I.

Странно, но распространенная в те годы чекистофобия никак не сказалась на его публичном имидже. Понятно, что его критиковали и ругали, но при этом никто не попрекал его чекистским происхождением, хотя именно он, Георгий Матюхин, был первым выходцем из спецслужб в руководстве постсоветской России, и, если бы карьера началась хотя бы десятью годами позже, может быть, погоны офицера КГБ и помогли бы ему удержаться во власти. Работал бы до сих пор, менял бы должности, писал бы статьи о чекистском крюке и пугал бы своим происхождением либеральную общественность. А может быть, и не пугал бы — видели мы чекистов и с более внушительной биографией, а Матюхин — ну да, ветеран Первого главного управления, но всего лишь капитан госбезопасности; ну да, работал несколько лет под прикрытием (изображал сотрудника советского торгпредства), но всего лишь в Уругвае. Ну да, после провала и высылки из Уругвая 17 лет работал во вполне «чекистских» учреждениях — от Международного инвестиционного банка СЭВ до Института США и Канады, — но клянется, что после отставки из КГБ никаких заданий больше не выполнял и, кажется, говорит правду, — в самом деле, выполнял бы — получил бы хотя бы майора. Поэтому, кажется, можно поверить, что его пригласили возглавить правление Госбанка РСФСР, вновь создаваемого на базе республиканской конторы Госбанка СССР, в общем, случайно — Руслан Хасбулатов был активным читателем экономической прессы, а он, Матюхин, часто публиковал в специализированных журналах свои статьи о зарубежной банковской системе — а статей в те годы было достаточно, чтобы считаться выдающимся специалистом в какой угодно области.

Республиканского Госбанка как такового в РСФСР не существовало никогда — до 1990 года его функции принадлежали союзному Госбанку, во главе которого стоял Виктор Геращенко (Матюхин до сих пор считает его главным своим врагом), а в 1990-м новые власти, а точнее — лично Матюхин, — основной своей целью поставили демонтаж всей госбанковской системы в РСФСР и создание на ее базе нового Центробанка.

— Госбанк, — говорит Матюхин, — был и государственным, и коммерческим, и Бог знает каким еще. Выдавал кредиты, давал деньги на зарплаты — нам в условиях появления коммерческих банков это было не нужно. Закон о Центробанке провели через Верховный Совет легко, и уже в декабре я возглавлял Центральный банк РСФСР — организацию, созданную по совсем другому принципу, чем Госбанк СССР.

Матюхин и Геращенко были настоящими пионерами союзно-республиканского противостояния в 1990 году. Михаил Горбачев и Борис Ельцин еще пытались делать вид, что, хоть и не во всем согласны, но, по крайней мере, не конфликтуют, а Геращенко с Матюхиным именно воевали — в восьмиэтажное здание конторы Госбанка по РСФСР на Октябрьской площади рядом с МВД Матюхина с его мандатом от Ельцина просто не пустила охрана, пришлось собирать целую делегацию народных депутатов России и буквально штурмовать здание. Даже «павловскую» реформу января 1991 года, когда в течение двух дней нужно было обменять пятидесяти- и сторублевые купюры образца 1961 года на новые, Матюхин считает эпизодом именно этой борьбы, не имевшим больше никакого практического смысла.

— Геращенко хотел показать, что мы не справимся с такой операцией, провалим ее, и он сможет сказать — посмотрите, какой же это Центробанк, они же ничего не умеют делать. Но мы сумели, обменяли все.

II.

Матюхин был несравнимо менее опытным банкиром, чем Геращенко, но, как ни удивительно, в конфликте с союзным Госбанком российский Центробанк одерживал победу за победой. Региональные конторы Госбанка СССР Матюхин объявил Главными управлениями Центробанка России — в обмен на обещание с 1 января 1991 года исполнять указания только российских структур, региональные госбанковские структуры получили повышение в статусе и, что более важно, в зарплате для персонала. Тогда же в регионах стали создаваться расчетно-кассовые центры (РКЦ) — их Матюхин до сих пор считает главной своей заслугой перед российской финансовой системой.

