ИНТЕЛРОС > №18, 2008 > Киевская НерусьКиевская Нерусь07 октября 2008 |
Еще десять и даже пять лет назад поездка в Питер на выходные была обычнейшим делом, распространеннейшей московской привычкой. Утром в субботу поезд уже на Московском вокзале, можно сразу бежать веселиться, а в 8 утра в понедельник он уже на вокзале Ленинградском, удобно сразу же отправиться на работу. Сейчас тренд сменился. Место Питера занял Киев. В 8 утра по местному времени в Киев прибывает «Столичный экспресс» — наиболее комфортабельный и дорогой поезд под важным номером 001. Если это субботнее утро, поезд забит под завязку. Дорога от вокзала до центра города обходится в 100-200 российских рублей, даже если пользоваться услугами привокзальных таксистов. Стоимость аренды однокомнатной квартиры в центре Киева составляет 80-100 долларов в сутки. В квартире все, как в гостинице: недорогая и относительно новая мебель, карта города на журнальном столике, чистые полотенца, гель для душа и шампунь для сухих нормальных волос. Иногда встречается даже выделенная линия интернет. Расчетный час — 12:00. При раннем заезде и позднем выезде — доплата за полсуток. Поди плохо? Самое то, как говорят москвичи, чтобы «сменить обстановку». В Питере такую квартиру по нормальной цене не снимешь, разве что угол в коммуналке, населенной пьянью, в Питере принято останавливаться у знакомых, потому что отели недоступны — приличные забиты иностранцами, плохие — клопами. Питерскость начинается уже в поезде: как-то раз все мои соседи по купе оказались питерцами; выяснив, что я москвич, они повели массированное наступление. «Как вы относитесь к тому, что в Москве на руководящих должностях с каждым годом все больше и больше питерцев?», «А почему, скажите, пожалуйста, в Москве не принято уступать место в транспорте дамам?», «Откуда посреди дня в московском метро столько народу? Вы... э... они нигде не работают?» Когда поезд подъезжал к Московскому вокзалу, одна из пассажирок, вертя в руках страшно шелестевший пластиковый пакет из-под съеденного только что йогурта, внятно произнесла: «Я однажды видела, как в Москве это выбрасывают прямо из окна электрички, на поребрик, представляете?» Киевляне не представляют. И, похоже, представлять не хотят. Попутчики по «Столичному экспрессу» не меряются с вами ни борщом, ни Николаем Васильевичем Гоголем. Если вы заговариваете с ними по-русски, они не принимаются отвечать вам по-украински. В это трудно поверить после бесконечных историй о том, как украинцы отстаивают свою национальную идентичность, но это так. Никаких конфликтов в пути. Напротив, вас угощают кровяной колбасой. И улыбаются. Без малейшего смущения, как перед родным, раздеваются до трусов и лезут к себе на верхнюю полку. Некая средних лет москвичка рассказывала, как однажды в Киеве вызвала такси, чтобы ехать на вокзал. («Там у них такси только по вызову, как в Европе, представляете? И приезжает через пять минут, тоже как на Западе».) Доехав до вокзала, протянула таксисту 50 гривен. На счетчике было 35. «У меня сдачи нет», — сказал таксист. «А у меня мельче нет», — сказала москвичка. «Ну, тогда счастливого пути вам», — таксист денег не взял, выволок москвичкин чемодан из багажника на тротуар и укатил, улыбаясь. «Вы представляете? — громко изумлялась москвичка. — Нет, вы представляете вообще?!» Вообще-то мы представляем с трудом. Как-то не вяжется это с архетипическим образом хохла из анекдота — упертого, туповатого, готового удавиться за копейку. Ладно бы только эта москвичка со своим благодушным таксистом. Был еще случай с менеджером, приехавшим в Киев провести выходные. Ему было наказано прибыть в такое-то время по такому-то адресу, он прибыл, стоит под дверью, ждет человека, который должен его в съемную квартиру пустить. А человека нет и нет. Москвич ждет пятнадцать минут, ждет полчаса. Человек появляется с ключами и извинениями-объяснениями, москвич устраивает скандал, звонит на фирму и заявляет, что отказывается платить за двое суток и заплатит только за полтора дня. «Вы мне ответите, ответите мне за уровень сервиса!» — кричит он. Фирма безропотно принимает его условия. Он рассказывает потом, что какое-то время чувствовал даже некоторую неловкость, а потом рассудил: «Не, ну а что? Рынок есть рынок». Вообще, коротко отдыхающие в Киеве москвичи относятся к городу и горожанам без лишних сантиментов. Чем хорош Киев? Относительно низкими ценами, теплым климатом, вкусной едой. Даже простой винегрет в Киеве вкусен. «Украинский чернозем», — объясняют друг другу этот феномен москвичи. «Пол-литра кваса по 70 центов, прикинь, и настоящий, не как пепси-кола!» В