Их звали одинаково, Саша и Саша, и у них могло бы получиться что-то серьезное.
Конечно, это все бабушка надвое насчет серьезного — то ли дождик, то ли снег, и сердцу девы нет закона. Но мне казалось, да и ему казалось. И ей, наверное, тоже.
Саша был из тех мужиков, которые до старости — Саша. Саша, Сережа, Валера. То, что называется «рукастый», то, что называется «с головой». Это такая порода людей, очень хорошая на самом деле, всеми любимая. Представьте: мужик, который может и пианино на пятый этаж занести и потом, утирая лоб, сесть и сыграть польку или там чего. И знает, что такое Мандельштам, хотя наизусть стесняется.
С Сашей, которая она, было сложнее. Она знала не то что Мандельштама, а даже Драгомощенко, Парщикова, Елену Шварц и Ольгу Седакову. И Свету Литвак читала. Хотя нет, тогда еще не было Светы Литвак, и Воденникова тоже не было. Саша была мила, и даже когда она ходила не в белых носочках, все равно казалось, что она в белых носочках, трансцендентально, и спина, как скрипочка, и притом — русская, из старой, чудом уцелевшей семьи, с отчеством каким-то поразительным, вроде Прохоровны или Ульяновны.
К жизни она относилась серьезно и очень ее боялась.
Если смотреть социологически, то Саши были друг для друга чем-то вроде замка и ключа. Кто кого должен был открыть — это, конечно, вопрос. Саша мог отворить Сашей дверь в то настоящее замандельштамье, которое называется современной культурой — а ему было туда интересно. Саша, в свою очередь, мечтала о том, чтобы у нее все в жизни было улажено, уложено, собрано и куплено. Мечта, в общем, законная.
Они встречались где-то полгода, целомудренно сближаясь, но все никак не переходя «известную грань». Для тех времен — да, я забыл обозначить время, так вот, времена были те еще, — это было что-то невероятное. На фоне полного развала всего и вся, упадка и гибели, — и такое постоянство.
Разумеется, все были в курсе, и обсуждали, особенно девочки. Обсуждался в основном один вопрос — как и когда это у них произойдет, и как они будут счастливы. В последнем, вопреки обычному женскому зложелательству, никто почему-то не сомневался.
Расстались они в середине девяносто второго, без объяснений. Вроде даже и не ссорились, но что-то такое произошло, после чего — всё.
Все терялись в догадках. В конце концов выяснилось, что они, наконец, решили попробовать — и всё было как-то ужасно.
Девочки быстро пришли к выводу, что виноват Саша. Мальчики решили, что Саша — дура.
Правда выяснилась после того, как Саша с подругой моей тогдашней супруги — звали ее Светочкой — слегка посидели за рюмочкой девического чая.
Светочка оказалась болтливой. Рассказала она следующее.
Саше, наконец, надоело целомудренное сближение, и он поставил вопрос почти прямо. Нет, не совсем прямо — он все-таки знал, что такое Мандельштам. Он пригласил ее к себе на романтический вечер. С расчетом на романтическую ночь, потому что сколько ж можно.
Саше к тому моменту тоже надоело ждать. Так что она подготовилась к неизбежному, надела лучшую блузочку и белые носочки и пришла отдаваться.
Саша тоже подготовился по-серьезному. Несмотря на тяжелые годы, был стол, бутылка шампусика и даже какие-то розы.
— И ты представь, — рассказывала дальше Светочка, выпучив карие очи, — вот они сидят, ну там все хорошо, они то-се, и вдруг она вспоминает, что сегодня серия. Она спрашивает осторожно про телевизор. А этот урод говорит: у меня его нет, и вообще что за дела. Представляешь, урод? Ну, она, конечно, ушла. Не пропускать же. А этот обиделся.
Я не понял. Но моя благоверная сообразила сразу.
— А сказать нельзя было, что смотришь и не можешь пропустить? — поинтересовалась она.
— Ну... Она такая культурная, — протянула Светочка, как бы подразумевая, что признание уронит ее с некоего пьедестала, хотя и неуютного, но очень почетного, — ну как сказать. А тут серия... Там у Круза помнишь чего было? И еще эта сука...
Тут дошло и до меня. Саша, нежная Саша, со всем своим культурным багажом, тяжко подсела на «Санта-Барбару».
