I.
«На тумбочке справа от плиты стояла 1-литровая банка с водой, в которой находилась распустившаяся алая роза, с наружной стороны лепестки белые» (из протокола осмотра места происшествия). И даже не увяла за три дня и не осыпалась! Ее купил житель Калуги Олег Г. 3 декабря прошлого года.
2 декабря он дал объявление на канал РЕН-ТВ, в местную «бегущую строку». Текст был незатейлив: «Девчонки, давайте познакомимся!», прилагался номер телефона. Ему ответила девушка из поселка Воротынск, Наталья П., и три дня они обменивались эсэмэсками. Он представился ей 25-летним, свободным, одиноко живущим и — что прозвучало совсем уж пленительно — «настроенным на серьезные отношения».
Они встретились в центре города, у магазина «Калуга», напротив театра (в Калуге очень красивый театр). Сейчас, наверное, уже можно предположить, что это был самый романтический вечер в жизни 20-летней Натальи П., ничего подобного с ней отродясь не происходило, она и не знала, что так бывает — легко и нежно. Полноценное свидание, красивый мальчик, джентльмен. Он купил ей розу и пригласил к себе домой.
Они прогулялись, зашли в магазин, он купил водки, сигарет, курицу гриль. Намечался ослепительный вечер.
— Еще на нее произвело впечатление, что он носил очки, — сказал мне следователь Руслан Туктаров. — Ей это очень понравилось.

II.
Первое, что потрясает в этой истории: совсем дети — и такая богатая биография. Ей 20, ему — на самом деле — 21. Громадные ножницы между инфантильным возрастом и густым социальным опытом. В провинции, конечно, взрослеют раньше, но у них, кажется, и вовсе не было отрочества и юности, сразу так и родились зрелыми, готовыми, совершеннолетними. Оба отмечены в мелких кражах: у Натальи две судимости, у Олега — одна, — когда успели? Опять же, по нашим временам судимость — не черная метка, тюрьма и сума каждому дышат в затылок. Но Олег твердо встал, как говорится, на путь исправления: семьянин, жена и теперь уже полуторагодовалый ребенок. Он работал токарем-карусельщиком на Калужском тракторном заводе и занимался распространением косметики «Орифлейм». На орифлеймовские заработки Олег собирался купить квартиру, — и как знать, при всей их смехотворности, -может быть, и купил бы, он был упорный юноша, домовитый, все в дом, может, еще и учиться пошел бы. Уроженец Перми, в Калуге он снимал квартиру, жена — из отдаленного сельского района; в тот вечер она была на родине, но они часто созванивались, и перед сном он сказал жене, что все хорошо, завтра он заплатит за квартиру, а сейчас ложится спать; предстоял большой трудовой день.
Возможно, его дом тоже произвел впечатление на Наталью. Наверняка показался ей зажиточным — в семье, где она выросла, нечасто спали на простынях и не знали удобств канализации. И, конечно, ухаживание: он разогрел курицу, сварил макароны, — все было как-то очень по высшему классу, нет, с ней никто и никогда так не обращался. Он не курил, но сидел с ней на застекленной лоджии, она курила то «Пэлмэл», то «Честерфильд», то «ЛМ» — качественные сигареты. Разговаривали за жизнь. Это было элегантное рандеву: прогулка, роза, ужин, беседа, кино, секс.
Они мешали пиво с водкой, но выпили, в сущности, не так уж много, тем более для таких закаленных людей (потом при осмотре квартиры найдут распечатанную дозу метамфетамина, но Наталья, по твердому заверению всех ее знавших, никогда не употребляла наркотики, а вот за Олегом водилось). Конечно, она не могла не заметить, что во второй комнате стоит детская кроватка, что в квартире — женские вещи. Наверное, он как-то отговорился по этому поводу, что-то соврал, — во всяком случае, обручальное кольцо его обнаружат в кармане джинсов. Потом она будет с необъяснимым упрямством отрицать наличие «сексуальных отношений», — но экспертиза подтвердит, что они были, причем доверительные, без предохранения; на полу найдут нераспечатанный презерватив «Эрос».
А после этого всего, да, после такого, он дал ей розовый махровый халат своей жены и, надевая трусы, сказал, что все это неправда.
Что у него есть жена и ребенок — и никакого продолжения, Наташа, у нас с тобой не будет, спасибо, завтра рано вставать.
Вот прямо так и сказал.
По всей видимости, именно там, в ванной («найдены три волоса длинных, красного цвета») с ней и происходила какая-то страшная, напряженная работа. Что-то собиралось, распадалось, намечалось, пересматривалось.
Выйдя из ванной, она направилась на кухню, — туда, где стояла роза алая, наружные лепестки белые, 1 шт., — и взяла нож, которым они два часа назад резали колбасу.
Олег ничего не понял, он спал.