голове не укладывается. В ресторане в центре города в вольере спит маленький черный кабанчик. «Вин совсем еще порося», — говорит официантка и чешет кабанчика за ухом. Вот и второй ресторан с кабанчиком, третий. В четвертом ресторане живет кролик, в пятом, элитном, — мангуст. Москвичи снисходительно улыбаются: «Все-таки крепко сидит в людях хутор». Говорится это не столько саркастически, сколько со снисхождением. Так говорят горожане о деревенских жителях. Киевляне и вправду производят на москвичей такое впечатление. Они напоминают им жителей русской провинции, помещенных в столичные декорации. Крещатик кажется им пародией на сталинскую Москву, Майдан Незалежности — пародией на лужковскую. По Крещатику и Майдану гуляют люди. Среди них есть экспаты, а есть туристы. Экспаты ходят по двое или по трое, иногда — семьями. Туристы — группами. Но больше всего на улицах Киева самих киевлян. В жару они одеты по-пляжному: в трусах до колена и шлепанцах. «Как в деревнях, как в деревнях», — с помесью умиления и брезгливости тычут в них пальцами москвичи. Летний Киев и в самом деле напоминает курортный город, очень большой, начисто лишенный столичной стати и суровости, зато преисполненный какой-то отпускной, южной расслабленности. И коренные жители ведут себя в Киеве, как курортники, — едят мороженое, пьют квас, слоняются по улицам с воздушными шариками в руках и сидят в кафе на каждом углу. По выходным власти перекрывают сталинский Крещатик, превратив самый широкий проспект в пешеходную зону, и публика — жители Киева и гости столицы — гуляет прямо по проезжей части, гоняет мяч или пускает шутихи. А если прохожий просто бредет по прямой, не зная, как ему развлечься, его развлекут. Стоит на Крещатике, у скамеек, мо нументально-ампирная тумба, киевский Гайд-парк. На тумбу забираются ораторы и говорят о чем хотят. Вот городской сумасшедший в войлочной шапочке на вспотевшей маленькой голове, в высоких рыжих сапогах и с большой красной Библией. Слушает его человек десять. — И потому! — кричит он, — вы и останетесь! как и всегда! религиозными безбожниками! с крестиками на шее! з матом во рту! — Пойдем, бля, — говорит кто-то негромко. Двое отделяются от толпы и идут дальше. А дальше кинотеатр «Орбита», давно превратившийся в развлекательный комплекс — с интернет-кафе и игровыми автоматами, где, будто в сельском Доме культуры, собраны все развлечения, потом несколько бутиков с международными именами, затем пара ресторанов и в самом конце (или начале) Крещатика — Бессарабский рынок с надписью: «Цiлодобово» (круглосуточно). Рынок на центральной улице города, да еще и круглосуточный, будто аптека или пункт милиции, перечеркивает все сталинское архитектурное великолепие, смещает все культурные акценты к желудку, бесповоротно подменяет контекст подтекстом. Конечно, для москвича это странно, Центральный рынок на улице Горького — это слишком смело, слишком наивно, слишком в лоб, слишком провинциально, вот. «Это просто слишком», — говорят москвичи своему случайному собеседнику, настоящему украинскому провинциалу, приехавшему в Киев осмотреться, оглядеться и заработать. Жюльенсорельствовать приехали? — спрашивают его москвичи в кафе на Крещатике за завтраком, по-западному состоящем из «омлета с сыром» и «кофе эспрессо двойного». Шо? Жюльенсорельствовать. Не понимаю, шо вы говорите. Ну ладно. Расскажите про Черновцы, чем там люди живут. А! Га-га-га! Та чем живут. Неправильно живут! У нас же в селах как принято? Крыша может протекать, но главное — покушать. Мой сосед говорит, что колбаса, сало — все это обязательно должно быть. Я ему говорю: ну не доешь ты немного той колбасы! Зато дом построишь нормальный, это же навсегда будет. А он не понимает, нет, говорит, главное мне — покушать. Так может думать только быдло. Шо? — Быдло! В кафе, где подают «омлет с сыром» и «кофе эспрессо двойной», нет вольера со спящим поросенком и вообще все пристойно: толстое широкоформатное меню с красивыми картинками, и трубочки торчат из стаканчиков почти как в Москве. Но, наслушавшись откровений своего украинского приятеля, москвичи уже не могут прийти в себя и повсюду ищут доказательства неискоренимого провинциализма. Ищут и находят. «Сфокусуйся на головному» — гласит реклама. «Что это такое? — спрашивают друг друга москвичи. — Это ведь „сосредоточься на главном“. Ха-ха-ха». Они чувствуют себя мистерами Хиггинсами, попавшими в целую страну, населенную Элизами Дуллитл. Эта мысль отравляет все их киевское существование, но без этой мысли их существование вряд ли имело бы смысл. Как бы ни любил горожанин деревни и запаха свежего сена, с