Юлия Меднякова, разведена
Впервые я насторожилась за полгода до свадьбы — в какой-то момент я поняла, что не было ни дня, когда на столе не было бы бутылки пива, коктейля или стопарика. Но выпивал мой жених по чуть-чуть, и поэтому мне как-то в голову не приходило, что мы имеем дело с алкоголизмом. А примерно через год после того, как мы поженились, он ушел в запой. У меня был шок: в моем представлении «запойный» — это деклассированный элемент, нарезающий круги вокруг пивного ларька. А тут передо мной был совершенно нормальный, любимый человек, да еще и обремененный высшим образованием.
После этого случая его как отпустило — он уходил каждые пять недель. Я в панике стала звонить его родственникам — и тут выяснилось, что эта проблема была у него и до знакомства со мной. А наш роман и свадьба вызвали у него такую эйфорию, что он просто очень надолго прекратил пить. Родственники его, разумеется, очень этому обрадовались. И не сочли нужным меня предупредить, что я могу столкнуться с такой неожиданностью. Но к тому времени, когда все вскрылось, у нас с ним уже был ребенок.
Сначала я пыталась убедить его в том, что этот образ жизни — не его, и не для него. Ответы разнились в зависимости от стадии, в которой он находился. В начале запоя говорил: «Ты все придумываешь». В середине и ближе к концу во всем со мной соглашался, но говорил, что ничего не может с собой поделать. После третьего запоя он сказал, что хочет пойти к наркологу. Я нашла врача, позвонила ему и стала рассказывать. Он меня перебил: «У вас все развивается по классическому сценарию, я могу вам сам рассказать, какие слова он произносит и какие действия предпринимает». Но делать-то что — спрашиваю. Врач мне отвечает: «Если он три дня не будет пить, его можно закодировать или зашить.» Я стала бороться за эти три дня.
Муж обещал держаться, потом исчезал и напивался. Затем у нас в квартире появились тайники — у него с выпивкой, у меня с деньгами (зарабатывала в основном я). Время от времени мы с ним перерывали весь дом: он в поисках денег, я — в поисках бутылок. Однажды, обнаружив целую батарею, не выдержала и сказала: собирай манатки. Он клялся и божился, я сдавалась... Началось новое — ближе к полуночи он шел проветриться, демонстративно вывернув карманы, показывая, что денег у него нет. Возвращался под утро мертвецки пьяным — алкоголик ведь и без денег обойдется, понятное дело.
У меня было ощущение, что в нем живут две натуры — не истинная и ложная, а просто два разных человека. И если первая его натура меня любила, то вторая — ненавидела.
Мы, конечно, развелись.
Интересно, что через полгода после развода он-таки зашился — просто потому, что организм стал отказывать. Зашили его на три месяца, по окончании которых все началось снова.

Арина Антонова, не замужем
Мы познакомились на первом курсе — он был такой очаровательный хулиган, длинноволосый говорун с вечной улыбкой на лице. Учиться он, кажется, не мог — я его чаще встречала на «сачке» и в коридоре, чем на лекциях. Поначалу я ничего такого за ним не замечала — ну, бывало, я встречала его под мухой или с похмелья. Не часто, совсем не часто. Я точно знаю, что он меня любил.
У нас был какой-то совершенно потрясающий роман: я несколько месяцев словно над землей летала. И он тоже. Мне бы, конечно, тогда увидеть, чем дело пахнет, — потому что он месяца через два после начала наших отношений стал являться пьяный. Я его так нестрого спрашивала, чего напился, мол, а он мне отвечал, что столько радости, сколько у него теперь есть, в него не вмещается. То есть не с горя пил, а от радости.
Со временем он стал жить у меня. Когда я его с мамой и папой познакомила, они спросили, не наркоман ли он. Я подумала — чего это им показалось? Нет, говорю, у него просто глаза такие. Родители к нему нормально отнеслись — видели, что со мной происходит, не мешали. Потом стали деньги пропадать у мамы и папы, из кошельков и карманов, а потом и из заначек, которые они делали. Тогда меня родители еще раз спросили, не наркоман ли он.
Потом я познакомилась с его родителями. Причем он меня приводил к себе домой исключительно днем. Я про себя отметила, что папа у него какой-то вечно хмурый, а у мамы лицо опухшее, — ну, подумала, люди немолодые, болеют уже. А однажды по стечению обстоятельств я к ним вечером поехала. Приехала — мне никто не открывает. В дверь колотила, как сумасшедшая, — соседка их вышла и говорит: чего колотишь, они там пьяные лежат уже. Я в ответ: ну чего брешете, мы поссорились с ней даже. А потом, когда дверь открыли, я там застала такое...
