ИНТЕЛРОС > №5, 2007 > Леонид Лазутин. Сбереженное смолоду

Леонид Лазутин. Сбереженное смолоду


09 июля 2007

Катастрофа старой России острее всего проявилась в бездомной юности ее воинов, для которых «Капитанская дочка» оказалась переписана с иным финалом. В конце Гражданской войны генерал Врангель отдал приказ снять всех подростков с фронта и собрать в сводном Крымском кадетском корпусе, который через короткое время эвакуировался вместе с последними кораблями в Константинополь и Бизерту. Последними покидали Россию сибирские кадеты, путь которых лежал через Шанхай. К концу 1920 года большинство российских кадетов собрались в Югославии.

alt

Король Александр I, сам бывший питерский кадет, принял активное участие в судьбе русских эмигрантов. Три кадетских корпуса, гимназии, женский институт были поставлены на государственное довольствие.
Первоначально в Югославии (называвшейся тогда Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев) обосновались три кадетских корпуса — Русский, Крымский и Донской. Вскоре туда же прибыли через Варну младшие классы Киевского кадетского корпуса.
Десятого марта 1920 года группы были сведены в одну, сначала под названием Русского сводного кадетского корпуса, директором которого был поставлен генерал-лейтенант
Б. В. Адамович. Несколько позднее корпусу было присвоено окончательное название — «Русский кадетский корпус в Королевстве С. Х. С.». До 5 сентября 1929 года корпус находился в Сараево, затем был переведен в город Белая Церковь.
Помимо корпусов в Югославии, объявленных официальными преемниками Российских императорских кадетских корпусов, во Франции, в Версале по инициативе генерала Римского-Корсакова в 1930 году был основан Корпус-лицей имени императора Николая I. В 1938 году шефом лицея стал князь Гавриил Константинович, сын августейшего начальника военно-учебных заведений в России великого князя Константина Константиновича — поэта К. Р. Это учебное заведение просуществовало до начала Второй мировой войны.
Среди новых кадетов встречались люди разного происхождения. Рядом с князем Теймуразом Багратионом-Мухранским, который по материнской линии состоял в родстве с до­мом Романовых, а по отцовской был потомком грузинского царского рода, учились отпрыски старинной дворянской фамилии братья Лермонтовы и ребята «с вокзала». «Ты откуда?» — спросил как-то директор у но­вого мальчика. «С вокзала», — ответил тот. Одобрительный хохот кадетов узаконил эту формулу неблагородного происхождения. Впрочем, сословные различия в корпусе не культивировались.
Попадались среди кадетов и личности совсем экзотические. Так, перед войной в корпус ненадолго вступил Борис Коверда. В Югославию он перебрался из Польши, где отсидел десять лет в каторжной тюрьме за убийство советского посла в Варшаве Воейкова. Свой поступок Коверда объяснил желанием отомстить большевику, принимавшему непосредст­вен­ное участие в уничтожении царской семьи.

