Вергилиева лира не заржавела.
Или наоборот — приговор революционного трибунала, обличительная речь Катона: «Ты напрасно бренчишь серебром, бабка, поздно с тобой рассуждать...»
Редакция газеты не раз и не два пеняла авторам на небрежность, на «технические срывы» и «отсутствие рифм». А напрасно.
Если в огнедышащих опусах пролетария угадываются домны и стальной скок, то в крестьянских видна разделенная любовь к природе и столь же истовая ненависть к старому миру. Искренность, наивность, революционный запал и косноязычие сообщают образам невиданную силу.
Один современный поэт утверждает: главное ведь — это чтобы было, что рифмовать. А если есть, что рифмовать, то можно и не рифмовать. Истинная правда.
«Крестьянский журнал», 7 апреля, 1929 г. (приложение к «Крестьянской газете») Учеба и критика (в помощь начинающему писателю)
В потоках стихов
Мы получаем сотни стихов в день.
Не шутка, а факт: одна организация в прошлом году запрашивала редакцию одного крестьянского издания о том, как ей переслать и можно ли переслать стихи одного из членов этой организации весом в... двадцать четыре килограмма.
Вот что принесла нам почта за день. Непосредственно в адрес «Крестьянского журнала» присланы стихи 18 авторами, всего 60 стихов. Прозы же получено от 10 авторов, всего 16 рассказов...
Принимая во внимание, что в месяце 30 дней, а в среднем в день получается 100 рукописей, в месяц мы будем иметь 3 000 рукописей, или примерно 400 рассказов и 2 600 стихотворений. Правда, разница весьма разительная.
Но обратимся к самому материалу. О рассказах говорить не будем. Посмотрим стихи.
Побледнела луна немного,
Уступила место дню.
И подсолнечник немного
Свернул голову к лучу и т. д.
Вблизи деревни на полях
В закрытую картину пашен
Старанье вложено крестьян
В художество навозных пятен.
И дальше идет такая же путаная фразеология вроде «художества навозных пятен». Подпись французскими буквами «Афлекол» и приписка «К оплате».
Возвращаем без оплаты. Нужна еще огромная работа.
Третье:
Необъятный простор темно-синего неба
В вечерней тиши тонет в тысячах звезд,
И стоит радиомачта,
Простирая на снег исполинскую тень.
Это стих Ф. Егорова.
Что другого посоветуешь, кроме того, что надо учиться технике стиха? Этот совет и даем.
Четвертое:
Ты напрасно бренчишь серебром,
Бабка, поздно с тобой рассуждать.
Твои деньги с двуглавым орлом
Власть советов не будет брать.
Это пишет Мартин Кислый. Остроумно, но неудачно. Серебро и царское принимается. Перечеканить можно.
Пятое:
Зажглося утро новое,
В полях туман седой и мгла,
Вскипело сердце молодое,
Что путь иная пролегла!
Или:
Сегодня траур носим.
В нас слезы пали сгоряча.
Скорей заветы сполним
Мы дорогого Ильича.
Это пишет С. Д. Ендовицкий. Пишет он не первый раз. Бранит редакцию, что она не помещает его стихов. Но что же сделаешь? У автора страдает грамматика: путь — не она, а он. Слезы упали у нас, а не в нас, заветы выполним, а не сполним. Поневоле отвечаешь: надо подзубрить грамматику. Без этого ничего не поделаешь.
Шестое. Тов. Ф. Д. Лой, обращаясь к сохе, говорит:
Былые годы дарованием
Ты жизнь паскудную вела.
Природа нашим знанием
В твоем пределе цвела.
Каким «дарованием», что значит «в твоем пределе цвела», спрашиваем мы автора, и стихи возвращаем с отметкой таких путаных мест.
Тов. А. Соболев в стих. «Дровосек» говорит так:
Размахнулся. Топор просвистел
И с силой врезался в дерево,
И удар за ударом направлял я в цель,
Ну, и нагрелся же здорово.
