ИНТЕЛРОС > №15, 2008 > Рабские яблоки

Рабские яблоки


18 августа 2008

I.
Я приехала без предупреждения и долго ждала директора. Конторские смотрят враждебно. Областная газета давеча понаписала про совхоз черт знает что: «Рабы! рабы!» — чего же тогда ждать от московских, как не еще большей гадости. «Вот придумали тоже, — обиженно бормочет секретарша, наклоняясь над принтером, — как о наших проблемах написать или о чем хорошем...» Главное что? Люди живут совсем иными страстями. «Вы напишите лучше, сколько теперь соляра стоит!» — презрительно говорит мне резкий человек Николай Николаевич, представившийся «консультантом директора». — «И сколько?» — «Много! А какая у нас отпускная цена яблок?» — «А какая?» — «Такая, что мы ее повысить не можем, потому что иначе не реализуем». Начинается вязкий москвофобский разговор («Вот скажите: разве наши учителя хуже московских?»), и юрисконсульт совхоза Людмила Анатольевна уводит меня, от греха подальше, пить кофе. Заходит прораб Николай Дмитриевич, беседуем о зарплатах министров и рейтингах передачи Малахова «Пусть говорят»; жители Шкилевки в гробу видали все эти рейтинги, останови двадцать человек — скажут: не смотрим мы его, гадость, фу.
Шкилевка в 15 километрах от Ефремова — 50-тысячного города на границе Тульской и Липецкой области. Места известные, отмеченные Лермонтовым, Жуковским, Тургеневым, Паустовским, Андреем Белым; в Ефремове похоронена мать Бунина, а здесь, в Шкилевке, меж высоких берегов течет речка по имени Гоголь, мелкая, но чрезвычайно агрессивная в половодье. Она сливается с главной районной рекой Красивой Мечой и невзрачным Семельком — из-за этого совхоз (ныне — ЗАО, направления — плодовые, злаки, молоко) и получил роскошное египетское имя «Междуречье». Совсем недавно «Междуречье», как и многие сельхозпредприятия, стремительно двигалось к банкротству, но появился инвестор, в прошлом году поставили нового директора (он ездит из Липецкой области) — и хозяйство стало подниматься, причем довольно резво, например, против прошлогодних 7 центнеров с гектара собрали целых 30. Более-менее нормальная зарплата, огромный фронт работ, амбициозные планы на ближайшее будущее.
В «Междуречье» официально числится 136 работников. Неофициально же — гораздо больше. Именно благодаря им, неофициальным, Шкилевка засветилась в информационных агентствах: здесь обнаружили настоящее рабовладельческое хозяйство, о чем и написала свой отвратительный пасквиль некая областная газета, которую я, впрочем, так и не нашла, потому что никто точно не мог вспомнить, как именно она называется.

II.
Работники следственного комитета при Ефремовской межрайонной прокуратуре — молодые, красивые и оттого очень принципиальные: не дают посмотреть дело, а только рассказывают и отвечают на вопросы. «Там же фамилии!» Оно понятно: не прошло и двух недель, как дело завели, а семейство С. («Молдаване?» — «Граждане Молдовы, национальность не знаем») поместили в СИЗО. По делу об использовании рабского труда проходит сейчас семь потерпевших (часть из них — тоже граждане Молдовы), еще около семи человек дают свидетельские показания. Часть «рабов» отказываются считать себя таковыми, к семейству С. претензий не имеют и говорят, что живут вот так, потому что жить вот так им нравится.
Семья С. — 39-летняя мать, 40-летний отец и пятеро детей — два года назад приехали из Молдавии, из района Флорешти в поисках, как говорится, лучшей доли. Семья, как утверждают следователи, кочевая — все имущество помещалось в «шестерку»; сперва жили в Чернском районе, неподалеку, в прошлом году переехали в Шкилевку, получили комнату в совхозном общежитии, стали работать в совхозе, жить-поживать да добра наживать, а в один прекрасный июльский день в районный УБОП пришли двое рабочих и рассказали ужас. Они рассказывали, что еще в марте повелись на обещания хорошей работы за 500 долларов (другим обещали скромнее — 5 тысяч рублей), приехали в совхоз, поселились в общаге — и стали подвергаться самой изощренной эксплуатации, избиениям, унижению, принуждению к неоплачиваемому труду. Один из них был 28-летним жителем города Узловой Тульской области. Дали показания и другие рабочие — члены бригады С., по большей части, нелегальные мигранты из Молдовы, Украины, Таджикистана. Паспорта у них отобрали, денег за работу не платили, но раз в два месяца давали двести рублей на мыло-пасту и прочие предметы санитарии и гигиены. При попытке сопротивления хозяин мог жестоко избить куском металлической трубы; пытавшихся бежать возвращали насильно и опять сильно били — да и далеко ли убежит нищий, избитый и, главное, беспаспортный иностранец?
Задержали троих — отца, мать и сына 1987 года рождения; дочерей не тронули — по словам потерпевших, они участия в насилии не принимали и даже спали в одной комнате с женщинами-рабынями — в общаге тесно. При задержании у главы семейства изъяли 16 тысяч рублей и 2 тысячи евро.
После ареста задержанные дружно забыли русский язык, но через миграционную службу для них нашли переводчика с молдавского.
Спрашиваю, с помощью каких силовых ресурсов их удерживали. Собаки? Оружие? Военизированная охрана? Нет, отвечает следователь, только применением грубой физической силы — ну и общим бесправием этих несчастных. Происходило все это не где-то на дальнем хуторе, не на заимке, а практически на глазах у всей деревни. Все знали, все видели. Никто не вмешался. Ни силовых, ни материальных ресурсов у семьи С. не было — в совхозе они числились такими же наемными работниками, такими же, можно сказать, батраками, только оформленными по всем правилам и пребывающими на территории РФ на законных основаниях. Кстати, буквально на прошлой неделе регистрация у них кончилась.
Остальное пока выясняется, в частности — участие директора ЗАО в этом чудовищном беспределе. Потерпевшие перевезены в другой район.