Звериада
Всячески подчеркивая свою приверженность традициям русского дореволюционного кадетства, югославские и французские корпуса, однако, вы­нужденно приобщались к ев­ропейской стилистике. Особенно заметно это проявлялось в так называемом цуге — негласном дисциплинарном кодексе устройства внутренней жизни корпусов. Цуг вообще-то существовал со времен юнкера Михаила Лермонтова. Но тогда он представлял собой род современной дедовщины, в Европе же стремительно преобразовался в демократический порядок самоуправления. Старшие воспитанники корпусов образовывали нечто вроде парламента. Возглавлял его «генерал» — старшекурсник, наделенный беспрекословной властью. У него были два помощника-«адъютанта». А, скажем, в Белой Церкви важным лицом в правлении корпуса был хранитель «Звериады» — рукописного журнала, в котором помещались сти­хи, рассказы и карикатуры, посвященные разнообразным со­бытиям кадетской жизни. Особый раздел был отдан характеристикам преподавателей, иногда крайне непочтительным, и шаржам на них. «Звериада» лежала под замком в тумбочке Хранителя, и никто, включая директора корпуса, не имел права ее трогать.
Самоуправление простиралось и много дальше. Известен случай, когда целый класс ушел в ближайший лес и оставался там несколько суток, до тех пор, пока директор не отменил несправедливое решение об увольнении одного кадета. В мемуарах зафиксирован и другой пример. В младших классах завелась азартная игра, причем играли сначала на пирожки, которые подавали к ужину, а потом и на котлеты. У многих ребят росли долги на месяцы вперед. При довольно скудной кормежке должники начали буквально голодать. Вмешались старшекурсники. Демонстративно играя втроем против одного, они погасили все долги. После этого кадетский парламент вынес постановление навсегда прекратить азартные игры.
Незабываемым событием кадетской жизни был ночной парад на корпусном плацу, на котором выпускники передавали старшинство следующему за ними курсу. Выбирался новый Генерал и другие преемники кадетской власти. Преподавателей к участию в этой церемонии категорически не допускали.
Учеба в корпусе заканчивалась экзаменами на «матуру» — аттестат зрелости, позволявший поступать в югославские и французские вузы. Большинство выпускников поступали в Белградский университет, другие уезжали на учебу в Бельгию или Чехословакию, где к концу 30-х образовались крупные кадетские сообщества, оказывавшие всяческую помощь вновь прибывающим.

Война
Самой драматической страницей истории русского зарубежного кадетства стала Вторая мировая. Тогда впервые было поставлено под сомнение до тех пор незыблемое кадетское братство. Серьезные разногласия в рядах кадетов начались после нападения Гитлера на СССР. Все восприняли это событие по-разному. Одни сочли сотрудничество с немцами предательским и для себя невозможным, другие придерживались прямо противоположной точки зрения. Последние полагали, что вступить в ряды вермахта значит участвовать в освобождении России от большевиков. На волне таких настроений возник ка­детский Союз нового поколения, призывавший всю русскую молодежь к активной борьбе с большевиками, даже ценой сотрудничества с оккупантами. Тогда же в Югославии был сформирован Русский охранный корпус под командованием генерала Михаила Скородумова, в который вступили много кадетов. На русском фронте корпус, правда, не был, но в Югославии старательно боролся с партизанами. При приближении советской армии «охранители» стали с боями прорываться сквозь боевые порядки армии Тито на запад, выжить удалось единицам.
По другую сторону оказались кадеты, вступившие по окончании корпуса в югославскую армию. Они первыми приняли бой с Германией, когда она напала на Югославию. Большинство их погибли, другие оказались в немецких лагерях военнопленных.
Одна из ярких судеб — Павлик Гайдовский-Потапович. Он родился в 1905 году недалеко от гоголевской Диканьки. В 1920 году вместе с Крымским кадетским корпусом эмигрировал в Югославию. После окончания Белградского университета получил место инженера на угольной шахте бельгийского Лимбурга. В 1942—43 годах оккупировавшие Бельгию немцы прислали на работу в шахту советских военнопленных и так называемых остовцев. Гайдовскому как единственному из инженеров, знавшему русский язык, поручили обучение новой рабсилы ремеслу.
У него, однако, были насчет соотечественников другие планы. Через своего друга-кадета Петра Крылова Павлик связался с бельгийским движением Сопротивления — так называемой Секретной Армией. Был организован побег пленных, который вошел в историю как самый дерзкий и массовый. После войны бельгийское правительство наградило Гайдановского медалью Сопротивления — высшей военной наградой для штатских лиц.

