Перед самым Новым годом, а точнее, 19 декабря депутаты Саратовской городской думы на заседании комиссии по промышленности, транспорту, связи и торговле города приняли волевое решение — одобрить предложение законодательных органов об ограничении уличной торговли. Слово «ограничение» не стоит понимать слишком буквально. Речь идет о запрете уличной торговли вообще. За исключением специально отведенных для этой цели мест — типа рынков без крыши.

I.
Город Саратов — поволжский, торговый. Сколько он помнит себя — жил с коммерции. Именно купля-продажа служила основой городской экономике, базисом городской культуре и объектом самого пристального внимания путешественников, журналистов и писателей.

Основой торговых основ была, разумеется, пристань. Журнал «Московский наблюдатель» в 1835 году сообщал: «Мало городов в России, которые совокупляли столько торговых выгод по местоположению, как Саратов… Рынок Саратова завален товарами из Сибири, лесом из Вятки, птицею от немцев, скотом, салом и шерстью от киргизов и калмыков. Прибавьте к этому благодеяние природы: всякого рода рыбу, доставленную Волгою, и соль из заволжских соляных озер. Многие жители разводят сады, и город окружен богатейшими садами России».

Спустя полвека пристань восхвалял «Саратовский дневник»: «Торговля Саратова на пристани вообще так значительна, что городской берег Волги, который растянулся на 6 верст, бывает иногда не в состоянии вместить в себя всего количества скопляющихся у Саратова судов. Навигационная пора — это целый лес мачт, между которыми мелькают там и сям дымящиеся пароходные трубы, а на берегу — толпы рабочих, занятых погрузкой и разгрузкой судов».

Газета же «Саратовский листок» в 1898 году описывала пристань таким образом: «Берег Волги. Полдень. Солнце палит немилосердно. В воздухе висит сухой туман, заволакивающий Заволжье почти непроницаемой пеленой. По набережной от езды, точно от движения каких-нибудь полчищ, носятся целые тучи мелкой, едкой пыли. На реке — мертвая гладь. С разгружаемых судов от времени до времени доносится ожесточенная брань, возникающая на почве отношения „труда к капиталу“ и наоборот».

Палящее солнце — не помеха для дела. А добрый матерок — ему лишь в помощь.

II.
Но это, так сказать, оптовая торговля. С розницей, однако, тоже было все в порядке. Особенно на главной улице — Немецкой, ныне проспект Кирова: «Разнообразные магазины идут от ее начала и до конца. Тут сгруппировалось все: магазины белья, портные, фотографы, сапожники, чайные и колониальные магазины, ювелиры, магазины мод, перчаточные, парфюмерные; тут же рестораны, большая гостиница бр. Гудковых, «Зимний сад» М. Корнеева, редакции и типографии двух газет, и проч. и проч.

Здесь постоянное движение экипажей и праздного люда. Особенно оживлена Немецкая улица после 4-х часов пополудни, когда обычная публика умножается любителями прогулки и катания. Вечером окна магазинов сияют огнями и сверкают своими блестящими выставками на окнах — и в это время улица действительно красива«.

Реклама здешних заведений была красочной, безудержной и бесподобной. Вот, например, как, по словам здешних дореволюционных копирайтеров, выглядел магазин некоего Иванова: «Снабжен всевозможными гастрономическими закусками, как-то: страсбургские паштеты, икра свежая и паюсная, сардины, анчоусы, омары, балыки осетровые и белужьи, соусы английские, горчицы французские. Большой выбор сыров и колбас. Кондитерские и бакалейные товары… Гаванские сигары».

А по соседству находилась булочная самого Филиппова: «Всегда громадный выбор ежедневно свежих конфет, шоколада, пастилы, мармелада, тянучки, паты, помадки, тортов, карамели, пирожных, монпансье, печенья. Сухари всевозможных сортов. Принимаются заказы на мороженое, крем, пломбир, джем, кулебяки».

Прямо хоть сию секунду вскакивай с дивана, включай интернет и разыскивай на «Яндекс-маркете» машину времени с доставкой на дом — чтобы незамедлительно в путь.

