Рукотворная традиция

Георгиевская ленточка научила нас поздравлять с Днем Победы не только ветеранов, но и друг друга

Постсоветской России хронически не везет с традициями. Новые праздники не приживаются, система государственных наград явно затормозила на стадии становления, эталоном любого торжества остается парад из фильма «Сибирский цирюльник», бело-сине-красный национальный флаг добрая половина граждан страны называет власовским, и даже гимн на стихи Сергея Михалкова так и не стал общенациональным символом. На фоне столь печальной картины то, что удалось сотрудникам интернет-дирекции государственного информагентства РИА «Новости», выглядит настоящим чудом.

За два года акция «Георгиевская ленточка» из локальной забавы московских интернет-журналистов и студенческих общин превратилась во всероссийское движение: теперь накануне Дня Победы черно-золотистые ленты повязывают на автомобильные антенны, сумки и одежду жители всех крупных городов России. Георгиевская ленточка настолько популярна, что, как и полагается в таких случаях, уже становится модным ее не любить. Ортодоксальные коммунисты говорят, что Знамя Победы красного цвета, поэтому ленточка — обман; как будто не было выданной, кажется, всему взрослому населению Советского Союза в 1945 году медали «За победу над Германией» — именно на георгиевской ленточке. Либералы (их голоса по разным причинам звучат громче) воспринимают ленточку как проявление навязываемого казенного патриотизма, милитаризма и Бог знает чего еще. Кто-то даже видел на улицах Москвы автомобили со стикерами «У меня нет георгиевской ленточки, потому что я не участвую в кремлевских флэшмобах».

Правда, чтобы мотивировать свою антипатию к ленточкам, их оппонентам часто приходится либо искать сугубо формальные объяснения («Это орденская лента, и носить ее могут только те, кто удостоен соответствующей награды»), либо просто врать: из статей и выступлений противников ленточек можно узнать, что за инициативой по их массовой раздаче стоит движение «Наши» или что георгиевская ленточка — символ антиоранжевого проекта. Эстеты морщатся по поводу того, что участницы телешоу «Фабрика звезд» повязывали ленточки на свои бюстгальтеры, а кто-то из собаководов — на ошейник любимого животного. Да, и еще в каком-то магазине кто-то видел водку, каждая бутылка которой была обвязана все той же черно-желтой лентой.

Подобные объяснения, однако, выглядят нелепо. Ведь сказать вслух: мне, мол, не нравится, когда большая часть общества участвует в патриотической акции, — никто не решается. А дело, судя по всему, именно в этом.
Конечно, доля пошлости в акции «Георгиевская ленточка», как и во всяком проявлении массовой культуры, присутствует. Но ни ленточка на собачьем ошейнике, ни даже ленточка на бутылке водки в винном магазине не может быть достаточным поводом для отказа от этой — уже, слава Богу, вполне сформировавшейся — традиции.
И дело не только в том, что у постсоветской России не так много собственных традиций, чтобы разбрасываться ими из-за пустяков. Сегодня от судьбы георгиевской ленточки во многом зависит судьба самого 9 Мая. Он так долго был профессиональным праздником ветеранов Великой Отечественной войны, что формула «Умрут ветераны — умрет и праздник» стала почти аксиомой. При этом праздник едва ли заслуживает того, чтобы умирать: победа 1945 года была не обычной военной победой; страна не просто победила вооруженного противника — речь шла о ее дальнейшем существовании. Такие победы забвению не подлежат, а сам праздник заслуживает долгой жизни независимо от того, живы ли те, благодаря кому он появился. На Новый год наряжают елку. На 8 Марта дарят цветы женщинам.

В начале мая на одежду повязывают георгиевскую ленточку.

О. К.

 

В пух и прах  

 

В ночь на девятое мая московские нацисты лишились капища  

 

Девятого мая 2007 года неожиданно оказалось, что Россия отмечает два события «со слезами на глазах». Но плакали отмечающие о разном.  

 

Первый праздник — по привычной схеме: с парадом, возложением венков, фронтовыми ста и тыловыми пятью сотнями граммов, ритуальными выступлениями первых лиц государства и концертами мастеров искусств. Второе событие — для более узкого круга, но тоже отмечается по отработанному годами сценарию: с возложением венков, ритуальными выступлениями лидеров и поминальными граммами.  

 

О существовании 9 Мая как траурного дня мы, не вхожие в узкий круг скорбящих, узнали только в тот момент, когда место их ритуального сборища, мемориальная плита с именами приспешников Гитлера, была безвозвратно (во всяком случае, очень хочется на это надеяться) разрушена ударом тяжелого предмета, а трагический вой нацистов по этому поводу услышан всей Россией.  

 

Нацисты официально обрели право отмечать 9 Мая как скорбную дату в 1994 году. Тогда на территории бывшего Всехсвятского приходского кладбища у стен храма на Соколе был установлен мемориал «Примирение народов России, Германии и других стран, воевавших в двух мировых и гражданской войнах». Свершилось это по благословению председателя издательского совета Русской православной церкви и настоятеля храма Всех Святых на Соколе архиепископа Бронницкого Тихона и при содействии группы немецких ветеранов Второй мировой войны из Кельна и русских белоэмигрантов. При этом земля под мемориалом находится в собственности правительства Москвы, а ответственность за все происходящее на этой земле несет местная управа «Сокол».  

