2000 год. Шестой километр Рублево-Успенского шоссе. Жуковка. Вечер. Трасса абсолютно пуста. Напротив, у пешеходного перехода, стоит брюнетка. Ей надо перейти дорогу — но она почему-то стоит на месте. В руке у девушки — микрофон. С «моей» стороны Рублевки, наизготове — ее оператор. Они чего-то ждут. Девушка видит, что я заинтригован, и объясняет. «Понимаете, я должна сказать в камеру: „На Рублевке нет места пешеходам. Самую дорогую трассу мира невозможно перейти ни днем, ни ночью“. А машин нет совсем». Она улыбается.
У нее действительно был повод для улыбки. Из такого вот мелкого невинного вранья, отправленного в эфир очаровательными брюнетками, блондинками, шатенками, и складывается образ Рублевки — недоступной и желанной. Где нет места пешеходу — как, впрочем, и любому другому человеческому инвалиду. Где цветут сады Семирамиды, жарится драгоценная дорада, на частных верандах поют Элтон Джон и Патрисия Каас, и можно встретить живую Ксению Собчак и всамделишного Никиту Михалкова.
Собственно, первыми за создание рублево-успенской мифологии принялись глянцевые журналы. Но глянец, даже самый тиражный, способен лишь сформулировать соображение, подбросить идейку. Чтобы новый образ дошел до масс и завладел их прихотливым сознанием, необходимо деятельное участие голубого экрана. Именно благодаря резвости телевизионщиков возникла «Рублевка» как метафора абсолютной роскоши, волшебного чертога, вход в который охраняют суровые нефтяники-циклопы и их беспощадные сирены — «рублевские жены».
Эти самые «рублевские жены», в свою очередь, обязаны своим рождением Оксане Робски. Мне кажется, она и сама не ждала столь теплого приема. После выхода ее первой книжки тишайшая комнатка редакции газеты «На Рублевке» стала напоминать ньюс-рум CNN. Центральные каналы словно с цепи сорвались, им немедленно требовалась горячая рублевская фактура — и они, если выражаться современным языком, стрясали ее с меня, обязанного по должности знать, кто с кем да где да как.
Вопросы телевизионщиков поначалу удивляли меня. Ну ладно, попался один дебил, думал я. Но дебилы шли друг за другом, бесконечной чередой. И я сообразил: это не дебильность, а специфический, телевизионный угол зрения. Особый, экранный профессионализм. На некоторые вопросы мне, как бы «не дебилу», как бы «умному», было отвечать невероятно сложно — я испытывал страшное неудобство уже оттого, что кто-то настолько глуп, что их задает.
«Расскажите, какие у вас последние рублевские скандалы». «Скажите, а разводы на Рублевке есть?» «Скажите, а кто живет на Рублевке?» «Скажите, а на Рублевке можно встретить Путина?» «А правда, что на Рублевке есть дом за 10 миллионов?» И прочие в том же духе. Вынужден признать, что на этом фоне традиционный: «Скажите, а вы знакомы с Оксаной Робски?», доводивший меня просто до белого каления, выглядел островком находчивости и здравомыслия. Да, я знаком с Оксаной Робски.
Телевидению бесконечно требовались герои. «Нам нужна какая-нибудь подруга олигарха, любая». «Дайте девушку, которая недавно развелась и разорила мужа». «Не знаете какую-нибудь рублевскую проститутку?» («А вы не пробовали полистать светскую хронику?» — ответил я.) Почему-то именно секс в обмен на деньги, тема недобросовестной семьи, то есть самая обычная, банальная человеческая нечистоплотность более всего интересовала телевизионщиков. Беспощадная вырубка вековых сосновых боров, уничтожение загородного пейзажа, чудовищные по жестокости разбои, без счета происходящие в дорогих особняках, убийства из-за передела земли — все это оставалось за бортом их внимания. Тщетными были попытки указать на то, что в Жуковке до сих пор живет Ирина Антоновна Шостакович, на Николиной горе вообще едва ли не филиал РАН, в Дунино проходят чудные пришвинские чтения. Среди новых рублевских жителей, тех, кто поселился на шоссе уже в лихие постперестроечные годы, — замечательные дирижеры, художники, журналисты, актеры, писатели, а совсем не только Ксения Собчак, хотя ей тоже достается понапрасну.