III.
Предприниматели Саратова все время шли в авангарде. В частности, в 1910 году, когда синематограф только-только совершал свое вхождение в быт и культуру россиян, управляющий садом «Ренессанс» г-н Ломакин выписал из-за границы так называемый «синематограф-автомобиль», который может в перерывах между рейсами трансформироваться в кинозал на 800 мест.

А спустя год, когда автомобиль еще был редкостью неописуемой, некие Иванов и Соколов открыли в городе «автомобильное депо», которое занималось продажей, ремонтом и сдачей в аренду машин. Эти предприниматели-миссионеры завлекали клиентов: «Всегда имеются на складе разных заводов автомобили, мотоциклетки, велосипеды, шины и автомобильный материал: масло „ойль вакуум“ компании всех сортов, отпуск бензина, масла, карбида во всякое время дня и ночи. Отпускаются автомобили напрокат».

IV.
При всем при том предприниматели Саратова были, что называется, на выдумку горазды. В частности, в городе славился так называемый «Народный трактир» Константина Каспаровича Деттерера. Над входом у него висела надпись: «Не дай себя надуть в другом месте. Входи сюда». Время от времени хозяин устраивал тут выставку картин или же выступление какого-нибудь музыканта. Кроме того, у Деттерера в зале сидел попугай, который знал две фразы. Когда к очередному гостю подходил официант, тот попугай со скрипом говорил: «Пьешь сам — угости хозяина». Когда же посетитель уходил, все тот же попугайский голос напоминал ему: «Ты заплатил деньги?»

V.
Прошли десятилетия. Можно сказать, столетие прошло. Что изменилось в этом плане? Ровным счетом ничего. Саратов все так же торгует — правда, порт свое значение утратил, а железная дорога, наоборот, приобрела. А отношения между продавцом и покупателем все так же отличаются трогательной свойскостью.

Вызываю такси в аэропорт. Сажусь. Едем.

Спрашиваю:

— Сколько стоит?

— Двести рублей.

— Чего так дорого-то? Аэропорт недалеко.

— Ну, ладно, так и быть. Сто пятьдесят дадите?

— Хорошо. Сто пятьдесят дам.

VI.
Заселяюсь в гостиницу. Гостиница — загляденье. Широкий коридор, можно сказать, что холл. Просторный номер. Высоченный потолок. Санузел тоже далеко не тесный. Душевая кабина объемистая, стенок не задеваешь.

Правда, унитаз — практически под раковиной. Очень модно сейчас экономить пространство. Здесь его сэкономили так. Но ничего — приспособился.

А так все замечательно. Даже зонт фирменный висит в прихожей на крюке. В дождь постояльцы гостиницы узнают друг друга издалека.

День живу, два живу. «Давайте, — говорю, — я заплачу за проживание». «Да ладно, — отвечают, — как-нибудь потом».

В конце концов у меня согласились деньги взять. И называют неожиданно большую сумму. Оказывается, когда бронировали номер, у меня с администратором произошло некое взаимонедопонимание, и меня поселили пусть и в самый дешевый номер, но зато в самом дорогом корпусе. А я рассчитывал на дешевый номер в дешевом корпусе.

— Что же делать? — спрашиваю.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь. Сейчас я позвоню управляющему, и мы быстренько решим этот вопрос.

Позвонила. И действительно — вопрос решился быстренько. Мне оформили сколько-то-там-процентную скидку — чтобы стоимость номера стала именно той, на которую я изначально рассчитывал.

— У нас все для клиента, у нас все для клиента. Все для того, чтобы вам здесь понравилось, чтобы вы приезжали еще.

VII.
Два часа ночи. Хочу купить себе в номер воды или соку какого-нибудь. Вижу — над тротуаром огромная вывеска: «24 часа». Оказалось — парфюмерный магазин. Купил шариковый дезодорант и мыло. Правда, и соку купил — он здесь на всякий случай тоже продается. Видимо, не я один такой охотник до ночного сока — вот они и смекнули, оборудовали в углу витриночку и холодильничек. Зачем же доход упускать?

Расплачиваюсь:

— Если можно — без сдачи, пожалуйста.

Отдаю все десятки. Всю мелочь. Не хватает рубля. Начинаю копейки считать.

Продавщица:

— Ну хотя бы десятюльничками.

Здесь даже деньги по-другому называются.