III.
«Рабовладельческое хозяйство» располагается не просто в центре деревни, а почти напротив совхозной конторы. Это длинное одноэтажное строение, пестрое от заплат, расползающееся, перекошенное ветхостью, украшенное разве что голубыми наростами крылечек. Здесь свалка одежды, склад хозяйственной ветоши. Из трех комнат одна, проходная — нежилая, в ней несколько голых коек с ржавыми панцирными сетками; свалка грязной одежды, матрасов, какой-то кухонной утвари. Вместо двери — тюлевая занавеска.
Рабовладельцы живут на удивление аскетично — не намного лучше рабов. Но комната семьи С. все-таки отдаленно напоминает жилье — здесь ощутимо бытовое усилие, попытка уюта: три кровати, стол, телевизор, чайник, какие-то покрывала... Когда я вхожу, остатки семейства — две дочери, молодая невестка и молодой человек с пламенными очами (Жора, зять С.) замолкают и смотрят на меня со страхом.
Жора, муж Инги, сверкает глазами. Он не живет здесь, подвизается в Москве, — но вчера он приехал из Москвы выручать семью из беды. Они честные, порядочные люди — их оговорили алкоголики, которые не хотели работать, хотели только пить, пропащие люди, погибшие, почему милиция верит им, а не нам? Старшая дочь, Инга, тонкая смуглая красавица, тоже говорит взволнованно, но твердо, с большим чувством, немного путаясь в падежах и ударениях. Семья С. приехала сюда с самыми благородными намерениями. В Молдавии нет работы — если перевести молдавские леи на рубли, средняя зарплата будет 700-800 рублей — можно ли на это жить?
— Мы хотели здесь купить дом! Мы приехали семьей, жить всей семьей, мы работать сюда приехали! — говорит Инга с расстановкой — и на прекрасные глаза ее, с длинными, вверх загнутыми ресницами, наворачиваются слезы. — Извините, что я вам это рассказываю, но папу и маму забрали в трусах, подняли с кровати! Какое право у них есть так делать?
Она рассказывает про то, как мама готовила, целыми днями стояла у плиты, стирала.
— Если я делаю людям доброту, почему я тогда получаюсь плохая? А если они рабы — почему они все были в чистом? Они все в белых футболках. Они знакомились с девушками, ходили по деревне, они ходили здесь спокойно, в магазин, водку покупали, пили. Это — рабы?
(Про белые футболки она скажет еще несколько раз — ей кажется, что это очень важно, что это напрочь опровергает возможное «рабство»).
... Лежат на койках таджикские мальчики. Вежливые, улыбчивые. Большинство уже отметились в Москве — не понравилось: денег, конечно, больше, но — четыре тысячи за койку, в квартире 15-20 человек, еда дорогая. А здесь обещали пять плюс бесплатный корм, за общежитие не платить — чем плохо? Все пять тысяч они собираются отсылать на родину.
«Вот Оля расскажет!» Входит девушка Оля — русская, рыжая, разнорабочая из Узловой, возраста невнятного; она немного навеселе; хриплым и бодрым голосом сообщает, что все нормально, ей нравится, обращение самое хорошее, правда, зарплату задерживают, а так все хорошо. «Хорошая работа, я довольна», — говорит Оля, помешивая в кастрюле на электроплитке (бросается в глаза необычайная, сверкающая чистота посуды, какая-то даже неприличная на фоне общей разрухи), я смотрю на ее руку в голубой, чуть выцветшей татуировке до локтя, уходящей под рукав, и понимаю: у Оли грандиозная биография. Все они — и рабы, и рабовладельцы — в одном кошмаре: у них забрали все деньги, все документы, все! Куда они пойдут, на что будут жить, чем кормить детей? Инга звонит адвокату, он на процессе и не берет трубку, а Жора спрашивает прямым текстом:
— И что, вы можете нас защитить?
Другая Ольга — продавщица из крохотной продуктовой лавки, каким-то чудом инсталлированной в торец общежития, твердо сообщает мне, что Валя (мать семейства) носила большие сумки, готовила на всех и вообще как повар очень старалась.
— И судя по запахам — прилично. Она и масло растительное покупала, и на сале готовила. Вот — на жирах! А в газете написали — три куска хлеба в день, ну что это такое?
Дети носятся; таджики томятся; Инга плачет. А мы с Жорой закуриваем и обмениваемся телефонами — на случай, если мне вдруг понадобится ремонт в Москве, он обещал собрать бригаду. Обращайтесь, если что.