— Даже Гайдар не понимал, зачем нам это нужно. А это же очень просто все было. Вот, создается коммерческий банк — как он будет вести расчеты с другими банками? Наличность, что ли, им возить? Создание РКЦ сняло проблему взаимных неплатежей. Только в Москве нам удалось создать РКЦ не сразу, московское главное управление меня уболтало — мол, зачем нам РКЦ, у нас такой компьютер есть. Ну и мы за это здорово поплатились — в марте 91-го застряли все московские платежи. Пришлось мобилизовать женщин из провинциальных управлений — привезли их в Москву, они ночами сидели у нас на Октябрьской, разбирали мешки с платежками. Разобрали. Потом и в Москве создали РКЦ.

Может быть, главный термин, оставшийся от тех времен и от матюхинской банковской системы — это «авизо». Слово, которое сегодня практически не используется без дополнения — если «авизо», то «чеченские».

— Чеченские авизо — это не моя история, — говорит Матюхин. — Они же были фальшивые, какое же фальшивые авизо могут иметь отношение ко мне? Сама по себе система была очень разумна — клиент вносит деньги в Москве, а клиент в Свердловске, которому эти деньги адресованы, получает их уже на месте. А авизо — это телеграмма из Москвы в Свердловск, в которой написано, что деньги переведены. Операционистка в банке берет у получателя эту телеграмму, звонит в банк, в который приходил отправитель, и спрашивает — а что, правда ли, что клиент внес деньги? Но чеченцы подкупали операционисток, и они никому не звонили, просто выдавали и все.

Матюхин вспоминает, что, начиная с осени 1991 года, президент Чечни Джохар Дудаев «мучил нас телеграммами — пошли наличку, пошли наличку».

— А я видел, что там у них в Чечне творится, и эти телеграммы игнорировал — ну, тянул время. Меня чеченцы с угрозам встречали у подъезда, я был вынужден ходить на работу через черный ход. А потом я уехал во Францию, и Руслан Имранович Хасбулатов как верный чеченец отправил в Грозный несколько «камазов» с наличными. Я, когда вернулся, говорю ему — вы что натворили? А он отвечает — вы что, меня же неправильно поняли, я не это имел в виду. А разбираться уже поздно, деньги-то ушли.

III.

Поездка во Францию, о которой вспоминает Матюхин, — это тоже вполне характерная история из жизни российского Центробанка первых лет его существования.

— Денег на командировки у нас не было никаких, баланс был нулевой. А ездить было нужно, перенимать опыт, консультироваться. У нас же всей техники было — арифмометры и счеты, я компьютера-то в жизни не видел. Надо было ездить. И вот я писал — французам, немцам, англичанам: «У нас нет денег... Если вы оплатите...» Они оплачивали — и дорогу, и проживание, и еду. Ездили за счет принимающей стороны.

Сейчас даже трудно понять, что было главной бедой Центробанка в те времена — бедность или неопытность. Жулики — и внутренние, и внешние — окружали главное финансовое учреждение демократической России с самого прихода Бориса Ельцина к власти.

— Прохиндеев всегда много, как и сейчас вокруг наших фюреров, — говорит Матюхин. — Но нам тогда все было в новинку. В конце девяностого, когда возник сильный дефицит наличности, мы решили печатать чеки Центробанка. А Гознак — в руках Минфина СССР, нас они и слушать не хотят. Стали искать альтернативные способы напечатать эти бумаги. И тут один пронырливый человек говорит — у меня тут есть обойная фабрика, я напечатаю. Ну и напечатал — чуть ли не цветочек. Я забраковал, конечно. Так мы чеки и не выпустили.

Главный финансовый скандал тех времен — дело Фильшина, о котором много писали в газетах. Вице-премьер Геннадий Фильшин весной 1991 года попытался вывезти из СССР 70 миллиардов рублей наличными.