VIII.
Вдруг стали промокать ботинки. Не мытьем, так катаньем — тебя заставят здесь участвовать в священнодействии купли-продажи. Похоже, сам дух Саратова сделает что-нибудь специальное, чтобы ты пошел по улице не просто так, а покупателем.

Обхожу обувные магазины: «Есть у вас что-нибудь зимнее сорок седьмого размера?»

В третьем по счету — нашлось. Приличные, вроде, на вид башмаки. На ценнике — что-то около трех тысяч рублей. Эта сумма зачеркнута — и рядышком что-то около двух. Но и это зачеркнуто. В углу совсем уж мелко — около полутора. Распродажа.

Надеваю — сидят хорошо. Натуральная кожа. Внутри — нарядный белый мех. Производство — какая-то западноевропейская страна. И прочая, прочая, прочая. Это за полторы тысячи.

Говорю, что в них отсюда и уйду. Начинаю зашнуровывать левый башмак. Девушка-продавщица опускается на одно колено и начинает зашнуровывать мне правый башмак. Я, конечно, протестую. А она: «Да что вы, мне не трудно».

В этот момент вторая девушка-продавщица упаковывает мои старые ботинки. Каждый оборачивает полиэтиленом, укладывает в коробку, завязывает коробку шпагатом, укладывает ее в пакет с ручками. Мне дарят щетку для обуви, вручают дисконтную карту — и я, наконец, выхожу.

Этакий, знаете ли, саратовский купец Калашников.

IX.
«Вина Кубани». Дегустационный зал. Судя по вывеске, работает зал круглосуточно. В полночь, однако же, дверь на замке.

Однако внутри — жизнь. Сидит девица взаперти и смотрит телевизор. Я даже не стучусь и собираюсь уходить, однако же девица меня видит, вскакивает, открывает дверь — «Пожалуйста!»

Я здесь ничего особо-то и не хотел, однако просто осмотреться и уйти как-то неловко. Выпиваю сто граммов мадеры за 25 рублей, благодарю, прощаюсь, ухожу.

Слышу вслед: «Заходите еще!» И звук запираемой двери.

Я раньше такое только в аптеках встречал.

А в кафе, кстати сказать, закормили меня «комплиментами». Сделаешь заказ — предложат что-нибудь еще. Откажешься — и так набрал, по тамошним-то ценам, более чем следовало. Но все равно принесут — просто так.

До курьеза доходило. Посидел в одном кафе. Наелся и напился, даже более того. Попросил чашку зеленого чаю — в себя хоть немного прийти.

— К чаю мы вам можем порекомендовать яблочный штрудель. Хотите?

— Нет, спасибо.

— Точно не хотите?

— Точно.

Через пять минут официантка появляется. Радостная — вся сияет. Ставит передо мной чай и огромную тарелку. В тарелке — невообразимых размеров гора из слоеного теста и яблок. Рядом — шарик шоколадного мороженого, побольше теннисного мячика уж точно. Штрудель посыпан корицей. Шарик щедро вареньем полит.

— За это не надо платить. Комплимент вам от нашего повара. Обратите внимание — варенье из розовых лепестков.

Не съешь — обидятся. Да и невозможно не съесть — вкусноты все это необычайной.

X.
Словом, торговать здесь любят и умеют. Хлебом, как говориться, не корми, а дай поторговать.

И подходят к этому процессу более чем неформально. Не забывая, между делом, основного правила — по поводу того, что покупатель всегда прав, что его надо холить и лелеять, ноги ему мыть и воду пить.

Сижу, опять-таки, в одном кафе. За соседним столом празднуют серебряную свадьбу. Слегка подвыпившая невеста вдруг берет непочатую бутылку шампанского, выходит на середину зала и говорит громким голосом:

— Давайте мы вам всем шампанского нальем, а вы за это с нами потанцуете!

Сделка, однако.

XI.
И, разумеется, саратовский торговец еще со времен дореволюционных сам решал, где именно ему осуществлять свою торговлю. Литератор  В. Золотарев писал: «Спустившись к Волге, мы подошли к трем баржам, на которых размещалась вся ярмарка. Сначала по мосткам взошли на одну из баржей с щепным товаром — ложками, мисками, салазками, скалками, рубелями, различными игрушками, сделанными из дерева. Мне понравилась игрушка — кузнецы: на двух жердочках помещались два кузнеца с молотами в руках, которые бьют по наковальне в середине, когда ту или другую жердочки тянешь в разные стороны… Бабушка купила мне эту игрушку, а для дома купила несколько деревянных ложек и рубель для катания белья. На другой барже были гончарные изделия, и здесь бабушка купила мне глиняного петушка-свистульку. Обратно мы пошли пешком и долго шли до Верхнего базара; я рассматривал большие дома и все время свистел в своего петушка».

