ИНТЕЛРОС > №11, 2008 > Личный счет Валентина Фалина

Личный счет Валентина Фалина


10 июня 2008

Валентин Фалин. Фото Валерий Нистратов

I.
Если рассуждать логически, то в его постсоветской судьбе все слишком очевидно, судите сами: главный в советском руководстве специалист по советско-германским отношениям, заведующий международным отделом ЦК КПСС и бывший посол СССР в ФРГ меньше чем через год после воссоединения Германии уезжает жить в Гамбург, получает сразу несколько должностей в местных научных учреждениях и все девяностые проводит в комфорте вдали от несчастной родины. Понятно, что я не первый, кто спрашивает его об этом именно с такой интонацией (мол, была ли ваша жизнь в Германии вознаграждением за сдачу ГДР?), но на обидный вопрос Валентин Фалин реагирует почти без эмоций, говорит, что остался в Германии, потому что «не хотел присутствовать при разрушении страны». «У немцев не было причин благодарить меня за Восточную Германию, потому что они прекрасно знали, что если кто-то в окружении Горбачева и защищал ГДР, то только я. В Архыз (городок в Карачаево-Черкессии, в котором летом 1990 года произошла решающая для ГДР встреча Михаила Горбачева и Гельмута Коля, — О. К.) Горбачев поехал сам, не посоветовавшись ни с министерством обороны, ни с ЦК, ни с международным комитетом Верховного совета. Всех перед фактом поставил, а Шеварднадзе, например, сразу из Архыза полетел не в Москву, а в Брюссель, и там сказал, что нужно немедленно начать реализацию достигнутых в Архызе договоренностей, пока те, кто против, не успели прийти в себя».
Фалин рассказывает, что за несколько дней до встречи в Архызе он позвонил Горбачеву и попросил принять, но тот сказал: «Нет времени, давай по телефону». «Я напомнил ему о разных моделях объединения Германии, о том, что нужно учитывать интересы наших друзей в ГДР, и о том, что прежде, чем объединять ГДР и ФРГ, нужно решить экономические вопросы. Вы знаете, какие деньги предлагал нам по специальным каналам Бонн за отказ от ГДР в середине шестидесятых? 125 миллиардов тогдашних марок, а марка тогда стоила в два раза дороже, чем в 1991 году. В начале восьмидесятых только за вывод советских войск и выход ГДР из Варшавского договора ФРГ предлагала нам безвозмездный кредит в 100 миллиардов марок. А Горбачев в Архызе принял 14 миллиардов на новые казармы и дома для военных, даже не списав долги Советского Союза обеим Германиям — при том, что одно наше имущество в ГДР стоило под триллион. Все было списано, все потерялось, а мы так и пасемся в должниках. Вы действительно думаете, что я мог быть сторонником этого варианта?»
Осенью 1991 года бывший секретарь ЦК КПСС Валентин Фалин уехал на операцию в Гамбург. Пока лечился, поступило несколько предложений о работе: университет, высшая школа экономики и институт безопасности, и он все эти предложения принял. Когда в Гамбурге был Горбачев, он согласился выступить в университете, только если получит гарантию, что Фалина в этот момент не будет в здании.
В Германии Фалин с женой прожили до 2000 года, потом вернулись в Москву. Сейчас Фалин преподает историю в Российской академии госслужбы. Ему 82 года.