***
Сериал — порождение западной англосаксонской культуры. То есть, конечно, практически все хорошее и плохое, что нас волнует, — порождения современной западной англосаксонской культуры. Но сериал — в особенности.
Сериал — это не кино. Это именно что телевизионное, с доставкой на дом, действо. Именно доставка на дом является главной фишкой. Сто походов в кино — это невозможно. А сто раз зависнуть перед экраном — легко.
Главная характеристика сериала — длительность.
Сериалы подразделяются как брюки — по длине.
Есть TV-series — это нечто среднее между многосерийным фильмом и собственно сериалом, серий на двадцать-тридцать, для показа на выходные. Это классика жанра.
Есть телероманы, родившиеся в Латинской Америке, — серий на сто-двести, показывают их по будням. Помните «Богатые тоже плачут»? Это был, кстати, первый в истории телероман. Такое жрут в странах третьего мира — и у нас. «Сами делайте выводы».
На вершине находится пресловутое «мыло», то есть произведение неопределенной длины, доделывающееся по ходу. Сюжет придумывается по мере съемок, все остальное тоже.
«Мыло» появилось в Штатах в тридцатые годы, как радиожанр. 10 октября 1931 года началась трансляция «Бетти и Боба», первого радио-мыла, а в сорок седьмом, одновременно с появлением коммерческого телевидения, началась и эпоха телевизионных сериалов. Началась и не кончилась.
***
Фишка истинного сериала — это единство не только героев, но и сюжета. Когда не только герои одни и те же, но и сама история является продолжением другой истории, та — третьей, и так далее.
Конечно, это условие соблюдается не всегда. Есть сериалы, состоящие из коротких новелл. Например, «Секретные материалы», с «Малдером и Скалли», где большая часть серий — вполне законченные эпизоды. Или детские диснеевские мульты, всякие там «Чипы и Дейлы» — где тоже можно не париться.
Но настоящий сериал — это, конечно, не нарезка, а нечто цельное. Где пропустить серию — значит, выпасть из потока событий.
С точки зрения способов воздействия, сериал принципиально отличается от кинофильма. А именно — что для кинофильма является минусом, неизбежным злом, то в сериале является плюсом, главным средством воздействия.
Я имею в виду уже помянутую длительность.
Кино предполагает, что за короткое время мы успеем познакомиться с героями фильма, посопереживать им, полюбить, близко их узнать, и расстаться с ними навсегда. На все про все у нас от часа до трех, четыре — уже много. За это время знакомство и прощание получаются насыщенными эмоционально, но очень бедными содержательно. То бишь — «яркое впечатление». Хороший фильм и есть яркое впечатление.
Но яркость впечатления обратно пропорциональна его длительности. Это такой психологический закон.
Сериал свободен от многих ограничений киножанра. Проклятое время, которое давит режиссера киноленты, здесь становится союзником.
Что это означает на практике.
В сериале впечатление от отдельной серии вообще не слишком существенно. Зато очень важно, как впечатления суммируются, когда в памяти зрителя накапливаются сведения о сюжетных поворотах, отношениях героев и так далее.
Динамика сериалу не противопоказана — почему бы не вплести разок-другой автомобильную погоню или бурную сцену ревности с битьем античных ваз. Но это так, изюм в булке. Сама булка — это совершенно некинематографичные, незрелищные сцены. В основном — как люди сидят и разговаривают.
Именно разговоры — которые вообще составляют главное содержание любой человеческой жизни — и есть плоть сериала.
***
К киногероям не нужно привыкать. На них смотришь со стороны, это всегда какие-то «они». Бывают, конечно, фанаты, которые в тысячный раз пересматривают «Римские каникулы», и Одри им как родная внучка. Но это все-таки исключение.
А вот герои сериальной истории незаметно переходят в статус знакомых.
В разной степени, конечно: для кого-то условные «Си Си» и какой-нибудь «Круз» — буквально члены семьи, для кого-то — так, дальняя родня. Но это все-таки именно знакомые. Которых зритель телесериала пускает к себе домой.
А ведь домой кого попало не пускают. Поэтому сериал можно снять не о ком угодно. А только о тех, на кого смотреть по той или иной причине приятно. Именно по этой причине классические обитатели сериальных пространств — это богатые и успешные люди, живущие в «роскошных интерьерах». Помойку, атомную станцию или морг интересно посмотреть один раз. А вот роскошный интерьер так устроен, что на него можно смотреть, как на море, — всегда.