Ничего, как будто. Живо и грамотно. Но где же тут стихи?
Тов. А. Андреев, рассказывая о приехавшем из города докладчике, говорит так:
В избе-читальне газеты шумели.
Сгустилась крестьянская рать.
А под вечер в нардоме запели,
Коля сделал о боге доклад.
И вот Скороспешкин пишет:
Ночь, сугробы, хаты,
В хатах огоньки,
Вечер полосатый
Над снегом висит.
Новая читальня
Тоже под холстом.
Вечер обручальный
Синим полотном.
Техникой стиха, как видим, автор овладел, а в самом описании никак не разберешься. Что это за вечер обручальный. Ни полосатых вечеров, ни обручальных вечеров мы как будто не знаем.
Про крестьянина-труженика и про тяжелую крестьянскую работу пишет тов. Т. И. Грищенко:
Он заботится сделать и рано встает,
В работе до поздней зари.
Усталые руки, по пальцам нагруженным,
Как шпанские вишни сидят музали.
Всем этим авторам мы должны сказать вот что. Очень трудно, почти невозможно писать стихи, не следя за тем, как и о чем пишут другие. Как писали поэты старые, что такое стихи, как они строятся и чем отличаются от рассказа, заметки, статьи и очерка. И еще вот что. Это, пожалуй, основное. Без повышенной грамотности в деле писания стихов далеко не уйдешь. Это непреложная истина, о которой должны знать те десятки и сотни авторов, стихи которых потоками льются на столы редакций.
А. Малюшинский
«Крестьянский журнал», 4 февраля, 1929 г. В помощь начинающему
Против шаблона
В массе присылаемых нам рукописей очень редко попадаются рукописи, которые сразу можно было бы пустить в печать. Каждое стихотворение или рассказ, прежде чем окажется напечатанным, не раз возвращается автору с нашими советами. Эта переписка очень ценна, но иногда и очень курьезна.
Недавно был такой случай: один из начинающих прислал нам рассказ с описанием проделок бабки-знахарки в деревне. Бабка лечит ребенка «недопечка». Кладет его голого на 5 минут в печь, накаленную докрасна, и вынимает невредимым. Мы ему в письме указываем на этот случай как на образец художественной неправды. Автор возвращает рассказ и пишет в письме: «Я уменьшил страдания ребенка на четыре минуты. Вместо 5 минут он у меня лежит в печке 1 минуту». А в тексте рассказа другими чернилами была перечеркнута цифра 5, над ней сначала поставлено 3, потом только единица. Получился анекдот.
Многие товарищи все же добились того, что их стали печатать. Думается, что тут все дело в настойчивой и упорной работе авторов, в серьезном и внимательном отношении их к литературной учебе.
Особенно много сейчас рассказов о коллективах. Это понятно. Деревня ломается, деревня стоит перед большим вопросом. Но обычно по первым двум-трем строкам видно все содержание рассказов на эту тему. Их пишут так. Несколько крестьян-бедняков не живут, а мучаются со своими сошками. Всем сразу приходит на ум коллектив, трактор и пр. Они организовались. Сразу начинается не жизнь, а масленица.
Еще одна из любимых тем начинающих — это всевозможные проделки кулака в деревне. Но и тут не обходится без однообразия.
Перед нами восемь рассказов. Это из почты за день. Из них четыре о кулаках, три бытовых и один исторический.
Рассказы о проделках кулаков удивительно похожи друг на друга. Как и о коллективах, пишут с первого же слова: «Кулак Обдирало со своим другом Разуваевым выпивали самогонку...» и т. д.
Через полстраницы: «Митька, комсомолец-селькор, шел из нардома» и т. д.
Отгадайте, читатель, что будет написано дальше? Ну, конечно, селькора убьют! И думать нечего. Нетрудно догадаться, чем закончится рассказ: Митька умрет. Кулака с его ватагой строго-настрого накажут. У всех таких рассказов нет особенных, неожиданных переплетений и замысловатостей.
