ИНТЕЛРОС > №20, 2008 > Человек с сиреневым зонтиком

Человек с сиреневым зонтиком


27 октября 2008
 
Иван Степанович Силаев. Фото Макси Авдеев

I.

Это был странный банкет. В ресторане бывшей гостиницы «Орленок» (теперь у нее какое-то невыговариваемое иностранное название), где законсервирован дух провинциального казино середины девяностых, среди разноцветных игровых автоматов за одним столом сидели четверо бывших премьер-министров России. Виктор Степанович Черномырдин, специально приехавший из Киева, как обычно, рассказывал какие-то анекдоты. Евгений Максимович Примаков тихо посмеивался. Виктор Алексеевич Зубков, который, в принципе, познакомился со всей компанией не очень давно, зато имел внешность отставного премьера задолго до того как возглавил правительство, — весь банкет просто молчал. А четвертый, не дожидаясь конца посиделок, вышел на улицу, раскрыл зонт и перешел через дорогу. Черные ботинки, черный костюм, черный плащ и ярко-сиреневый зонтик, оставшийся от умершей два года назад жены.

Остановился у открытого двумя часами ранее (собственно, это и был повод, по которому устраивали банкет в «Орленке») памятника еще одному бывшему премьеру — Алексею Косыгину, постоял с минуту, и пошел к дому (самое элитное советское жилье — четырех-этажные дома членов политбюро на Ленинских горах; мраморные лестницы, зимний сад в вестибюле и огороженный парк с видом на Москву), в котором когда-то жил сам Косыгин, а теперь живет он, Иван Степанович Силаев. Первый премьер постсоветской России и, между прочим, последний премьер Советского Союза. Сейчас ему 78 лет.

II.

В фотохронике августа 1991 года его лицо — на каждой второй фотографии. Ельцин, Руцкой, Хасбулатов и он — вожди демократической России, противостоящей путчистам. Тогда это почему-то не бросалось в глаза, а сейчас — смотрю на него (на пиджаке еще — звезда Героя социалистического труда, которую он тогда не носил, стеснялся) и вижу не белодомовского демократа, а воплощенную Советскую власть. Боже, что у него с ними, с демократами, общего?

Задаю этот вопрос, Силаев отвечает, что, конечно, демократом он никаким не был, был технократом, не мыслившим себя вне Советской власти: «Но иначе я не мог. Вы же не знаете, наверное, что один из путчистов, член ГКЧП, обещал повесить меня на березе? Вот прямо так и говорил, глядя мне в глаза: мы вас повесим на березе!»
К этой угрозе за время нашего разговора он вернется еще раз десять — видимо, она произвела на него в свое время нешуточное впечатление, но все же у страха глаза велики, потому что на самом деле тот путчист, о котором рассказывает Силаев, был, вероятно, самым безобидным среди и без того безобидных гэкачепистов. Его, колхозного босса Василия Стародубцева, строго говоря, вообще непонятно каким ветром занесло в ГКЧП, и ясно, что никого бы он ни на какой березе не повесил. Но Силаев так не считает.
— Они не могли мне простить земельной реформы. Когда в РСФСР появились первые сто фермеров, я собрал их у себя в Белом доме — не столько проблемы обсуждать, сколько просто посмотреть на них, мне было очень интересно. Позвал и Стародубцева, чтобы и он полюбовался на наши успехи. А он сразу почувствовал угрозу колхозной системе — новые люди, новые отношения, новый бизнес. Как понес — враги народа, идеологическая диверсия, пятое, десятое. Потом поворачивается ко мне, глаза злые. «А таких, как вы, Иван Степанович, мы будем вешать на березах!»

Силаев делает паузу, чтобы я мог ужаснуться, потом продолжает:

— Если всерьез, его сразу же нужно было в тюрьму сажать, потому что сами посудите — когда человек предлагает вешать премьер-министра на березе — это неприлично даже.

Кажется, если бы случая со Стародубцевым в его биографии не было, он бы все равно придумал что-то подобное. Внося на рассмотрение съезда народных депутатов закон о земле, он сравнивал себя с другим премьером, проводившим земельную реформу — разумеется, со Столыпиным, — и, кажется, всерьез ждал той же участи, которая постигла в свое время и Петра Аркадьевича.

— Вы же знаете, на него было то ли одиннадцать, то ли четырнадцать покушений, и он даже в завещании просил похоронить его там, где его убьют. Не «там, где я умру», а «там, где меня убьют», понимаете? Вот какая это важная тема.

III.

Создание в России фермерского движения (за год его премьерства в России возникло три тысячи фермерских хозяйств) он считает своей главной заслугой в жизни — в устах человека, в разное время руководившего крупнейшими оборонно-промышленными министерствами СССР, включая министерство авиационной промышленности, это выглядит кокетством, но он, похоже, искренен.