 

Надпись на мемориальной плите гласила: «Атаманы: Краснов, Шкуро, Доманов, Султан-Гирей Клыч, Павлов, фон Паннвиц, Кононов, Зборовский. Генералы: Кутепов, Миллер, Михайлов, Каульбарс, Туркул, Хольмстон-Смысловский, Скородумов, Штейфон. Воинам Российского общевоинского союза, Русского корпуса, Казачьего стана, казакам 15 кавалерийского корпуса, павшим за веру и отечество».  

 

Перечисленных «белоэмигрантов», кроме Кутепова и Миллера, объединяло то, что все они в период Великой Отечественной войны воевали на стороне фашистской Германии.  

 

Особенно примечательно наличие в списке фон Паннвица, вообще не имеющего отношения ни к белоэмигрантам, ни к России в целом. Гельмут Вильгельм фон Паннвиц — кадровый офицер вермахта. Во время Великой Отечественной сперва командовал ударным отрядом 45-й пехотной дивизии, которая зверствовала в Белоруссии, и дошел от Брест-Литовска до Курска, а потом, в декабре 1944 года, по личному приказу шефа, рейхсфюрера СС Гиммлера, начал формировать кавалерийский корпус СС из российских эмигрантов и советских военнопленных, перешедших на сторону нацистов. Тот самый 15-й казачий кавалерийский корпус войск СС, прославившийся карательными операциями и резней мирных жителей в Италии и Югославии (на плите он скромно именовался 15-м кавалерийским корпусом). Это обстоятельство, скорее всего, и объясняет поступок тех неизвестных, которые разбили плиту с фамилиями атаманов и генералов и трогательной надписью про веру и отечество.  

 

Воевать с надгробиями — удел слабых и не уверенных в себе (вот и печальный опыт Эстонии тому свидетельство). Но кто виноват в том, что слабыми и неуверенными перед лицом непонятно из какого пепла возродившихся наследников Паннвица и Шкуро оказываются приверженцы более традиционного взгляда на итоги Второй мировой? Мечта неонацистов о переименовании карателей в героев и мучеников обретает все более конкретные очертания, а те, кто с этим не согласен, не в состоянии остановить этот процесс цивилизованными средствами.  

 

У них есть только одно средство — неизвестный тяжелый предмет, ориентировочно кувалда.  

 

П. П.

Продавцы воздуха

«Евровидение» — самое иррациональное, что есть в российском шоу-бизнесе

Международный конкурс то ли эстрадной самодеятельности, то ли просто эпатажа (эдакая «Будка гласности»), тихо просуществовавший сорок с чем-то лет, в конце 90-х обрел второе дыхание, причем исключительно благодаря России.

Российские поп-исполнители участвуют в «Евровидении» с 1994 года, но только три года спустя, когда поехать на конкурс решила сама Алла Пугачева, продюсеры Первого канала вдруг сообразили, что каким бы маргинальным и незначительным ни был этот конкурс для Европы, в одной отдельно взятой стране его вполне можно превратить в общенациональное событие. В самом деле, это так просто: популярность Пугачевой плюс агрессивная реклама Первого канала, — и вот уже вся страна, затаив дыхание, наблюдает за тем, как мальчики и девочки из европейских стран демонстрируют зрителям свои таланты или хотя бы костюмы.
Пугачева тогда, как многие помнят, проиграла конкурс. Для российской теле-аудитории (по крайней мере, той ее части, которая всерьез воспринимает происходящее на экране) это был шок: если уж примадонна не смогла победить какую-то дурочку из Англии (имя победительницы история не сохранила), то кто же тогда нужен этой Европе?

Поискам ответа на этот вопрос (абсолютно бессмысленным, зато очень увлекательным) Первый канал и его преданные телезрители посвятили нес-колько лет. На «Евровидение» отправляли и англоманов из «Мумий тролля» (провал), и мальчишескую группу «Премьер-министр» (провал), и юную выпускницу «Фабрики звезд» Юлию Савичеву (тоже провал). И чем больше было провалов, тем выше был градус общенационального азарта: а если так попробовать? А вот так? Или, может быть, эдак?

В какой-то момент возникло и тут же стало популярным мнение, будто «Евровидение» — конкурс политический. В самом деле, не может ведь не быть связи между победой на конкурсе 2004 года украинской певицы Русланы и оранжевой революцией, случившейся осенью того же года. Конечно, в Европе всё знали заранее, — и киевское «Евровидение-2005» (по крайней мере, в этом уверено абсолютное большинство комментаторов Первого канала) было скромным подарком мировой закулисы революционному украинскому народу. Революционный народ, кстати, с этим не спорил: украинские артисты в тот год пели со сцены «Евровидения» майданный гимн «Разом нас багато» и очень удивились, заняв одно из последних мест.