Вот вам рассказ т. Ялымова «В глухом переулке шум». Дана ночь. В церковной сторожке заседает церковный совет. Прямо говорится, что это было «тайное» заседание. Поп закрывает заседание лозунгом: «Да благословит нас рука Всевышняго на борьбу со злыми ворогами честного народа». Дальше дается то, что «по штату положено»: четверть самогона. Разливает, безусловно, поп.
Вслед за этим дается общее собрание бедноты в нардоме. Им горячо докладывает товарищ Петров о деятельности совета. Учитель Рогов помогает. «Собрание кончается дружными рукоплесканиями и криками „правильно“ да еще почему-то „бис“. Но не все были довольны ораторами». Здесь читатель может задать вопрос:
«А кто же их речами не был доволен?»
Этим автор подготавливает «шум в глухом переулке».
Раз читатель заранее знает о «тайном» в сторожке, то он и все остальное знает. Неожиданного уж ничего нет для нас. У автора так и рисуется дальше — «по маслу»: «В глухом переулке» встречаются активисты двух данных собраний, вот вам и «шум».
Тов. Расчехняев не кровожадный. Его рассказ «Друзья-приятели» написан о том, как торгаш с помощью кулаков пытается пролезть в кооперацию. Но не без шаблона тоже. Начинается рассказ так: «А ну, по маленькой! — поднимал хозяин стакан с хитрым прищуром глаз». Через две строчки: «Больше всех я плачу налог, больше всех!» Потом ругают кооперативных работников, пьют «до белых риз» и подписывают заявление, заготовленное хозяином. Где просят уволить приказчика кооперации, а на его место назначить организатора попойки. Все это дано «с плеча». У торгаша, вероятно, сложнее происходила такая операция. Весь рассказ представляет собою «зачин», «завязку». Тема широко-общественная, но автор сделал так, что все похоже на бред кулацкой компании. В жизни что-нибудь происходило после эдаких «заявлений», а читатель может думать, что это только пьяный бред.
Тов. Французов прислал рассказ «Пожар». Читатель ждет беды от одного заглавия. Нужно бы подходить к беде похитрее, чтобы не всполошить насторожившегося читателя. Автор сразу отталкивает. Рисует так: «Кулак Чапурин накачивает водкой Мишку Гвоздева». Ни с того ни с сего хлопает по столу кулак кулаком и говорит: «Ну, Мишка, умей водку жрать — умей и дело делать!» Через пару строчек: «Мишка на цыпочках подходит к сараю» (какие уж тут «цыпочки», когда он пьян «в доску»!) Зажигает склад колхоза. По пьянке налетел на что-то. Сломал себе ногу. Народ застает Мишку. Хотят бросить в огонь. Председатель колхоза отвоевывает его у народа и везет к себе в дом, потом в больницу. И все это так ласково, так любовно! «Во, дескать, гляди, читатель, какие лютые наши враги! А мы с христианским обхожденьицем!» Почему кулак обязательно груб, почему обязательно водка, отчего непременно Мишка — поджигатель, когда он нигде не показан плохим парнем? Нужно все обосновать, мотивировать, как говорят литераторы.
Бытовые рассказы тоже шаблонны. До сих пор очень многие пишут о неравном браке. Посмотрите, как это преподносится. Осень. Вечер. Избушка «на курьих ножках». Лучина. Прялка.
«Так ты отца не хочешь слушать, девчонка? Сама хозяйкой будешь, да еще тебе не так!»
Ну, мать, конечно, помягче:
«Кать, Кать, — говорит, — он хоть и вдовец, да еще не стар» и пр.
Без побоев в таких случаях неловко. Старик добренько выпарывает веревкой свою дочку. Та вырывается и... думаете, в совет, в ячейку? Нет, махнула с обрыва «в ледяную смесь реки Выми». Это рассказ тов. Дьяконова.