Если торговали даже на судах — то на улице, что называется, сам Бог велел. И более того, похоже, покровительствовал коммерсантам. Во всяком случае, именно церкви были средоточием саратовской торговли с рук. Здешний обитатель Константин Попов писал о том, как выглядел Саратов в начале девятнадцатого века:

«… Собор Казанской Божией Матери… на берегу Волги; тут ежегодно производится в мае месяце ярмарка с продажей фаянсовой и хрустальной посуды, а равно и глиняной и прочих товаров, как-то: холстов, полотна, ниток, мыла, разных пряностей. Товары сплавляются по Волге из верховых губерний на судах (дощаниках) разными промышленниками; ярмарка продолжается почти целый месяц.

Рождества Богородицы, она же Никольская; здесь Пеший базар, корпус лавок, принадлежащих этой церкви, вблизи гостиный двор, где производится другая ярмарка — с 22 октября по 22 ноября, называемая Введенскою.

Вознесенья Господня… Возле этой церкви ныне существует летом распродажа горянского (здесь — скорее всего, астраханского — А. М.) товара, а зимой — привозимой из Астраханской губернии рыбы; в прежние же годы был здесь базар и продавались все припасы…«

Особенно славился Пеший базар: «Вокруг зданий, где помещается духовное училище… и по всей маленькой площади разросся колоссальный торг с сотнями крошечных лавочек, торговых столиков и скамеек. Это знаменитая „Пешка“, пользующаяся шумной репутацией не только среди жителей Саратова, но и между обитателей далеких местностей Поволжья. „Пешку“, или Пеший базар, составляют масса скученных лавочек, в которых сохраняется и предлагается покупателям всякого рода дрянь, поношенное платье, подержанная посуда, истасканные вещи, тот характерный хлам, по которому опытному и внимательному наблюдателю очень легко можно прочитать интересную повесть разорения прежних хозяев».

И, разумеется, главным персонажем коммерческой жизни Саратова был не денди-коммерсант с моноклем и в визитке, а именно она — уличная торговка: «Вот нагруженная с ног до головы всяким старьем, с навьюченными друг на дружку шляпами, кажущаяся от всего этого хлама страшно, безобразно толстою, важно шествует саратовская торговка — тип настолько оригинальный, насколько и любопытный. В трескучие морозы, в сильные жары вечно одна и та же, все так же закутанная, навьюченная, с медленной поступью, с громкою крикливою речью и нередко с нецензурными выражениями. Эту бойкую, огрубелую бабу не проймет ни самая возмутительная по своему цинизму сцена, ни скотоподобный волжский бурлак, какой-нибудь вятич или пермяк. В речи человеческой нет выражений, в поведении нет поступков, которые могли бы смутить саратовскую бабу-торговку: на своем „коммерческом“ веку она видала виды всякие, и при всей неожиданности она найдется и не потеряется. В сущности, торговка эта — королева рынка… Ни пьяный бурлак, ни придирчивый полицейский, ни бойкий покупатель — никто ей, этой даме, не страшен».

XII.
И в наше время по всему Саратову стоят наследницы этой торговки. Даже на главной улице, где правила особо строгие, торгуют книгами, солнечными очками, всяческого рода сувенирами, картинками и прочей мелочевкой. Не говоря уж о других районах.

— А вы знаете, что должны запретить уличную торговлю? Что же вы делать-то станете?

— Ой, да о чем вы говорите! Нас уже десять лет как запрещают. То запретят, то вроде разрешат. То гоняют, то вроде перестанут. Мы привыкшие.

Надо сказать, справедливости ради, что основной объект нового властного решения — торговка не очками и не сувенирами, а молоком и мясом неизвестного происхождения и подозрительного химического состава. Однако же можно предположить, что под эту гребенку начнут чесать всех.

И потерпят фиаско.