II.
Наверное, вопрос о награде за сдачу ГДР Фалина все-таки обидел: когда я попросил его рассказать о своей молодости, он начал с того, что у него «большой личный счет к немцам» — новгородская крестьянская семья Фалиных потеряла в войну 27 человек. «В родной деревне моего отца — она называлась Посадников Остров — после войны остался один дом из 1200. А вернулось в деревню два человека — тетка моя, путевая обходчица, и безногий солдат. Двое из двух тысяч жителей. В блокаду другая моя тетка съела свою собаку — собака вначале умерла, тетка ее закопала, а через какое-то время выкопала и съела. Как это все забыть?»
Сам Фалин, коренной ленинградец, блокады не помнит — его, пятнадцатилетнего, эвакуировали в Кунгур Молотовской области, работал на лесоповале («потому что негде больше было работать»), потом взяли на электростанцию, а через полтора года уехал в Москву — работал токарем-инструментальщиком на заводе «Красный пролетарий», точил барабаны для тросов, на которых крепились аэростаты воздушного заграждения. После войны поступил в МГИМО, с 1950 года — в мидовском Комитете информации. «Это был такой главный аналитический центр страны — формально при МИДе, на самом деле замыкался на секретариат Сталина. Одно время в состав комитета даже входили все разведки — и Первое главное управление, и ГРУ. Пока был жив Сталин, мы писали справки и записки для него, а когда он умер, стали работать по заданиям от Президиума ЦК. Как раз тогда, летом пятьдесят третьего, я поспорил с Берией — не лично, конечно, а в письменном виде. Берия говорил, что на земельных выборах в ФРГ победят социал-демократы, а мы писали, что у них минимальные шансы. Выборная система в Западной Германии была создана под лозунгом Маршалла: „У нас нет оснований доверять демократической воле немецкого народа“. Там была такая хитрая система подсчета голосов, что социал-демократам, чтобы получить мандат, требовалось в десять раз больше голосов, чем ХДС, а коммунистам — в сто раз больше. Сейчас об этом почти неприлично говорить, но начиная с 1946 года и до самой смерти Сталина все предложения по демократизации Германии исходили от советской стороны и только от нее. Идею свободных выборов мы предложили еще в сорок шестом году, за три года до создания ГДР».
На выборах 1946 года, которые прошли в советской зоне оккупации Германии, победил, разумеется, Народный фронт, возглавляемый Социалистической единой партией Германии. Партия называлась единой, потому что кроме коммунистов в нее вошли и социал-демократы немецкого Востока. «Сталину идея СЕПГ очень не нравилась, — вспоминает Фалин. — Он все носился с идеей восстановления самостоятельной социал-демократической партии, считал, что коммунисты себя слишком догматично ведут. Об этом мало кто знает, но он требовал от немецких партнеров не строить в Восточной Германии мини-СССР. Сталин говорил: „Ваша задача — довести до ума немецкую революцию 1848 года, прерванную Бисмарком и сведенную на нет Гитлером. Все реформы должны быть буржуазными по сути, никакого социализма“».

III.
Комитет информации, в котором работал Фалин, после прихода к власти Хрущева был реформирован и переведен в подчинение ЦК. В 1958 году, когда в очередной аналитической записке сотрудники комитета поспорили с Хрущевым о статусе Западного Берлина, комитет вообще был упразднен, а Фалина позвал к себе на работу новый министр иностранных дел Андрей Громыко. Должность Фалина в МИДе в разные годы называлась по-разному, по сути оставаясь одной и той же — спичрайтерской. Валентин Фалин писал все выступления Громыко и те выступления Хрущева, в которых тот касался внешней политики. «Приходилось писать не только публичные послания. Например, в переписке Хрущева и Кеннеди по Карибскому кризису тоже пришлось поучаствовать, но главное послание, которое в итоге передали по Всесоюзному радио, — вот его Хрущев сам надиктовывал, без посторонней помощи. Почему по радио? Дело в том, что американцы ждали ответа на свой ультиматум о выводе ракет к полудню по вашингтонскому времени. Хрущев и Громыко боялись, что наш посол в Америке Добрынин к этому часу просто не успеет получить и расшифровать послание, поэтому, чтобы не рисковать, отправили Леонида Федоровича Ильичева на Пятницкую, в радиостудию, и он сидел рядом с диктором и следил, чтобы тот все правильно прочитал».
Кубинская и берлинская проблема были главными кризисными направлениями советско-американских отношений в те времена, когда Фалин работал в МИДе. После провала вторжения поддержанных американскими властями кубинских эмигрантов на Кубу («провал авантюры в бухте Свиней») Фалин присутствовал на встрече Джона Кеннеди и Никиты Хрущева в Вене и слышал, как Кеннеди дал Хрущеву слово чести, что случаев, подобных высадке в бухте Свиней, больше не будет. «Но мы прекрасно знали, чего стоит слово, данное американцами — Эйзенхауэр в свое время тоже давал слово прекратить разведывательные полеты против СССР, и уже после этого к нам прилетел Пауэрс и еще три десятка более успешных самолетов-шпионов. Так вот, в тот самый момент, когда Кеннеди дал Хрущеву слово не трогать Кубу, в Америке начинались приготовления к операции „Мангуст“, над которой работала команда в 400 человек, включая Роберта Кеннеди. Операция была назначена на ноябрь 1962 года, так что я уверенно могу сказать: наши ракеты спасли Кубу от американского вторжения, и ошибкой размещение ракет не было».