Но телевизор не принимает людей с историей и характером, с прошлым и будущим. Для реализации телевизионных задач требовались персонажи, которые пришли ниоткуда и уйдут в никуда. С точки зрения ТВ, Рублевка — как дар, как гений: либо дан, либо не дан. Существующая в реальности схема: заработал (скорее, конечно, украл) — купил — теперь вот живу — им кажется банальной и нетелегеничной. Развод на миллион, кокаиновая зависимость, какой-нибудь особенно гадкий притон — это другое дело. Это можно с чистой совестью давать в эфир.
В этой узости телевизионного взгляда — безусловно, оправданной соображениями рейтинга и другими высокими доводами, — объяснение тому странному вроде факту, что телевизионное шоу «Рублевка. Live» так и не проторило тропку к зрительским сердцам. Я не был постоянным зрителем сериала, но то, что видел, было правдиво — или, во всяком случае, правдоподобно. И именно поэтому — нерейтингово, неинтересно. Попытка доказать, что Рублевка населена ровно такими же людьми, какие живут в Жулебине, только побогаче, не прошла: в замке не место свинопасам. Не троньте нашу мечту своими грязными руками. У самих жителей Рублевки сериал вызывал активное раздражение, ругань стояла страшная. Я их понимаю: ежевечерне видеть, как твое белье вывешивают на всю страну, — кому ж приятно?..
Вслед за отечественными в редакционную каморку потянулись западные тележурналисты. У них вообще другой подход. Прежде чем приступать к дорогостоящей командировке в страну белых медведей, они рисуют сценарий — и уже под заданную идеологию нарезаются кадры и вырываются из контекста цитаты. Вот британский журналист объясняет мою задачу: «Вы, Эдуард, будете говорить о том, насколько велик зазор между бедными и богатыми на Рублевке; о крестьянах, которых Абрамович лишил земли, чтобы построить свои дворцы (с каких это пор крестьяне пашут в лесах первой категории?); о том, что КГБ на много часов перекрывает трассу для вашего политического истеблишмента, и зреет бунт». Отказ давать интервью по-написанному расценивают как боязнь угодить в кремлевсие застенки. Я не шучу.
А вот как сделало немецкое телевидение. Сняло одну из «рублевских жен» — вполне, кстати, самостоятельную, что называется, в быту: как принимает гостей, как разговаривает с садовником, как проверяет свежесть дорады и целует в лоб ребенка, которого водитель выпускает из длиннющего Bentley — уроки закончились. И эти благолепные кадры пустили вперемешку со старушкой из деревеньки Бузаево: как та идет к колодцу за водой, колет дрова (очевидная подтасовка: в Бузаево лет тридцать тому назад провели газ), выкладывает на стол селедочные хвосты. И, в общем, получается как бы так, что первая, богатая, отняла все у второй, нищей. Это типичное моделирование действительности, шустрое, наглое, беспардонное.
Но и от телевизиощиков бывает польза. В самый канун Нового года, пока Патрисия Каас пела в Барвихе для Михаила Фридмана, Петра Авена и прочих высокопоставленных любителей французского шансона, а 2-й отдел ДПС на спецтрассе готовился к проезду президента, на «элитной» бензозаправке тут же, на Рублевке, прямо у богато наряженной елки разворачивались следующие события. Некая девушка на автомобиле «Фольксваген Туарег» заехала купить — ну, скажем, памперсов. Вернулась в машину. В этот момент стекло автомобиля разбили: мрачная кавказская физиономия потребовала от девушки сумку и кошелек. Девушка завизжала. Ее ударили. Забрали, что хотели. И укатили. Оказывается, это был уже пятый случай за день. Вот самая обычная рублевская жизнь. Настоящая Рублевка. Девушка попалась с характером. Она три дня методично обзванивала телеканалы: снимите сюжет, предупредите других. И только НТВ откликнулось на зов. «Хорошо, что это случилось на Рублевке, иначе не стали бы заморачиваться», — прокомментировал редактор. Да, хорошо, славно.