— Это вообще был анекдот. Фильшин где-то услышал, что швейцарские банки покупают валюту любых стран мира по официальному курсу, и договорился с кем-то продать за доллары 70 миллиардов рублей. Силаев очень загорелся — у нас ведь валюты не было вообще, а тут такие деньги. Ельцин тоже рад был. А я говорю — вы что, у нас ведь в обороте всего 70 миллиардов! К тому же это — несколько эшелонов, под завязку набитых наличностью. Если один миллион трешками и десятками — это 16 килограммов, то представьте, сколько тонн весит 70 миллиардов. Естественно, так все и заглохло, только опозорились.

Проблему нулевого баланса российского Центробанка, впрочем, удалось решить тогда же — еще при жизни Советского Союза, — и тоже вполне оригинальным способом. Борис Ельцин выписал Центробанку 50 тонн золота из Гохрана СССР.

— Привезли эти слитки к нам на Октябрьскую, сгрузили в подвал, я спускался смотреть — золото, настоящее. Теперь мы могли не краснеть, отвечая на вопросы иностранных партнеров о том, какой у России золотой запас. Хотя партнеры, конечно, были те еще. У меня до сих пор хранится письмо из Италии от какого-то рыцарского ордена, который под залог этих 50 тонн обещал нас кредитовать на 100 миллиардов долларов наличными. Мы же не знали, что таких денег просто не бывает, физически. Я ездил к этим итальянцам, разговаривал с ними. Смех один.

IV.

В августе 1991 года Верховный Совет РСФСР отстранил (как потом оказалось — на несколько дней) Виктора Геращенко от руководства Госбанком СССР. Занять кабинет в здании Госбанка на Неглинной Матюхину удалось только в декабре, уже после Беловежских соглашений.

— Первым делом, — вспоминает Матюхин, — спустились в хранилища — а золотишка-то нет. По всем бумагам проходило, что у Госбанка — 300 тонн золота, а в хранилищах — ни грамма. Это уже потом я узнал, что все это золото еще в августе на пароходах вывезли за границу, но кто вывез — не знаю, и знать не хочу, а то мне голову открутят. 12 миллиардов долларов на счетах Внешэкономбанка за границей — тоже куда-то перевели, концов не найдешь. Сейчас много кто на эти деньги живет, как вы можете догадаться.

Впрочем, в первые постсоветские месяцы Матюхину было не до золотоискательства — перед Центробанком стояли гораздо более скучные задачи. 2 января 1992 года правительство Егора Гайдара объявило либерализацию цен.

— Мне никто ничего не сказал, — жалуется Матюхин. — Об отпуске цен я узнал из новостей по радио. Цены выросли, а деньги остались те же — трешки, пятерки, десятки. Их сразу же стало не хватать, мы даже ветхие купюры перестали утилизировать — а не то совсем все обрушится. Наконец, удалось договориться с Гознаком, чтобы печатать новые деньги — уже не десятки, а тысячи. Депутаты, конечно, подняли хай, что стимулирую инфляцию, — но что мне еще оставалось.

Купюры в 200, 500 и 1000 рублей были разработаны еще в советское время — на них был нарисован Ленин и герб СССР. Купюру в 5 тысяч рублей делали уже с российской символикой — герба на ней не было вообще, зато была подпись Матюхина. Это единственная в постсоветской истории купюра с автографом главы Центробанка.

— Регулярно проводились совещания насчет новых денег. На одном из них я сказал, что не понимаю, почему мы не можем, как во всем мире, — там ведь, как правило, везде купюры выпускаются с двумя подписями. Глава Центробанка и главный казначей. Давайте, мол, и мы так же будем делать. Казначея у нас не было, поэтому расписался только я — и, надо сказать, не уследил. Во всем мире подписи стоят внизу купюры, а у нас сделали с краешку, на белом поле, где водяные знаки. За это меня тоже критиковали, хотя, по-моему, такой подход правильнее, чем анонимные деньги, за которые непонятно кто отвечает — то ли Большой театр, то ли Зимний дворец. Но Геращенко, когда вернулся, первым же решением изъял эту купюру из оборота. Даже не знаю, осталась ли она у меня. Вроде бы жена такие вещи собирала, надо бы у нее спросить.