IV.
Осенью 1961 года, когда в Кремле заседал XXII съезд КПСС, Хрущев вызвал в Кремль Громыко, Фалина и генерала Ильичева (однофамильца знаменитого секретаря ЦК), работавшего в европейском отделе советского МИДа. В кабинете Хрущева, кроме него самого, дипломатов ждали министр обороны Родион Малиновский и маршал Иван Конев. «Хрущев сказал, что он получил копию приказа Кеннеди снести пограничные столбы на чекпойнте Чарли в Берлине и что американские бульдозеры уже выставлены и ждут команды на снос. Мы этого допустить не можем, говорит Хрущев, и поэтому я решил назначить командующим группой советских войск в Германии товарища Конева, характер которого известен всем, и приказал вывести наши танки на расстояние двухсот метров от американских бульдозеров, и если бульдозеры тронутся с места — стрелять на поражение». От дипломатов требовалось сообщить об этом решении Хрущева американской стороне — сообщили, американцы попросили отодвинуть танки на двести метров назад в обмен на двести метров, на которые отъедут бульдозеры. Потом еще двести, потом еще — так и разъехались. «Мы были в двухстах метрах от третьей мировой войны, — смеется Фалин. — Вот так и творилась история. Иногда чешешь себя в затылке: черт, и как это все могло произойти? При Картере был характерный случай. Американцы объявляют ядерную тревогу. Мы тоже приводим вооруженные силы в состояние боевой готовности, но что происходит — непонятно. Через несколько часов тревога снимается, на наши запросы, что это было, американцы отвечают: „Не ваше дело“. Потом выяснили — техник по ошибке запустил учебную программу и в Пентагон поступил сигнал о запуске советских ракет. Вот так мы жили. Начиная с 1945 года у СССР не было ни часа мирного времени. Начальник Генштаба маршал Огарков говорил мне, что когда НАТО проводит маневры, мы никогда не можем быть уверены, что это именно маневры, а не начало агрессии. Треть стратегической авиации США постоянно находилась в воздухе, постоянные полеты к нашим границам, постоянные разведполеты над советской территорией. Только в 1993 году Клинтон сообщил семьям ста пятидесяти пропавших без вести летчиков, что они были сбиты над территорией СССР. 150 человек! Когда в наших газетах писали о том, что неопознанный самолет нарушил границы СССР, а потом „удалился в сторону моря“, чаще всего это значило, что он окунулся в это самое море. Такая жизнь была».