Но у этого дела есть и оборотная сторона. Если уж люди нечто смотрят долго — они неизбежно будут воспринимать показываемое как нечто нормальное. В фильме можно поддерживать ощущение нереальности и экстремальности происходящего — это даже уместно. Но сериал настраивает на то, что показываемое — это обычная такая нормальная жизнь.
Сказанное касается и вещей заведомо фантастических. Поедатели «Секретных материалов», может быть, и не поверят в оживших мертвецов и пришельцев из космоса. Но вот то, что спецслужбы такими делами занимаются, и что «малдеры и скалли» таки бегают с глоками и мобильниками по всяким пыльным складам — эта картинка в памяти останется навсегда. Вне зависимости от веры в паранормальные явления.
Еще раз: нельзя не поверить хотя бы на минуту в то, на что смотришь (у нас у всех в подсознании сидит, что глаза не лгут, хотя это не так), — и нельзя не привыкнуть к тому, на что ты смотришь достаточно долго.
В этом смысле очень показательны нынешние российские сериалы. Например, «Бригада». Это ведь, с точки зрения социальной, — полный ататас. В отличие от любого гангстерского или бандюганского фильма. Ататас — именно потому, что зрители фактически пустили бандитов к себе домой. В деле тотальной криминализации российского сознания был взят новый рубеж. Может быть, последний.
Сюжет сериала непременно должен быть запутанным. Идеальная формула, впрочем, найдена давно — любовная история (желательно не одна, а несколько переплетенных) плюс вялотекущий детектив.
Кстати, ниоткуда не следует, что сериал — штука, далекая от реальности. Нет. Как раз в жизни-то бывают закруты похлеще любой выдумки.
Я, например, знаю человека, чей прадед спрятал под колонной своего дома пуд золота, а отец — попытался этот пуд оттуда извлечь легальными методами, что привело к расстрелу крупного милицейского чина. Другой мой знакомый безумно влюбился в жену лучшего друга, они долго длили тайный роман, не подозревая, что друг тем временем спутался с его собственной женой, тоже ничего не подозревая о своей семейной драме, — а потом, когда прозрел (при обстоятельствах более чем неправдоподобных), сумел развести изменника-приятеля на крайне невыгодную сделку по недвижимости, сам рассказ о которой занял бы пятнадцать серий полноценной «санта-барбары». Третий был в двух шагах от власти в одной непризнанной республике, но потерпел крах из-за того, что его любимая женщина сменила ориентацию. И так далее — я могу припомнить целый букет историй, невыносимо мелодраматичных и не вызывающих доверия, но при этом вполне достоверных.
Так что запутанная мелодраматичность сериалов на самом деле гораздо ближе к голой жизненной правде, чем принято думать.
И мы это «сердцем чуем», даже когда на экране разворачивается что-то совсем уж ни в какие ворота не лезущее, вроде ослепшего в детстве героя, который всю жизнь ищет своего брата-близнеца, потерявшего память в автокатастрофе, произошедшей по вине любимой женщины первого брата. В жизни и не такое случается.
Особенно сериальная эстетика чувствительна к правде детали. То, что проходит в кино незамеченным, в сериале обращает на себя внимание. Именно поклонники сериалов активно обсуждают на форумах в Интернете всякие ляпы и косяки режиссуры, придираясь к мелочам.
И неудивительно: это же часть их жизни.
***
Советских граждан сериалами не баловали. Это было что-то запредельное. И при этом дико желанное.
Великие «Семнадцать мгновений весны» — это был сверхдлинный фильм, снятый по всем канонам Большого Кино. Но вот использовался он гражданами именно в качестве телесериала. Правда, короткого. Поэтому его показывали по выходным — чтобы растянуть удовольствие.
Ближе к классическому сериалу был «Вечный зов». Это была, так сказать, «сага» (о, это слово!) про какую-то глухомань и чертоплешь, где суровые, могутные и малосимпатичные люди творили страшные дела.
Смотрели такое от большой тоски. К тому же снимали это дело в несколько этапов, и показывали тоже какими-то кусками, между которыми были огромные, многолетние промежутки. Так что родители рассказывали подросшим детям, что там было когда-то в предыдущих сериях.