Российскую же веру в политический смысл конкурса ни это, ни что другое не подорвало. Даже после успешных выступлений российских артистов (Алсу, «Тату» или Димы Билана) кто-нибудь обязательно говорил, что наши были самыми лучшими, но поскольку Россию никто не любит, нас засудили.

Доведя до совершенства свое манипулятивное мастерство (применяемое, допустим, в программе «Время»), Первый канал — безо всякого смысла, просто забавы ради — сыграл в ту же игру и на эстрадной сцене. И победил: за Россией потянулись другие постсоветские и постсоциалистические страны (которых в Европейском вещательном союзе EBU уже чуть ли не половина), скучный конкурс песен превратился в ожесточенную межгосударственную битву. В этом году количество перешло в качество: на первом месте Сербия, на втором Украина, на третьем Россия. Места для Западной Европы уже не осталось, а репутация «шоу для европейских домохозяек» безвозвратно утрачена. Сколько их там, домохозяек этих? Зато в России, на Украине, в Польше, в Прибалтике «Евровидение» смотрят все. Телерейтинг конкурса 2007 года уступает только рейтингу новогоднего обращения президента. О «Евровидении» говорят и пишут все, — и даже наш журнал спустя полторы недели после конкурса не боится опоздать с разговорами о нем.

Продавцы воздуха с Первого канала могут быть довольны. Сделать из ничего главное событие массовой культуры — это надо уметь.

Е. М.

Раввин поторопился  

 

Убийство еврейского студента в Петербурге не было  «направлено на то, чтобы раздробить Россию»

«направлено на то, чтобы раздробить Россию»  

 

 

Когда в Петербурге двадцатью ударами ножа убили студента биофака СПбГУ и по совместительству преподавателя еврейской гимназии Дмитрия Никулинского, сомнений по поводу того, кто это сделал, ни у кого не возникло — ни у журналистов, ни у правозащитников, ни у простых обывателей. Действительно, Пе­тербург помимо прочих своих качеств в последние годы прославился серией громких убийств на национальной почве (знаменитое убийство таджикской девочки Хуршеды Султоновой в 2004 году — это ведь тоже питерская история). О них так много говорили и писали, что теперь, какими бы ни были обстоятельства преступления, если жертвой убийц становится нерусский, выяснением деталей случившегося можно себя не утруждать. Достаточно положиться на рефлекс.  

 

Первой жертвой рефлекса в этот раз стал главный раввин России Берл Лазар, который уже через несколько часов после преступления выступил с жестким заявлением. «Убийство преподавателя еврейской гимназии в Санкт-Петербурге Дмитрия Никулинского потрясло всю еврейскую общину России и будет иметь трагический резо­нанс в мире», — заявил главный раввин. «И прежде имели место случаи вооруженных нападений на евреев, — говорится в заявлении, — но до сих пор, слава Богу, обходилось без человеческих жертв. Теперь преступники перешли и эту последнюю грань. Сейчас мы ждем от правоохранительных органов их версию случившегося, но имеющаяся на эти часы информация рождает серьезные подозрения, что преступление совершено по националистическим мотивам — преступник нанес молодому человеку более десятка ножевых ранений, а из вещей ничего не похищено. В любом случае очевидно, что речь не идет о «ху­- ­ли­­ганстве», на которое уже не раз власти на местах пытались списать преступления экстремистского характера. Для нас очевидно, что подобные преступления дестабилизируют страну, они направлены на то, чтобы раздробить Россию».  

 

Похоже, заявление главного раввина (а также еврейской общины Петербурга и ряда других религиозных и общественных объединений) свою роль сыграло: питерской милиции и прокуратуре удалось избежать превращения дела об убийстве Дмитрия Никулинского в нераскрываемое. Уже через два дня после убийства представители ГУВД Петербурга объявили о том, что преступление раскрыто и подозреваемый задержан. Им оказался отвергнутый поклонник девушки, которую накануне убийства провожал домой Никулинский. После того, как ему были предъявлены улики, задержанный сознался, что он хотел сделать возлюбленной сюрприз — забрался на дерево возле ее дома, чтобы вручить ей букет цветов, но когда увидел, что девушка пришла домой не одна, решил сначала поговорить с соперником, а потом, когда разговор не удался, переоделся в рэперскую одежду младшего брата и зарезал студента. Ни о каком этническом мотиве убийства, естественно, речь не идет.  

 

Если бы еврейские общины и главный раввин подождали хотя бы сутки до тех пор, пока милиция смогла сделать первые выводы по поводу случившегося, конфуза бы не произошло. Но многочисленные антиэкстремистские кампании даром не прошли ни для кого, в том числе для Берл Лазара и его коллег. Рефлекс оказался сильнее здравого смысла, и то, что после раскрытия убийства еврейские организации предпочитают воздерживаться от комментариев, конфуза совсем не отменяет — слово не воробей.  

 

Настоящие же экстремисты и те, кто им сочувствует, теперь получат возможность, если вдруг произойдет очередное националистическое убийство, напоминать своим оппонентам: мол, Берл Лазар тоже об этом говорил, а потом все совсем по-другому оказалось. Борцы с экстремизмом явно не стремились добиться такого эффекта от своих заявлений. Но добились именно его.  

 

Ю.Л.