— Я же сам из крестьян, что такое земля — знаю. Мой отец попал под каток коллективизации, хоть и не был кулаком. Это, кстати, очень интересная история. Председателем комбеда в нашей деревне Бахтызино Вознесенского района Горьковской области был товарищ моего отца. Они дружили. А этот председатель был влюблен в мою матушку, которая была очень недурна собой. И вот однажды на какой-то гулянке он подошел к моему отцу и сказал: «Степан, отдай мне Марью». Отец его, конечно, избил.

Этого председатель Силаеву-старшему не простил, и через неделю семья Силаевых с новорожденным Иваном и его четырехлетней сестрой уже осваивалась на новом месте — Степана Силаева отправили на перевоспитание на шахту в Донбасс. На этом крестьянская жизнь Ивана закончилась, а когда он подрос — это были сталинские времена с их культом авиации, — то, как и полагалось нормальному советскому подростку, собрался поступать в летное училище, но не прошел по здоровью (проблемы с глазом) и поступил в Казанский авиационный институт — чтобы если не летать, то хотя бы строить самолеты.

В 1954 году пришел инженером-механиком на Горьковский авиазавод имени Орджоникидзе. Семнадцать лет спустя стал директором этого предприятия. Еще через три года перевели в Москву — в авиационное министерство. Уже будучи заместителем министра, познакомился с главным начальником советского ВПК, министром обороны (а в прошлом — сталинским наркомом вооружений) Дмитрием Устиновым.

— Дмитрий Федорович часто проводил смотры военной техники. Танки, самолеты — ну, вы понимаете. На очередных учениях в Ульяновской области от нашего министерства присутствовал я. Потом был разбор полетов на соответствующем совещании в обкоме, а потом, как тогда было принято, поехали за город на обкомовские дачи. Перед выездом успели, конечно, тяпнуть, и как-то так получилось, что в таком приподнятом настроении мы с Дмитрием Федоровичем оказались в одной машине.

Устинов спросил, умеет ли Силаев петь — а Силаев мало того, что поет, он еще и на баяне с самого детства играет. Ответил: «Умею».

— Тогда давай споем, — предложил министр.

— А что?

— Ну, вот есть такая хорошая песня, только пьяницы ее испоганили, — сказал Устинов и затянул: «Шумел камыш, деревья гнулись». Иван Степанович не знал слов и подхватывать не стал, а Устинов подумал, что Силаеву просто не нравится эта песня, и он не боится таким образом выражать министру свое несогласие.

В декабре 1980 года по инициативе Устинова Иван Силаев возглавил Министерство станкостроительной и инструментальной промышленности СССР.

IV.

Для Силаева это был опыт антикризисного менеджмента — политбюро было недовольно работой министерства, и от нового министра требовалось срочно навести порядок в станкостроении. Через четыре месяца министр отчитался Устинову о выполнении задания. 20 февраля 1981 года Силаева назначили министром авиационной промышленности СССР. Вернули в родную отрасль.

— На авиастроение работала вся страна. Во всех промышленных центрах были авиазаводы, а где авиазаводов не было, обязательно были какие-нибудь вспомогательные производства — приборостроение, алюминиевая промышленность, моторные заводы и так далее. У меня был свой служебный самолет, и я большую часть времени проводил в поездках.

В Свердловске тоже был агрегатный завод, и с первым секретарем обкома Борисом Ельциным Силаев, по его словам, сразу нашел общий язык — Ельцин производил впечатление современного думающего руководителя, и мужчины если не подружились, то, по крайней мере, стали хорошими приятелями. Летом 1990 года, став председателем Верховного Совета РСФСР, Борис Ельцин вспомнит о старом знакомом и предложит его кандидатуру (радикальное крыло «Демроссии» предлагало экономиста-рыночника Михаила Бочарова, но парламентское большинство его не поддержало) на должность председателя российского Совмина.

V.

Об этих временах у Силаева осталось единственное светлое воспоминание — земельная реформа. Все остальное (противостояние с союзным центром, коррупционные скандалы, включая знаменитый эпизод с вице-премьером Геннадием Фильшиным, санкционировавшим вывоз из страны каким-то британским авантюристом 140 миллиардов рублей, и т. д.) для него сейчас — не более чем фон, на котором портились отношения между ним и Борисом Ельциным, которого, как говорит Силаев, к тому времени «окончательно одолел змий».

