ИНТЕЛРОС > №15, 2007 > Дайте нам сгореть Олег Кашин
|
Что случилось в доме престарелых около поселка Чернь
I.
— И мы должны делать все, чтобы жители Тульского края чувствовали себя хорошо и достойно, — заместитель губернатора Тульской области Аркадий Чмуневич, кажется, сам понимает, что говорит не то, но это не важно, его все равно никто не слушает. Аудитория, выстроившаяся полукругом напротив девяти свежевырытых могил, — человек сто. Двое очень дряхлых стариков (один опирается на костыль), три старухи (одна держит в руках букет желтых бумажных цветов), один заплаканный подросток лет пятнадцати, остальные — сотрудники пансионата, женщины за пятьдесят в странных меховых шапках. Отпевание уже закончилось, траурный митинг состоит из одной речи Чмуневича. После того, как гробы опустят в могилы, женщин в шапках отвезут в райцентр Чернь, где Чмуневич проведет совещание по вопросам пожарной безопасности социальных учреждений. Он будет ругаться и грозить оргвыводами; его можно понять — ведь жители Тульского края должны чувствовать себя хорошо и достойно. Интернатские рабочие руками отковыривают от смерзшихся пригорков куски глины, бросают их в могилы — глина бьется о гробы с таким звуком, что кажется, будто они пустые. Глава муниципального образования «Чернский район» Александр Алферов говорит шепотом главе поселения Велье-Никольское Александру Гребенькову: «Сейчас людей увезут, скажи бульдозеристу, чтобы доделал, а то эти себе все руки отморозят». Бульдозер, которым будут закапывать могилы, и экскаватор, которым их копали, — приехали из райцентра, потому что похороны проводятся «на районном уровне». Замгубернатора и глава района — не Бог весть какие высокие гости, но и таких на кладбище в Велье-Никольском никогда не бывало. На этом кладбище вообще ничего не бывало, даже кладбищенской ограды, венков и памятников. Дело в том, что это вообще не кладбище. Обитателей Чернского интерната для престарелых и инвалидов хоронят прямо на поляне в лесу. На десятке могил — деревянные кресты, свидетельствующие о том, что у некоторых стариков все-таки были родственники. Остальные могилы обозначены железными прутьями с желтыми табличками — фамилия, инициалы, дата смерти. У тех, кого хоронят теперь, на могилах будут и таблички, и кресты — типовые, металлические, ажурные. Я спросил у главы района, есть ли у этой поляны официальный статус кладбища, и Алферов ответил: «Есть. Наверное».
II. Теперь корпус снаружи похож на декорации какого-нибудь готического триллера — когда зловещий замок уже сгорел, и все его обитатели умерли: обугленные стены и пустые окна, через которые видно небо. Изнутри — что-то вроде бесланской школы: жизнерадостная живопись на стенах (в бывшей столовой — три большие фрески: слева старец, играющий на гуслях, и отрок, его слушающий, справа — гусар с виолончелью и дама в белом со скрипочкой, по центру — большой праздничный стол, символом изобилия на котором служит самовар), разбитые зеркала, пожарная кнопка (почему-то желтая, а не красная), уцелевшая на сгоревшей стене. Столовая от огня не пострадала, но никакой мебели в ней почему-то нет — только разбитое пианино лежит посреди обеденного зала декой на полу. В служебном столовском коридоре на стене — календарь на 2004 год и записка «Девочки, не забудьте купить хлеба». Отдельная комната — хлеборезка, на полке стоит початая бутылка коньяка «Ной», свидетельствующая о том, что привилегированное положение хлеборезов за десятилетия не изменилось. Некоторые старики (те, кто обедал в первую смену) в момент возгорания находилась в столовой. Если бы не обед, жертв могло быть значительно больше. Когда дежурная медсестра объявила, что дом горит, и нужно выходить на улицу, старики брали с собой ложки, тарелки и доедали обед уже во дворе. Всю посуду сдали потом сестре-хозяйке.