И я так понимаю, что он в этом с детства рос, то есть пути другого у него не было. И вот как-то он меня ударил. Я ему сказала, что если это повторится, я уйду. Это повторилось, и еще раз повторилось, и еще раз. Родителям я ничего не рассказывала, но мы чуть не каждую неделю ссорились и дрались...
Я видела, что он скатывается. Ему было всего 19 лет, и я понимала, что он съезжает в пьянку, причем катится очень быстро. Приходил под вечер и уже просто не вязал лыка. И так одна неделя, другая, третья. Я все это время рыдала. А потом у меня внутри что-то переломилось. Родители мои уже как родного его воспринимали, нашли ему нарколога. Тот его осмотрел и сказал мне, что парень безнадежен, у него нет даже зачатков воли. Конечно, просто заниматься им не хотел, — но это была правда. Никакой надежды не было.
Он перестал приходить домой, но иногда я обнаруживала его спящим на лестнице в непотребном виде. Я, может, плохая русская баба, но у меня уже не было к нему ни любви, ни жалости. Я подумала, что мне всего 19, и я хочу, чтобы у меня было в жизни еще что-то, кроме блевотины.
Он до сих пор жив, что удивительно, из универа его исключили, что неудивительно совсем. С родителями мы тогда поссорились — они считали, что я должна была за него бороться. Я так не считаю. Я вот одного не могу понять только. Когда по телевизору рассказывают, что какие-то народные мстители замочили торговца героином, все втихую радуются. Для борьбы с продавцами наркоты есть целая служба. При этом самая страшная отрава продается свободно на каждом углу. А я бы не возражала, если бы тех, кто производит спирт и торгует им, постигла бы та же участь, что и драгдилеров.

Надежда Макарова, замужем вторым браком
У меня в семье алкоголиков было три: мать, муж и свекор. В живых сейчас — одна мама.
Конечно, я не выходила замуж за алкоголика. Пил, как все, что называется. В компаниях, по праздникам, на днях рождения. Потом иногда по выходным, потом иногда в будни, потом всегда по выходным, а потом всегда и в будни.
Это развивалось долго. Странное дело — когда погружаешься в это потихоньку, постепенно, сам не замечаешь ту грань, за которой твой близкий человек становится алкоголиком. Диагноз мне стал понятен уже после развода, который — я в этом смысле нетипичная жена — произошел не по моей инициативе. А пока ты живешь, думаешь про себя: ну вот сейчас он выпивает, а захочет — и не будет. Он же не алкаш.
Мне много раз приходилось слышать, что он был наследственно предрасположен — у него отец пил запоем, но сейчас мне кажется, что это не аргумент. В России алкоголики были в семье практически у каждого, и если бы это играло столь важную роль, мы все были бы давно пациентами наркологов. Зато у нас есть кое-что другое — алкоголизм (в отличие, скажем, от наркомании) не считается тяжелым заболеванием. Реакций на чужое пьянство две: «Ну, выпивает человек» либо «Ах, бедненький, спился».
Мой муж алкоголиком себя не считал. Говорил: вот мой отец, когда выпьет — злой, а я, когда выпью, — добрый. Поэтому отец алкоголик, а я — нет. Муж пытался не пить, но становился злым, мрачным и агрессивным, и было уже непонятно, что хуже. Наш развод пришелся на кризис среднего возраста — он ушел, заявив, что ему надо менять в жизни все. Нашел женщину, полюбил ее и вскоре умер от алкогольного панкреатита. Ему было сорок лет.
Для того чтобы пойти лечиться, у нашего мужика должно случиться серьезное попадалово: уволили с работы, ушла жена. А если человек «просто выпивает», то для него пойти к наркологу — это добровольно унизить себя в собственных глазах. Только в нашей стране проводят разницу между «алкоголиком» и «пьяницей» — в то время как желание выпить вечером уже есть алкоголизм. Пока у нас не будут приняты жесткие меры, пока спиртное не будет исключено из продажи, из рекламы, из культуры — ничего не изменится. Страна будет спиваться.
Уже после развода я как-то в конце трудного дня вдруг поймала себя на том, что хочу выпить пива — более того, я уже оделась, чтобы за ним идти. И вдруг так испугалась, что полгода после этого вообще не прикасалась к спиртному.
Если вы задумались, нет ли такой проблемы — значит, проблема уже здесь.