Еще был «ТАСС уполномочен заявить» — попытка повторить успех «Штирлица», тоже по Семенову и тоже с Тихоновым. Правда, «Мгновения» снимала гениальная Лиознова, а «ТАСС» делали какие-то не те люди, да и сюжет был, скажем честно, неважнецкий. Но все равно это смотрели, хотя некий привкус, так сказать, безрыбья ощущался.
Первым же настоящим сериалом был, как я понимаю, итальянский «Спрут», показанный в восемьдесят шестом. Улицы пустели, и это неудивительно. «Спрут», снятый, в отличие от советских «многосериек», по всем канонам настоящего сериала, мог увлечь массы.
Дальнейшее все помнят. Интересно, сколько девочек растет с именем «Изаура»? И когда уродливые постройки на дачных участках перестанут называть «фазендами»?
***
Теперь о главном. Почему, собственно, эти проклятые сериалы смотрят?
Самое простое объяснение — «потому что дураки».
Но это неправда. Сериалы безотрывно смотрят очень богатые, у которых фазенды покруче той, что в ящике. И умные, и образованные, и в высшей степени культурные, и очень состоявшиеся в жизни. Иногда убивая на это годы.
Где-то в сети я встретил сравнение сериальщиков с посетителями порносерверов. Дескать, и те и другие уныло мастурбируют на картинки, потому что не имеют того самого в реальности. Дескать, затурканная тетка, у которой в жизни только пьяный муж да малые дети, и ничего впереди, отдыхает своей маленькой, заплывшей душой перед экраном, где все шикарно, включая страсти. Ибо там живут, а у нее жизни нет.
Это уже ближе к делу. Впрочем, человек, испытывающий недостаток страстей в жизни, не будет искать их в кино. Он скорее напьется и побуянит, ну или сменит работу. Но большинство людей этого не хотят. Они довольны или недовольны своей жизнью, но заменители их не интересуют.
А вот что их действительно интересует — так это жизнь чужая.
У всех смотрящих сериалы имеется одна проблема — нехватка чужой жизни. То есть сунуть нос в чужие дела, возможности перемыть косточки каким-нибудь знакомым, как следует порыться в чужом грязном белье. Посплетничать, наконец. Жутко хочется — и не могут. Эти люди несчастны. Потому что интерес к чужим делам — штука естественная. И в грязном белье копаться — интересно. А уж влазить в чужие ссоры и конфликты — это же здоровски.
И что делать, когда этого не хватает?
Правильно — смотреть на чужую жизнь, специально сыгранную и выставленную напоказ. Где все, конечно, синтетическое, но все лучше, чем ничего.
Кстати, не только в синтетике дело. Сериал может послужить приправой или предлогом к настоящему общению.
Субкультура вокруг сколько-нибудь длинного сериала возникает автоматически. Просто потому, что у множества людей обнаруживаются общие знакомые — которых можно пообсуждать. Немалая толика удовольствия от сериала — это возможность почесать язык, хотя бы пересказывая подружке содержание очередной серии. «А она ему призналась, что ребенок его, а он не поверил». — «Вот же урод... Дальше давай».
Это, конечно, классические сплетни и пересуды, перемывание косточек. Но что делать, если это единственные общие знакомые, которых не зазорно обсуждать в компании?
***
На Сашиной свадьбе я напился.
Вторая половина была мужиком, очень похожим на Сашу, но несколько хуже выделкой. Пианино он, пожалуй, донес бы только до второго этажа, да и Мандельштама знал, наверное, хуже. Но внешность и типаж были вполне узнаваемы. Звали его, кажется, Валера.
Уже не вполне трезвый, я пристал к невесте с вопросом: а правда ли, что... Ну, про «Санта-Барбару».
— Чушь какая, — Саша уверенно сморщила носик. — Я эту гадость вообще не смотрю. Кто это тебе сказал?
Я не хотел сдавать источники информации, это было бы неспортивно.
— Светочка, — решительно заявила Саша, прерывая мои путаные извинения и ссылки на алкоголь в крови, вредящий памяти. — Больше некому. Сука брехливая. Это она у меня, между прочим, Александра увела. Рассказать, как все было? Только не для передачи, хорошо?
— Хорошо, — подтвердил я и придвинулся поближе, прикидывая, кому я буду рассказывать эту историю в первую очередь.