III.
Из обвинительного заключения: «П-на… нанесла ножом не менее 15 ударов в область туловища спящего Г-на О. Г. и убила его».
Из 15 ножевых как минимум 9 были смертельно опасными.
Он был еще жив, когда она вызывала такси, шарила по шкафам, сгребая в одну кучу дивидишник, орифлеймовские дезодоранты, шампуни и парфюмы, мобильники, косметичку и шмотки его жены, когда пыталась поднять телевизор — нет, тяжело! — и свалила его на пол. Он был жив, дышал, хрипел. Когда она ушла, у него еще хватило сил сползти с дивана; умер он на ковре.
На диване, в громадной бурой луже, — такой громадной, что, кажется, она должна была пропитать диван насквозь до пола, — остался аккуратный белый бычок.
— Окурочек, — говорит прокурор-криминалист Владимир Рухов, пролистывая на компьютере фотографии. — Она еще успела покурить.
Фотографий много. Крови, кажется, не было только на потолке.
Убила не затем, чтобы украсть, а украла, потому что убила, — что ж теперь, не пропадать же добру.
Спрашиваю Туктарова:
— Она влюбилась? Так бывает — влюбилась, прожила за один вечер целую судьбу, прокрутила в голове счастливую жизнь, испытала потрясение, любовный аффект…
— Любовь? Я думаю, она просто засмеялась бы, услышав такие слова.
И соседка Наташи, Ирина, знающая ее с десяти лет, говорит:
— Нет, она не могла влюбиться. Нет, это исключено.