Может быть, и есть такое в быту, но это уж избито, изжевано. Даже в самых глухих уголках Союза и то есть с кем посоветоваться и «найти управу» на таких родителей. В этой старой теме трудно сказать новое слово без нового дела. Новое дело автором не тронуто.
С языком у всех наших авторов дело обстоит крайне плохо. Дадим слово самим авторам.
«От неподвижной боли Мишка очнулся» или: «Слышишь! — утвердительно и твердо сказал Иван». А то еще и так: «Уже я являюсь селькором как шестой год».
Беда в том, что авторы хотят перепрыгнуть через одну необходимость: необходимость уменья грамотно излагать свои мысли на бумаге.
О языке действующих в рассказе лиц приходится писать каждому автору. Самое больное место даже у тех, кто уже печатался. Все люди в присылаемых сочинениях говорят почти одинаковым языком. Даже если пишут о людях из разных социальных групп — все равно, одна цена. Врач говорит, как и бабка-повитуха, пономарь — как поп, а то еще похлеще. Это же неверно! В жизни люди родятся в одной семье, учатся в одной школе, но у каждого «свой почерк». Авторам следует в это вдуматься. Кулак не обязательно пьет, не обязательно он глупышка. Их хитросплетения иногда следственные власти распутывают годами. Селькор — большой человек, герой. Но это вовсе не значит, что его необходимо рисовать невинненьким, беленьким, бескровным. Он живет полнокровной жизнью, вместе с другими, а не взаперти в нардоме. Всех, о ком хочется писать, нужно изучать, ко всем нужно присматриваться. Шаблон — скучная вещь.
А. Дьяченко
«Крестьянский журнал», 8 апреля, 1929 г. В помощь начинающему писателю
О факте и художественном вымысле
«В моем рассказе описан действительный факт из жизни, а потому прошу его напечатать».
«Случай, который я описываю в моем рассказе, был у нас в деревне в прошлом году»
«В моем стишке все факты. Думаю, что напечатаете без задержки».
Это — выдержки из многочисленных препроводительных бумажек к рассказам и стихам, которые посылают начинающие писатели в редакции журналов. И еще. Зачастую мы, начинающие, готовы метать гром и молнию на головы редакторов.
Как! Вы говорите, что рассказ не правдив и не жизненен? А знаете ли вы, что я взял его из действительной жизни?
В самом деле, нет ли и впрямь придирки со стороны редакции в этом вопросе? Ведь кому, как не начинающему писателю, особенно живущему в деревне, наблюдающему крестьянскую жизнь, а то и просто живущему этой жизнью, доподлинно эту жизнь знать и правдиво о ней писать? И вдруг нам говорят, что наши рассказы нежизненны. Явная ошибка, явное непонимание наших произведений, а то и просто придирка. Такое решение готовы вынести вы. Но не лучше ли раньше просто разобраться в этом вопросе серьезнее и подробнее его рассмотреть. Всякий ли факт является жизненным, всякое ли описание факта будет литературным произведением, рассказом, стихотворением и т. д.?
Возьмем такую вещь, попробуем описать трудовой день крестьянина. Начинаем.
«Крестьянин Иван встал рано. Умылся. Помолился богу. Спросил у жены, готов ли завтрак. Она ответила, что готов. Иван сел завтракать. После завтрака пошел во двор и стал запрягать коня. Потом выехал в поле и стал пахать. В полдень пообедал. Потом пахал до самого вечера, а вечером приехал домой. Отпряг лошадь. Зашел в избу. Сказал жене, чтобы собирала ужин. Поужинал. Вылез из-за стола. Помолился и лег спать».
Вот и кончился трудовой день.
Скажите, факт это или нет?
Конечно, факт.
Правдивый факт?
Конечно, правдивый. Ведь, в самом деле, так и проходит день крестьянина-пахаря.
Конечно, здесь сказано без всяких подробностей; здесь не сказано, стегал или не стегал Иван своего коня кнутом, не сказано, хорошо или плохо ходила лошадь в упряжке и какая на ней была упряжка, но факт все-таки остается фактом. Выдумки нет.