V.
В 1971 году Валентин Фалин стал послом СССР в ФРГ. Отношения с Громыко к тому времени у Фалина были так себе, и дипломатическая служба сильно его тяготила. «Борис Пиотровский хотел видеть меня своим преемником на посту руководителя Эрмитажа, — я же не только дипломат, я еще и искусствовед. Когда в Германию приезжал Брежнев, я ему постоянно говорил, что не хочу быть послом, но он все просил подождать какое-то время».
Наконец, в 1978 году Фалина отозвали в Москву — Громыко предложил ему должность заместителя главы МИД, но Фалин ответил, что пусть вопрос о его дальнейшей судьбе решает Брежнев. Брежнев же хотел, чтобы Фалин работал в ЦК. «В общем, я стал первым замом Замятина в информационном отделе. Писали аналитические записки для Политбюро, какие-то вещи с самим Брежневым приходилось обсуждать, иногда сопровождал его в поездках — в Баку, еще куда-то. Нужно иметь в виду, что начиная с 1976 года Брежнев был совершенно больной, и это, конечно, мешало работе», — чтобы не получилось, будто Брежнев в последние годы совсем не мог работать, Фалин добавляет: «Однажды мы с ним пять часов подряд проговорили». Я спросил, о чем был разговор, Фалин замялся: «Да ничего важного, на самом деле. Он просил посоветовать ему, какие фотографии из личного архива отдать в музей боевой славы в Новороссийске. Но что меня поразило: огромные групповые фотографии, и Брежнев всех, кто на них изображен, знал по именам и знал, что с ними стало после войны. Долго мы с ним тогда разговаривали, я снова заговорил об Эрмитаже, он насупился: „Арбатов в науку ушел, Иноземцев ушел, и ты тоже легкой жизни захотел?“ И уговорил меня остаться в ЦК, сказал: „Понимаешь, я же такой человек, для меня самое трудное — отказать кому-нибудь. Все это знают, поэтому ходят ко мне с просьбами — кому орден, кому квартиру. Я пообещаю, а потом неделю больной хожу. А вот ты у меня никогда ничего не просил, и я это очень ценю“».

VI.
Осенью 1982 года, когда Брежнев был еще жив, но Андропов уже перешел из КГБ на работу в ЦК, Фалин пришел к Андропову c докладом об очередных темах внешнеполитической пропаганды. Приближалось сорокалетие расстрела польских офицеров в Катыни, и Фалин предлагал организовать на Западе несколько публикаций с комментариями по теме с советской точки зрения. Андропов с предложениями согласился и попросил Фалина собрать все материалы по Катыни из архивов ЦК, КГБ, МИДа. Фалин пошел к новому председателю КГБ Федорчуку, попросил документы, заодно сказал, что хорошо было бы вывести войска из Афганистана и вместо Бабрака Кармаля, у которого нет будущего, сделать ставку на молодого Ахмад-шаха Масуда. Об этом («Фалин использует поручение ЦК в личных целях») доложили Андропову, Андропов рассердился и сказал, что Фалину в аппарате ЦК не место. «Предложили мне должность зампреда Гостелерадио по иновещанию — 17 тысяч подчиненных, очень хорошая работа, но я сказал, что я не вагон, который хочешь — отцепят, хочешь — прицепят, а живой человек, и я сам буду решать, где мне работать после ЦК. Мне не нужно 17 тысяч подчиненных, мне нужен один умный начальник. И вот из этих соображений я выбрал работу политического обозревателя „Известий“».
В газете Фалин проработал три года — до самой перестройки, — а накануне XXVII съезда партии ему позвонил Александр Яковлев, который попросил помочь в работе над съездовским докладом ЦК. Фалин написал международный раздел доклада — в нем впервые прозвучало придуманное им совместно с Яковлевым выражение «новое политическое мышление», — и, в конце концов, когда доклад уже попал на стол к Горбачеву, оказалось, что международный раздел стал единственным, к которому у Горбачева не было претензий по содержанию («только некоторые научные термины убрал, чтобы попроще звучало»). Случай с докладом вернул Фалина в поле зрения Политбюро, и однажды ему позвонил Егор Лигачев: «Валентин, вот тебе такое поручение Михаила Сергеевича — возглавить Агентство печати „Новости“». Фалин согласился, но с единственным условием — чтоб дали право напрямую, минуя всех помощников, докладывать генеральному секретарю ЦК все, что он хочет сказать. Лигачев передал это условие Горбачеву, тот согласился.
«А в АПН политика у меня была простая — собрал коллектив и сказал: „Пришло новое время, каждый имеет право писать все, что думает, главное — опираться на факты“. Всё, стали работать по-новому».
Кстати, Егора Яковлева в «Московские новости» тоже Фалин рекомендовал.