IV.
Приезжает директор Окороков и приглашает посмотреть хозяйство. Отечественный джип, к моему удивлению, легко взлетает на крутые холмы. Поднимаемся на гору, спускаемся, едем по лугу, потом по стерне, и я думаю: странно, что до «Междуречья» не дошло еще модное поветрие «аграрный туризм» — с такими пейзажами да картинными угодьями туры наверняка имели бы успех оглушительный. Нечерноземье небогато роскошными видами — но здесь! Поля, сады и пастбища можно снимать для экспортных календарей и открыток, не прицеливаясь, — не промахнешься. Пышное аграрное великолепие: нива — золотая, яблоки — красные, коровы — бело-черные, германской породы, кукуруза — царица полей — вся в локонах (пойдет на силос, уточняет Окороков, а мне обидно: на силос такую красоту?), стога — идеально круглые, ну а луга, соответственно, — чистый изумруд. Я успеваю только озвучивать законные дамские восторги «ого!» и «ах!», но совсем уже сражает меня картина А. Пластова «Завтрак тракториста» (точности ради, не завтрак, а ужин, и не тракториста, а комбайнеров) — возлежащая возле комбайна группа трудовых людей.
Выходим.
— Вот вам, — говорит, — из Москвы корреспондент. Приехала узнавать про наш рабовладельческий строй.
— Ну епта! — разочарованно говорят труженики поля. — Нашли про что... А вы с какого канала?
К скандалу с рабовладением они относятся так же, как конторские — презрительно. Это какой-то внешний, городской, вздорный шум, не имеющий отношения к действительным их заботам.
Объезжаем яблочный сад — 800 га, вот это масштаб. Точнее, садов много, — есть подрезанные сады, на которых яблоки висят плотными гроздьями, есть старые сады, где яблок поменьше и, наконец, есть просто яблочные джунгли, — густо заросшие, неподрезанные сады, на обработку которых не хватило рабочих рук. Не хватает их и для урожая. Если для сбора черной смородины (ее тоже разводят в «Междуречье») есть специальный комбайн, то для яблок ничего, кроме человеческих рук, пока не придумано.
— Орловский синап! — торжествующе говорит Окороков. — Позднезимний сорт, выведен в Орловской области!
Это его любимый сорт.
Но в междурядье, на прорыхленную почву, уже падают яблоки. Килограммы, центнеры.
— Деньги падают, видите? — с печалью говорит Александр Дмитриевич. — Наши деньги. И некому собирать.