каким удовольствием ни пил бы он парного молока и ни ел бы домашних пельменей, постоянное соприкосновение с деревенскими жителями, более напоминающими ему инопланетян, чем братьев, внушает ему робость, граничащую с ужасом, и брезгливость, переходящую в злорадство. Русский пытается самоутвердиться на Украине через язык и высмеивает мову, которая кажется ему пародией на русскую речь. Соотношение между украинским языком и русским видится ему таким же, как между деревенскими лаптями и цивильными штиблетами, и чтобы не показаться косным шовинистом, он призывает на помощь булгаковскую шутку: «Как по-украински кот?» — «Кiт». — «А кит?» — «Кiт». Смешно, правда? Смешно, смешно, хотя скорее больно, чем смешно. Русские испытывают почти физические страдания даже от топонимики, которая выглядит не столько пародией, сколько насмешкой: «Кловский спуск», «Львовская площа», «Бульвар Тараса Шевченка». Воспринимая украинскую мову как диалект русского языка, а украинцев — как самонадеянное, собравшееся в европейский дом и натовскую казарму быдло, они лелеют в душе собственное превосходство и злятся на жизнь. А жизнь обманывает ожидания все чаще и чаще. Конечно, Киев — город русскоговорящий, по крайней мере, в том смысле, что каждый киевлянин говорит по-русски свободно и легко, но далеко не каждый считает Киев городом русским. Ну а как же с Киевской Русью? — вопиют москвичи. — Как же Владимир Красное Солнышко? Он же крестил Русь! От киевлянина следует немедленный ответ: — Русь, Русь. Но только Киевскую Русь. Владимир Красное Солнышко и впрямь не предполагал, что русские не будут украинцами, и наоборот. И уж тем более не предполагал, как столкнутся два средних сознания и насколько серьезным будет их столкновение. А они непременно столкнутся, потому что киевлянин и москвич, разморенные жарой и взвинченные «кофе эспрессо двойным», заговорят о главном. Москвич скажет, что если Западная Украина хочет отделиться, то пусть убирается к своим ляхам. Еще он непременно скажет, что Восточная Украина — это Россия, и что вообще украинское национальное самосознание придумано австро-венгерской империей исходя из принципа «так не доставайся же ты никому». «Украина — это окраина, разве не слышно?» — спросит москвич в сердцах, вложив в эту фразу весь свой долго копившийся лингвистический шовинизм. «Нет! — взорвется киевлянин. — Краiна — это страна, край, у вас по-русски есть выражение „родной край“! А Украiна — это Украiна. Надоели! Не смешно уже! Вы нас так ненавидите, зачем же вы все сюда претесь? Зачем едите наши вареники, пьете наш квас?» — спросит он совершенно по-московски, и москвичу нечем будет крыть. «Вам все русское, все для русских! Россия для русских и Украина для русских?! Как бы не так!» Москвичи встают, платят за «кофе эспрессо двойной» гривнами, которые разительно отличаются не только от рублей, но и от гривенников, и бредут, бормоча про хамство, про быдло, и опять про хамство, к себе в частный сектор, в снятую за доллары квартиру, вспоминают, как булгаковский Варенуха в истерике бормотал: «Фальшування, фальшування», и им хочется опять рассмеяться, но не смешно, совсем не смешно, горько, больно и досадно, повсюду реют жовто-блакитные флаги, заканчивается бульвар Тараса Шевченка и начинается бульвар Леси Украинки, и москвичи говорят друг другу, что это очень нескромно — называться Украинкой, кто-то пытается шутить, мол, это такая европейская манера, перенятая у Анатоля Франса, ведь Украина — европейская страна, но шутка выходит не смешной, скорее глупой, и постепенно наступает вечер, и москвичи вызывают такси, отправляются на Центральный вокзал и садятся в «Столичный Экспресс», отправляющийся в 20:09 в Москву, занимают все купе и впервые чувствуют себя как дома, но все равно стесняются друг друга, стараются поменьше разговаривать, попеременно выходят из купе в коридор и укладываются на верхние и нижние полки в тренировочных брюках, майках, носках и прочих чудовищных одеждах «для отдыха», потому что в поезде иначе нельзя, нельзя чувствовать себя свободно и расслабленно, ведь купе есть распределенная поровну несвобода, и восставать против этого совершенно бессмысленно, как же все-таки хорошо, что в Питер ходят поезда «Аврора» и ЭР-200, не больше пяти с половиной часов, можно почитать книжку или порешать кроссворд, и никаких таможенных досмотров, иммиграционных карточек, штампов, флагов и паспортов. Можно почувствовать себя свободными гражданами свободной страны, можно почувствовать себя дома, говорить и думать что хочешь, лишь бы не было в купе питерцев, которые считают тебя быдлом. Лишь бы не было. Вернуться назад |