IV.
Обличать российскую действительность столь же легко и приятно, как и хвалить; «очернительство» и «украшательство» нынче не конкуренты, а честные партнеры. Телевизионная реальность, в которой дружно всходят озимые, молодая семья с пожизненно счастливыми лицами въезжает в пенопластовый дом, и радостно дымит четвертая домна, совсем не противоречит той реальности, где отцы насилуют младенцев, и умирают старики в великом аптечном стоянии. На всякое «да» найдется «но», а на «но» — «вместе с тем» и «однако же», — и так до бесконечности. Социальные парадоксы стали единицей отсчета.
Наташа чудовище, но она же и жертва того люмпенского ада, который достался ей по рождению. Ей не может быть оправдания, но в ее действиях невыносимо хочется найти хоть какой-то смысл, кроме животного и воровского, — но получается плохо. Диагноз «легкое слабоумие неясного генеза», поставленный судебной экспертизой, ничего не проясняет, да и что ж тут, Боже мой, неясного. Подруга ее Оксана, уборщица, не без вызова говорит: «А мне она нравилась! Симпатичная девчонка, и всегда готова была помочь», — и я понимаю, что это правда, — к ближнему кругу она поворачивалась человеческим своим лицом, другим же досталось, так сказать, маргинальное. Она всего лишь воспроизвела нормы и паттерны своей среды, и когда воротынские жители говорят: «Да нормальная она была девчонка, нормальная!» — это симптоматично: она и в самом деле находилась в рамках определенной социальной нормы. Насколько, конечно, может быть нормой тот ад, в котором она выросла и научилась чувствовать себя хорошо и комфортно.
Вот Натальина мать — сейчас лежит в больнице с инфарктом, но это следствие не безутешного материнского горя (с декабря и по нынешний день она ни разу не навестила дочь, не передала ни одной посылки), а очередного двухнедельного запоя. Она нестарая женщина, ей около сорока. Год назад от легочного заболевания, но фактически, как сказала мне соседка П-ных, «тоже вот от этого от самого», скончался Наташин отец, честно прошедший жизненный цикл российского деграданта: пил, украл, сел, вышел, пробовал работать, запил, подрался, украл, сел, вышел, пробовал, пил. Детство Наташи прошло частью дома — в совершенно нищей квартире-притоне, частью — в интернате для детей с отставанием в развитии, куда периодически ее забирали органы опеки. Училась, насколько могла, старательно, хорошо рисовала, по выходным стремилась домой. На время долгих родительских запоев она привычно исчезала из дома, болталась по друзьям и знакомым, родителей по-своему любила, в разговоре — защищала, не позволяла говорить дурно о матери, наверное, просто жалела. Ее принимали — она была доброй, участливой, никогда не отказывала в помощи — вскопать огород, помочь с ремонтом или в уборке, но работать не хотела, потому что работающие и неработающие, на ее взгляд, не очень отличаются друг от друга, и когда соседка Ирина Иванина устроила ее на птицефабрику «Лев Толстой» — с большой для Воротынска зарплатой в 15 тысяч, — Наташи хватило лишь на двое суток, она не только не привыкла к регулярному труду, но и, прежде всего, не видела в нем смысла.
Сидела она по глупости. Первый срок был условный, за мелкую кражу, и второй — тоже за кражу, болтала со сторожихой, та ушла, и Наталья похитила у нее 2000 рублей; тут уже условное стало лишением свободы на год и десять месяцев..
— Но на что-то же она жила. У нее был мобильник, какая-то одежда, косметика…
— Она встречалась с мужчинами за деньги, — объясняют мне ничтоже сумняшеся.
Нет, шлюхой ее не считали. Просто иногда — ну, иногда — она «брала деньги», и ей давали. Нет, не постоянно, не много и не часто. Так — на еду, на косметику. Возможно, она встала бы на дорогу профессионализации, но и для этого нужна хотя бы воля, хотя бы намерение.
— Она говорила, что хочет уехать? Получить профессию? Семейного счастья хотела, тихой пристани? Ребеночка? Стабильности? Достатка? Хотя бы мечтала об этом?
— Нет, — отвечают мне хором. — Нет, нет и нет.
Не хотела, не стремилась, не пыталась. Просто не думала. «Она жила одним днем», — говорит соседка, не осуждая и не оправдывая, спокойно так говорит.