У Белого дома в августе девяносто первого они действительно были вместе. Это Ельцин, а не кто-то другой, отправлял Силаева вместе с Александром Руцким в Форос забирать из дачного заточения Михаила Горбачева (Силаев с гордостью рассказывает о том, как «демократическому» самолету удалось приземлиться в Крыму на полчаса раньше самолета с гэкачепистами, и как министр обороны Дмитрий Язов приказал войскам ПВО сбить борт с Руцким и Силаевым, но те не послушались). Но уже через несколько дней, когда Горбачев, отправив в отставку все правительство СССР, предложил стать союзным премьером Силаеву, Иван Степанович сразу же согласился: «Работать с Борисом Николаевичем сил никаких больше не было».

Нового правительства СССР, впрочем, тоже не получилось — полноценный кабинет министров так и не был создан, полномочия союзных министров выполняли министры РСФСР из правительства Силаева, и даже само название должности звучало длинно и печально: «Председатель Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР» (с сентября 1991 года — председатель Межреспубликанского экономического комитета). У Силаева было трое заместителей: Юрий Лужков, Аркадий Вольский и еще один, о котором у него остались самые теплые воспоминания, но фамилию которого Иван Степанович не помнит:

— Ну вы его прекрасно знаете, он у нас тогда в правительстве был единственным евреем.

Долго мучается, потом вспоминает — Явлинский, конечно. Григорий Явлинский.

Эта команда распалась через месяц после того, как Горбачев и Силаев ее собрали. К моменту подписания Беловежских соглашений правительство СССР (не считая силовиков, подчиненных лично президенту Горбачеву) состояло из одного Силаева, занимавшего бывший сталинский кабинет в Кремле.

VI.

О Беловежских соглашениях он вспоминает с плохо скрываемой ненавистью.

— Их посадить надо было за такое. Ну как это — собрались трое пьяных и распустили Союз. Это был переворот. Если бы не они, Союз бы существовал до сих пор. Я к тому времени уже разработал проект создания ЕвразЭС — евразийского экономического союза, и сейчас мне приятно, что эти наработки используют уже новые президенты наших стран. Когда я узнал о том, что они там в Беловежье решили, я не поверил своим ушам, я был очень возмущен.

Надо, однако, отдать ликвидаторам СССР должное — лишившись кабинета в Кремле, Силаев получил вполне адекватную компенсацию во вполне советских традициях — ранг чрезвычайного и полномочного посла и непыльную должность постоянного представителя Российской Федерации при Европейских сообществах в Брюсселе, то есть за гайдаровскими реформами наблюдал издалека и, очевидно, поэтому на вопрос о том, как он оценивает работу своих преемников, отвечает, смеясь: «Гайдар шагает впереди», — и все, собственно.

VII.

В Россию вернулся в девяносто четвертом. Создал и возглавил Союз машиностроителей России (название только звучит торжественно — сейчас Союз выселяют из офиса, потому что нечем платить за аренду), какое-то время работал почетным президентом маленькой финансово-промышленной группы, которой руководил его старший сын. Два года назад написал открытое письмо президенту Путину — просил к четырем имеющимся национальным проектам добавить пятый, машиностроительный. Сейчас говорит, что на ответ и не рассчитывал.

До сих пор общается с Патриархом. Алексий II возглавил Русскую православную церковь в том же июне 1990 года, когда Силаев стал премьером. Приехавшему из Таллина Предстоятелю было негде жить в Москве, и Силаев поселил его в минавиапромовском пансионате в Баковке, часто встречались, Патриарх жаловался на плачевное состояние храмов, и Силаев попросил его составить список из 500 культовых сооружений, нуждающихся в срочной реконструкции. Отремонтировали, конечно, не все, но за эту помощь Церкви Алексий II наградил Силаева каким-то церковным орденом — название на звезде ордена не написано, а сам Силаев не помнит, как он называется, но все равно носит его на парадном пиджаке на левой стороне, между звездой Героя соцтруда и значком лауреата Ленинской премии.

VIII.

А еще он на правах отца российской земельной реформы воюет с министром сельского хозяйства Алексеем Гордеевым — вряд ли Гордеев знает об этом, но Силаев с ним воюет, называет его профаном и считает, что все дело в том, что Гордеев — не из крестьянской семьи, а из офицерской.

— Он родился в ГДР. Ну что он понимает в этих делах? Фермерское движение умерло, а Гордеев считает, что будущее за агропромышленными холдингами. Какие холдинги, что за чепуха?

На том банкете в «Орленке» Силаев рассказал о своих взглядах на развитие сельского хозяйства экс-премьеру Зубкову, который теперь курирует агропромышленный комплекс. Зубков выслушал, сказал, что это все очень интересно, и попросил через недельку позвонить в его приемную.

Надеюсь, секретарша соединит.


Вернуться назад