VII.
В июне 1986 года на встрече Горбачева с главными редакторами центральных СМИ Фалин предложил официально отпраздновать 1000-летие крещения Руси «как событие национальной истории». Из коллег его поддержал только главред «Огонька» Виталий Коротич, но Горбачев с предложением согласился. Подготовку юбилея возложили на Фалина, ему же митрополит Питирим принес бумагу со списком вещей, необходимых Церкви для встречи юбилея. «Я почитал — да, недотягивают наши попы. Мелкие бытовые просьбы — и все. В итоге составил сам бумагу для Горбачева: вернуть храмы, церковные ценности и так далее. Горбачев все одобрил, и вся сеть АПН по стране контролировала выполнение этого решения, потому что, конечно, сопротивление на местах очень сильное было».
Когда в оперативных сводках МВД СССР появились первые сообщения о случаях рэкета, Фалин на совещании в ЦК предложил опубликовать сообщение о том, что разоблачена организованная группа, занимавшаяся рэкетом, все члены группы приговорены к высшей мере, приговор приведен в исполнение. «Я до сих пор уверен — два-три таких сообщения, и рэкет бы прекратился. Но мне Яковлев сказал: „Ты негуманный“. Ага, как будто они там все гуманные были».
Разочаровываться в Горбачеве Фалин, по его словам, начал года через три после начала перестройки. «Переломным для меня стал момент с протоколами к пакту Молотова-Риббентропа. Когда на втором Съезде народных депутатов Горбачев сказал, что не видел этих протоколов, а я знаю, что за два часа до этого выступления протоколы были у него в кабинете, я думаю — боже мой, почему он так врет? А он, конечно, сам по себе лживый человек. Когда Коль спросил его, каких он хочет гарантий для бывших руководителей ГДР, Горбачев ему ответил — вы немцы, вам и решать, что с ними делать, — и все, и никаких условий больше. Он всегда хотел одного — ехать по Европе, и чтобы все аплодировали. Больше ему ничего не надо было. Кстати, я однажды предложил сократить объем телерепортажей о зарубежных поездках Горбачева — вы же помните, программа „Время“ тогда по два-три часа подряд шла, — но вместо этого стали меня вырезать из таких репортажей, показывают делегацию, потом, вместо меня, склейка, а потом опять показывают делегацию».

VIII.
У Фалина нет детей, женат он вторым браком — Нина Анатольевна сильно моложе мужа (он о ее возрасте говорит: «Несколько лет до пенсии осталось»). С первой женой Фалин развелся по совету врачей — у нее было наследственное психическое заболевание, и врач сказал Валентину Михайловичу, что лучше развестись, а то в семье вместо одного сумасшедшего будут двое. С доводами врача Фалин согласился и женился на стенографистке из ЦК. «Когда мы жили в Германии, Нина Анатольевна печатала на машинке мою книгу, и мне с ней по немецким законам даже пришлось договор заключать и платить ей, чтобы это не было эксплуатацией, представляете?»
Еще у Фалина — две кошки и две собаки; дача (это в Баковке — между бывшей дачей Екатерины Фурцевой и дачей бывшего управделами Совмина РСФСР Александра Стерлигова, в начале девяностых изображавшего из себя русского националиста) большая, места хватает на всех. Фотографироваться на фоне дома отказался категорически: «А то люди подумают, что я в роскоши живу».
Все учитывает — дипломат все-таки.


Вернуться назад