V.
По всему обвинительному заключению, красной нитью, как написали бы в сочинении, проходит тема вилки. Вилка из нержавеющей стали, стоимостью 20 рублей, войдет в стоимость похищенного из дома имущества на общую сумму 26 тысяч рублей и будет перечислена в списке вещей, подлежащих возвращению пострадавшей (жена Олега Г.). Вилку, которой Наташа ела курицу, вместе с ножом, которым Наташа убила человека, и двумя стопками, из которых Наташа и Олег пили водку «Ермак», а также розовый халат жены Олега, свою куртку и брюки-капри, — все это она похоронит под трубой теплотрассы на окраине города, в поселке Тайфун, и через четыре дня покажет на следственном эксперименте это кладбище улик. Одежду к тому времени уже подберут, а вилка, нож и стопки останутся.
«Заметая следы», Наташа со страшной силой плодила новые улики и новых свидетелей. Жена Олега получила сброшенный звонок — высветилась надпись «Любимый». Перезвонила, трубку долго не брали, она встревожилась, наконец, ответили. Девушка спросила: «А вы кто ему? Жена? А он мне сказал, что у него никого нет». Она слышала звуки таксистской рации. Она звонила еще не один раз и просила передать трубку Олегу, но девушка сказала: «Я туда больше не пойду». По признанию Н. К., жены убитого, она приняла все это за дурную шутку, за розыгрыш. Олег, решила она, сидит в какой-то компании, и какая-то из девушек его друзей — у самого же Олега не могло быть никаких девушек! — так бездарно разыгрывает ее. На другой день она начала поиски. Наташу нашли легко и быстро. Она знала, что на вилке и стопках остаются отпечатки пальцев, но не знала, что они остались по всей квартире, что диспетчер такси ведет журнал вызовов и что на станции можно узнать, куда звонили с домашнего телефона, а со вторым таксистом она даже обменялась номерами мобильников.
Стоимость вещей, похищенных Натальей из дома Олега, суд признает «значительным материальным ущербом» для его вдовы Н. В этом списке DVD-плеер стоимостью 3890 рублей (она продаст его за 900), несколько флаконов косметики «Орифлейм», два мобильника и упаковка мыла белого Duru соседствовали с курткой и брюками жены Олега, караоке-дисками и порнофильмами. Забрала она и деньги — 60 рублей (ну сколько нашлось). Еще ей вменяли пропажу детских сапожек — но здесь Наташа стояла насмерть и даже, наверное, оскорбилась намеком — сапожки она не брала. Вдова заявит о пропаже 7000 рублей, остававшихся у Олега для платы за квартиру, но денег этих, по всей видимости, действительно не было, они ушли на загул. Наташа расплатилась с одним из таксистов порнофильмом.
Фильм назывался «Супертрахальщики».

VI.
Таксист рассказывал, что девушка плакала.
Но на другой день она придет к подругам веселая, ровная, с щедрыми орифлеймовскими дарами — и скажет одной, что она «зарезала мужика», и та не поверит ей, потому что невозможно так говорить о смерти, и вплоть до ареста будет уверена, что все это шутка, хохма такая, подумать только — зарезала мужика.
Она стоит на фотографии в полный рост, в вещах вдовы — брюки серые вельветовые 600 рублей, куртка женская с мехом 5000 рублей, — и смотрит в объектив удивленно и даже немного застенчиво. Довольно хорошенькая анфас, она очень неприятна в профиль — словно две разных девушки, две личности, и, сойдись они вместе, — им не о чем было бы говорить. Первая — милая среднерусская простушка, вторая — с тупым, оплывшим, почти дегенеративным лицом, — персонаж известного труда Чезаре Ломброзо «Женщина преступница и ». Я только не знаю, из какой главы — то ли «Врожденные преступницы», то ли «Преступницы по страсти». Ломброзо, впрочем, писал, что часто бывает затруднительно определить категорию, бывает, что к ним принадлежат одновременно, но еще у него, на всякий случай, есть категория «Преступницы по эгоистической страсти». Может быть, может быть.
Когда за ней пришли, она выскочила в окно, побежала по двору с криком: «Помогите, помогите, убивают!», забилась в сарай и отчаянно, пронзительно визжала.

VII.
Осталась юная вдова с ребенком — деревенская девочка, в отпуске по уходу, у нее в Калуге нет жилья, нет ничего, кроме могилы. Следователь говорит, что она — наверное — простила Олега, потому что на дисплее ее мобильника — по-прежнему его фотография. Двести тысяч рублей морального ущерба, назначенные судом, Наталья и не собирается ей выплачивать — нынче на зоне можно не работать, и работать она не будет, не намерена. Вилку из нержавеющей стали, среди прочего имущества, вернули вдове.
Через десять лет Наталья П. выйдет на свободу, а может быть, и раньше, по условно-досрочному.
Ей будет самое большее тридцать — зрелая молодость, женский расцвет, вся жизнь впереди, надейся и жди.
Совсем не исключаю, что немедленно по возвращении она включит телевизор и начнет читать бегущую строку, где утомленные ранней семейственностью мальчишки будут искать одноразовых девчонок. И, может быть, один из них, в очках, снова подарит ей розу — алую, но с белыми лепестками.

Благодарим за помощь в подготовке материала Владимира Николаевича Рухова, прокурора-криминалиста Калужской городской прокуратуры.