V.
Новое русское рабовладельчество развивается по двум основным линиям. Первая — чуть модернизированная кавказская классика: захват «пленников» из окрестностей, пресловутый «зиндан» или подвал. К примеру, в той же Тульской области, в Арсеньевском районе в прошлом году были осуждены азербайджанцы — отец и сын Ахмедовы: самозахват фермы, насильственное удержание и принуждение к труду («Ахмедовы кормили пленников трупами своих кошек», — восторгались местные газеты). Второй вариант — «общемировой»: создание подпольных производств для нелегалов. Здесь уже не поштучный счет, а промышленная массовка. Из последних сводок: полсотни узбеков на овощебазе в Подмосковье насильственно удерживались азербайджанцами; десять рабов в Бежецке Тверской области, жертвы цыган-риэлтеров, пахали на ферме, принадлежащей цыганскому барону; сорок четыре узбека освобождены из кондитерского цеха в Самарской области, сорок таджиков на мусороперерабатывающем заводе в Ростове... Нелегальные производства создают как мигранты, так и наши соотечественники.
Сюжет семейства С. предлагает третий вариант: «рабство по субподряду». Наемные работники — сами, в общем-то, голь перекатная, но легальные, с документами (миграционная карта, разрешение на работу) нанимают на сезонную работу граждан незаконопослушных — либо бичей, людей городского дна, созревших для трудового усилия ради ночлега и корма, либо тех же, совсем уж бесправных, нелегалов. Фактически такой субподрядчик становится надсмотрщиком, функционирует в качестве капо.
Подпадают ли действия семьи С. под определение «использование рабского труда»? Следственный комитет Ефремовского района уверен — подпадают; сами междуреченцы говорят, что никакого рабства и в помине не было, что кто-то (точнее, уверенно называют известное в районе имя) «заказал» одно из самых процветающих хозяйств района; оставшиеся работники напрочь отрицают принуждение.
— Мы работаем от объема, почти все сейчас так работают, — объясняет Окороков. — То есть один он сделает этот участок и даст норму, не один — неважно. Вот сейчас приедут дагестанцы, они хорошо работали на обрезке, и я точно знаю: они кого-то под себя поднаймут. У них практикуется, это традиция. Соберут бичей, вином их угостят, водкой, как-то договорятся.
Инцидент с С. объясняет просто: качеством наличного человеческого материала. Заявление об использовании рабского труда, полагает он, — популярная форма шантажа.
— Идет такой, шатается, сам вдребадан. Мы ему: куда идешь? А он: в милицию, напишу заявление, что вы меня как раба держите. Дайте денег, или напишу. Вот по пятнадцать раз может ходить в милицию, его посылают, потом вдруг вот — сработало.
Верить, не верить? Не знаю. В этих яблоках у каждого свой гешефт. Окороков — за мигрантов. Местные не идут, несмотря на то, что в совхозе можно не в сезон заработать 10 тысяч. Совхоз — почти в пригороде Ефремова, пять-шесть раз в день ходят рейсовые автобусы. Самая большая проблема сельского хозяйства — кадровая. Самая большая головная боль директора — сбор яблок. На уборку нужно дополнительно 300 сезонных рабочих. И они есть! И это, заметьте, не гастарбайтеры с вокзалов, не бичи, а хорошие труженики, отлично себя зарекомендовавшие, приезжающие сюда по двадцать сезонов подряд! и сейчас ему есть чем заплатить им — до 30 тысяч за месяц можно заработать на сборе яблок, семья из 4 человек может уехать с очень приличными деньгами! Одна беда: эти люди — граждане Украины. Требуется разрешение на работу — и это страшно сложно, сложнее, чем найти непьющих сборщиков на месте. Еще в мае «Междуречье» отправило в миграционную службу запрос на 300 квот, в начале августа должны были дать разрешение, вдруг ответ — решение откладывается до сентября. Как же так — люди уже купили билеты на поезд? А вот и делай что хочешь, кому дело до твоих яблоневых садов?
— Ну ничего, — улыбается Окороков. — Как-нибудь. Разместим...

VI.
В город меня отвозит совхозный шофер Саша, брутальный мужчина под пятьдесят. Дарит букет — вишневую ветку с ягодами. Пробую — сладкая.
— Ты извини, — говорит Саша, — я человек простой. Но я скажу тебе, как прессе: мы только голову подняли. Мы только на ноги встали. Так дайте же, бл. дь, жить сельскому хозяйству!
— Мы? Я?
— Вы все. Москва, журналисты, политики, все! Не душите его, бл. дь! Не мешайте!
Слушаю, соглашаюсь. Думаю: дагестанцы, что ли, приехали? — белая футболка мелькнула за кустом.



Вернуться назад