Рассеяние
В послевоенной Югославии жизнь русских белоэмигрантов стала очень тревожной. После прихода советских войск начались аресты и депортации, многие кадеты бесследно исчезли в ГУЛАГе. Впрочем, единицам удалось уцелеть. Кадет Никита Дурново незадолго до конца войны вернулся в Югославию, где его арестовали. Отсидев десять лет в концлагере, он был выпущен из Советского Союза как иностранный подданный.
Вернулся Дурново полным инвалидом. Но в одном из писем другу писал: «Я не жалею о годах, проведенных в лагерях, и не беру это с трагической стороны. Наоборот, я теперь больше привязался к нашим. Да, конечно, годы под советчиной многих испортили, но нельзя ведь по ним всех ровнять».
Те кадеты, кому повезло больше, получили после войны возможность покинуть пределы Югославии. Некоторых из них судьба занесла в самые не­представимые места планеты. По мнению автора журнала «Кадетская перекличка», на земле нет такого угла, где не жил бы хоть один выпускник корпуса.
Например, Александр Пущин уехал из Югославии в Заир. С большим юмором он рассказывал о том, как изучал без книг, словарей и преподавателей местные негритянские наречья кисуаили и линтала.
Кадет Ростислав Подрузский завербовался с группой бывших соучеников по корпусу в Марокко и остался на всю жизнь в маленьком поселке Дар-Улд-Зиду. Языки ему давались с трудом, зато он учил арабских детей с голоса запоминать стихи Пушкина и басни Крылова.
Николай Гуцаленко уехал в Перу с колонией кубанских казаков генерала Павличенко и на долгие годы исчез из поля зрения. Через много лет он подробно описал свою жизнь. Вот выдержки из его писем.
«Отговаривали меня друзья, но, упрямый хохол, я все же уехал, хоть и жалел потом и проклинал судьбу, трясясь от желтой лихорадки. Спасаясь от нее, убежал в конце концов на высокие горы (4000—5000 метров над уровнем моря), где женился, прижил пятерых детей, и есть у меня 13 внуков. Дети и жена — здешние граждане ин­дейцы, меня зовут Белым Индейцем. Ведь я прожил более 50 лет и многому от них научился, особенно лечиться травами и корнями. В моем кабинете — русский уголок, где висят портреты Императора Александра III и пос­ледней Императорской Семьи, мои донские погоны, а на иконах вышитые полотенца — подарок мамы. Там же находится альбом фотоснимков из корпусов в Сараево».

Империя
Конечно, портрет Александра Миротворца в Богом забытой перуанской глуши только насмешит ловкого, пошлого умника, считающего, что уж он-то знает, как прожить жизнь и не потеряться. Над консервативной, «не смирившейся» частью эмиграции вообще принято подтрунивать еще со времен Ильфа и Петрова («Вы, я надеюсь, кирилловец?»). Считается, что кирилловцы, кадеты, монархисты и все их церемониалы — оперетка, недоразумение, чванство на пепелище и только. Иначе взглянуть на них помогают простодушные, чудесные мемуары великого князя Александра Михайловича — точнее, важнейшая их глава под названием «Невидимая Империя князя Ки­рилла». Только прочтя ее, понимаешь, как не прав был великий князь Николай Николаевич с его идеологией «непредрешенчества» и как правильно поступил Кирилл, создав внешне бестолковый, переживший свое время, карнавальный «императорский двор». Ибо он нужен был им, одиноким кадетам и офицерам, в жизни которых память была равнозначна смыслу, призванию и любви.
Невозможно без слез читать о том, как в начале 1930-х какой-нибудь поручик, затерянный на Юге США или в Северной Африке, работавший официантом и по выходным только достававший ветхий мундир, с обидой писал Государю Императору: все мои сослуживцы, дескать, уже переведены Вашим Величеством в следующий чин, и только я почему-то обойден Вашим приказом. И, конечно же, царствующий дом немедленно издавал торжественный рескрипт, жаловавший офицера званием. Как писал классик, знаете ли вы, что это такое, когда человеку некуда пойти? О каком непредрешенчестве, о какой смене вех или «мудрой аполитичности» можно было говорить, когда тысячам брошенных людей требовались утешение и поддержка. Конечно же, им нужна была Империя, — и что с того, что она была невидима?
Одиночество кадетов, разошедшихся по миру из своих закрытых училищ, этих Гриневых эпохи победившего Пугачева, заслуживает почтения вне зависимости от того, склонны ли мы разделять их идеалы, чужды или близки нам их наивные, но стойкие прин­ципы, давно уже обороненные от современного циника могильным камнем. И дай-то Бог всем тем, кто станет смеяться над «русским уголком» в комнате бедного эмигранта, найти для себя хоть какой-то приют в тот неизбежный момент, когда наша хрупкая Россия в очередной раз забудет своих не вовремя выросших мальчиков.


Вернуться назад