III. Потолок обвалился во время тушения пожара. Очаг возгорания был в жилом крыле второго этажа. В одной из комнат вначале пошел дым из того места на потолке, где крепится люстра, потом люстра упала на пол, а потолок загорелся по-настоящему. На втором этаже жили здоровые старики (в основном бывшие заключенные, оставшиеся на попечении государства; таких в интернате было 150 человек). На первом этаже находились спальни инвалидов (в интернате их называют «обеспечиваемыми»), в большинстве своем не пострадавших. А жители второго этажа по до сих пор непонятным причинам забаррикадировались в своих комнатах и не пускали приехавших через девять минут после вызова (но через полчаса после возгорания) пожарных. Насчет того, почему не пускали — пока две версии: либо паника, либо «Максимка». «Максимка» — это стеклоочиститель, 170 рублей за 5 литров, самый популярный алкогольный (96 процентов спирта) напиток в интернате. У некоторых после «Максимки» отказывают ноги, но не навсегда, а дня на три-четыре — главное отлежаться. Версия, которую деликатно называют «паника», на самом деле выглядит еще более мрачной, чем история про стеклоочистительную жидкость. Медсестры, помогавшие спасать стариков, говорят, что те, отказываясь выходить, кричали: «Отстаньте от нас, дайте нам сгореть». Некоторые двери второго этажа так и остались запертыми навсегда. Из этих комнат вместе с перекрытиями на первый этаж падали уже мертвые люди. Основных версий причины возгорания — тоже две. Либо старики, которые пили «Максимку», курили у себя в комнатах или на чердаке, и что-то случайно загорелось (курилка действительно устроена неудобно — на первом этаже, в расчете на то, что ходячим старикам со второго будет не лень спускаться вниз), либо замкнуло электропроводку. Версия проводки — основная, хотя все электрооборудование в интернате меняли летом прошлого года. Ни у кого нет сомнений только в одном: деревянная труха, в которую превратились межэтажные перекрытия, позволила огню моментально распространиться по всему зданию.
IV. Кто спрыгнул — те лежат с переломами в больницах Черни и соседних городов Щекина и Плавска. Кто не прыгал — сгорел.
V.
VI. Поплакав, она показала мне «семидневное меню-раскладку на зимне-осенний период»: в понедельник каша пшенная, во вторник — каша ячневая, в среду — каша овсяная, в четверг — кулеш гречневый, в пятницу снова каша ячневая, в субботу каша манная, в воскресенье — макаронник ленивый. С понедельника — все по новой. Нина родилась и выросла в Велье-Никольском, раньше работала в пионерлагере, последние десять лет — в интернате. Где будет работать теперь, не знает, потому что других рабочих мест в поселке нет. Даже указатель «Чернский интернат» с трассы показывает именно на поселок, а не на интернат. Из тридцати двух погибших пока опознано только одиннадцать человек — все они уже похоронены. Опознание проводили медсестры — им было проще, потому что они мыли и переодевали многих стариков, знают, какие у кого были шрамы и татуировки. Если остальные погибшие до конца ноября не будут опознаны, их похоронят в братской могиле. Родных и близких погибших на похоронах не было. Пришла только двоюродная сестра одной женщины (та самая, с желтым бумажным букетом). Она сама сдала кузину в интернат (та страдала эпилепсией), но потом устроилась туда на работу санитаркой. Теперь собирается увольняться — но чуть позже, сейчас бросать попавших в беду коллег не хочет, поэтому ухаживает за теми инвалидами, которых перевели в Дубну (это поселок под Тулой).
VII. Формулировка настолько туманная, что я переспрашиваю: каким именно должен быть новый интернат? «Одноэтажным, обязательно одноэтажным», — не оборачиваясь, отвечает глава поселка и залезает в кабину бульдозера. Александр Гребеньков — человек предусмотрительный. Одна из сотрудниц рассказала о том, как, выйдя во двор своего дома (она живет в Велье-Никольском), увидела дым и побежала через лес к интернату, и вместе с медсестрами стояла под окнами с одеялом, и 98-летний Николай Семенович Кривулин, спускавшийся из окна на простыне, сумел спрыгнуть на это одеяло, а его 77-летний сосед Борис Васильевич Дмитриев сорвался и упал на землю, сломав обе руки и ребра. Такого больше никогда не будет. Ведь новый интернат построят одноэтажным. Вернуться назад |