Но вправе ли мы винить того редактора, который бы вдруг нам сказал по поводу такого факта: «Неинтересно. Не надо. Нежизненно».
Но прежде чем говорить об этом праве, обратимся опять к тому же самому факту.
— Неинтересно, — говорит редактор. А нам-то читателям, интересно? Или мы не знаем, что каждый крестьянин утром встает, что он завтракает, что ему нужно сначала запрягать лошадь, а потом выезжать в поле.
Ново ли это для нас?
Конечно, не ново. Мы все прекрасно об этом знаем.
Жизненно ли?
Нет, нежизненно. Редактор , пожалуй, вполне прав. Написано-то про жизнь, а жизненного мало. Не сказано, как вставал крестьянин, как он себя чувствовал, как умывался и где, что ел за завтраком, какая у него лошадь, как он разговаривал с женой, как запрягал лошадь.
— А, только это! — удивимся мы. — Да пожалуйста. Мы это сейчас можем с точностью, с подробностью, каждый шаг и каждое словцо. Да мы ведь старались только, чтобы покороче.
И мы готовы сейчас же на десятках страниц не только показать, а прямо распоказать трудовой день крестьянина.
Теперь уж не придерешься!
Но потеем, мучаемся, нанизываем строки и уж не только крестьянина опишем, а прибавим и песни жаворонков, крумканье журавлей и т. д. и т. п.
Говорю, товарищ редактор, получай!
И вдруг этот редактор, этот злостный враг наш, встает и...
Ни к чему, — говорит. — Описано все подробно. А этого самого нет. Загвоздки нет. Вывода. Ведь все это каждому известно. Надо вот что-нибудь...
А! — догадываемся мы. — Понятно. Теперь понятно. Да вы бы так раньше сказали. Нужен факт интересный, редкий, необыкновенный.
И вот мы начинаем метаться. Проглядываем историю своего села за десятки лет, бросаемся в соседние села, деревни, поселки, хутора.
У вас как? Не убили? Нет. Жаль. Не подожгли? Нет. Ах, как жаль! Не повесился никто? Нет. Ах, как досадно! Селькора не угробили? Нет. Ах, как убийственно скверно!
И вот мы, наконец, находим то, что нам надо. На наше счастье где-то кто-то повесился или застрелился. Мы рады, довольны. Садимся за описание. Подробно выписываем биографию «пострадавшего». Касаемся немножко характерных качеств его бабушки и дедушки, об отце и матери говорим несколько подробнее, о самом нашем герое, дошедшем до смерти такой, ведем рассказ с мельчайшими подробностями, вплоть до того, какой армяк он носил, когда ему шел первый год.
Теперь уж придраться нельзя. Теперь уж все есть.
И вдруг....
Провал. Самый отчаянный провал.
Нам говорят:
А польза-то какая? Вывод какой? Ведь о факте-то мы могли прочесть заметку из двух строк, что в таком-то селе по такой-то причине повесился такой-то и такой-то.
Ведь не в факте дело. Не в его сногсшибательности. Ведь если мы о чем-нибудь кому-нибудь рассказываем, то мы имеем какую-нибудь цель. Ну, например, нам хочется повеселить человека — мы ему расскажем что-нибудь попотешнее. Хотим на пьяницу повлиять, чтобы он не пил. Мы доказываем ему преимущества трезвой жизни. Хотим разуверить темного человека в его предрассудках, доказываем ему невозможность существования домовых и всякой прочей ерунды в этом роде. Хотим мы, наконец, ударить по какой-либо язве общественной жизни или бытовой язве — мы вскрываем эту язву перед слушателем и вызываем в нем отвращение к ней и возмущение против тех, кто эти язвы разводит.
Выходит, что мы рассказываем другим и пишем не только ради того, чтобы описать или рассказать. В ряде случаем мы просто хотим как-то воздействовать на нашего собеседника.
А бывают случаи, что у нас вот нечем заинтересовать нашего собеседника, тогда мы просто начинаем толковать с ним о разном.
А погодка, знаете, сегодня не того!
Да.
А скажите, вы любите мух?
Мух?
Да.
Нет, знаете, не особенно.
Вот и наше описание трудового дня крестьянина в том виде, в каком мы его давали в начале этой статьи, очень похоже на разговор о погоде и мухах.
Как так? — возмутимся мы. — Это описание жизни трудовика-крестьянина, который сеет хлеб и выращивает картошку, и вдруг — похоже на пустые разговоры о мухах. Это никуда не годится. Ведь крестьянин трудится, бьется за плугом, не доедает, не досыпает...
Вот тут и давайте остановимся. Пылить не стоит. В этом и будет загвоздка.
Суть как раз и заключается в том, как мы показали крестьянина.
Когда мы описали трудовой его день, то есть рассказывали о том, что крестьянин вставал и ложился, нам было не интересно. Мы приклеивали к описанию для пущей красочности трели жаворонка и крумканье журавлей в синеве неба, но мы забывали, что перед нами не машина и не заведенный механизм музыкального ящика. Перед нами был человек. Перед нами был пахарь; но этот пахарь, надо полагать, не только пашет, он живет. Он что-то думает о своей жизни, что-то думает о своей лошади. У этого человека есть знакомые, есть сватовья, кумовья. Этот человек слыхал хоть одно-два слова о какой-то другой жизни. Не такой, какой он жил десятки лет. У этого пахаря есть какая-то думка, как он будет жить завтра и какими семенами засеять свое поле. У него, наверное, когда-нибудь был с кем-нибудь разговор о его жизни и жизни других. И почему бы нам, начинающим писателям, не провести, вернее, почему бы нам вместе с ним не пройти через весь мир этого пахаря, через его дела и мысли и встречи за день. Может быть, Иван как раз за пахотой и думал о том, что ему пахать тяжело, что пахоту эту надо бы как-то облегчить.
Но надо ли описывать все?
Зачем и к чему? Все описать, во-первых, труднее, а во-вторых, опять же не все имеет важное значение. Ну, к примеру, мы решили поставить себе задачей показать трудности работы этого нашего пахаря. Это будет, значит, наша задача, наша цель, наша, так сказать, загвоздка, главная мысль.
Чтобы ярче подчеркнуть нашу главную мысль, мы и начнем с того, что покажем плохой, изношенный плуг нашего пахаря, покажем за завтраком скудную пищу пахаря, покажем ту плохую одежонку, в которой пахарь выезжает на работу, мельком посмотрим на худую заморенную клячу, на которой пахарь выезжает со двора, покажем потом пот ее, как она, бедная, будет гнуться в три погибели на пашне, сбоку глянем на Ивана и его страдальческое лицо, может быть нелишне будет напомнить и о трели жаворонка, но, ясное дело, Ивану не до этих трелей. Они его будут только раздражать, а не радовать...
А ведь вполне возможно, что именно такого факта, какой автор описывает, на самом деле и не происходило.
Каковы же выводы?
1. Для художественного литературного произведения, в частности, для рассказа, нужен не только факт. Нужно, чтобы этот факт был типичным, массовым.
2. Описывать событие ради события только потому, что оно действительно происходило, в литературном произведении нет надобности. Об этом событии можно дать заметку в газету. Литературное произведение и проводимое в нем событие должно преследовать какую-либо цель, то есть должно иметь главную мысль, тему.
3. Художественный вымысел, сопутствующий теме, должен иметь тесную увязку с темой и не должен быть случайным.
4. Голое описание факта или описание одних внешних (наружных) признаков и видимых действий героев не годится, нужно так называемое психологическое, душевное оправдание поступков и действий.
5. Нужен показ фона, места, территории, на которой происходит описываемое событие.
В противном же случае факт, как говорится, остается фактом, но не красноречивым и не убедительным, а описание этого факта является сухим и скучным отчетом.
Подготовила Наталья Рыбальченко