V.

Купюра с автографом — это, впрочем, был уже прощальный поклон основателя российского Центробанка. Матюхин говорит, что был уверен в своей скорой отставке хотя бы потому, что у Бориса Ельцина была склонность «просто так», для видимости активной деятельности раз в несколько месяцев менять руководящие кадры. «Ему доставляло удовольствие, — говорит Матюхин, — вот так вот кулаками размахивать и басить: „А мы его уже сняли!“». Но, видимо, это уже такая аберрация памяти. Назначение и отставка председателя Центробанка — это была компетенция Верховного Совета, а Руслан Хасбулатов, несмотря ни на Ельцина, ни на депутатов, ни на прессу, достаточно долго покровительствовал Матюхину.

О прессе, между прочим, разговор особый. О Матюхине в газетах 1992 года писали крайне сурово. Вот, к примеру, заметка Александра Минкина «Недобитый Матюхин добивает Родину-мать» в «МК» от 3 апреля: «Промолчал парламент России. Им русским языком говорят: Родину — грабят. А они молчат. Не поняли? Оглохли? В любой стране, претендующей числиться демократической, у банкира и у спикера потребовали бы объяснений.

Ничего. Молчание — золото. Божья роса.

Такое ощущение, что хотят оттянуть развязку до каких-то очень крутых изменений в государственном положении. Таких крутых, что по радио и ТВ сплошное «Лебединое озеро»«.

— Я вообще-то сам виноват, — говорит Матюхин. — В одном интервью сказал, что, мол, есть у нас банки, которые создавались не вполне честно — вот, например, «Менатеп». Ходорковский мне этого не простил. Я-то его сначала воспринимал как такого мальчика безобидного — придет на совещание, сядет в углу и записывает, слова не скажет. Но злопамятный. Подал на меня за это интервью в суд. Я говорю: хорошо, давайте судиться, у меня-то на вас материала много, пускай все узнают. Он тут же отозвал иск, а я получил возможность убедиться в его злопамятности. Начали меня через Минкина поливать.

VI.

О своей отставке Георгий Матюхин узнал, когда находился в Твери — проводил какое-то очередное совещание региональных банкиров. Позвонили из Верховного Совета, сказали, что нужно срочно заехать к Руслану Хасбулатову. Поехал. Кто переубедил Хасбулатова по поводу Матюхина — так до сих пор и не известно, но спикер сказал председателю Центробанка: «Есть мнение, что вам стоит оставить свою должность».

— Я подумал — если уж и Руслан Имранович меня продал, то что мне здесь делать? Сел и сам написал заявление по собственному.

Было тогда Матюхину 58 лет. Ему, конечно, назначили пенсию — 333 рубля, но работать все равно хотелось, возраст и здоровье позволяли. Устроился советником в банк «Горный Алтай» — банк через несколько лет развалился. Потом «Диалог-оптим» — такая же история. Начал преподавать в Академии внешней торговли, заведовал даже кафедрой, «но очень скоро туда массово пошли слушатели, поступившие за взятки. Читаешь лекцию, а на тебя смотрят пустые глаза, даже страшно. Плюнул я и ушел оттуда».

В 1999 году, когда работы уже совсем никакой не было, Матюхин позвонил работавшему тогда в Кремле своему сослуживцу по Институту США и Канады Андрею Кокошину: «Помогите, помираю!» Кокошин переадресовал просьбу в Центробанк, и через несколько дней Матюхину позвонили из приемной Виктора Геращенко: «Мы решили выделить вам пособие, прибавку к пенсии».

— Я спросил сколько? Они говорят — сто рублей. Это плевок был просто, я ужасно обиделся. Даже оформлять это пособие не стал — на метро больше потрачу. Зато сейчас нормально все, Игнатьев мне прибавку назначил хорошую — тридцать тысяч, спасибо ему.

Было бы странно, если бы Сергей Игнатьев обидел своего бывшего шефа — в 1991-1992 годах нынешний глава Центробанка работал у Матюхина заместителем. А с Виктором Геращенко Матюхин случайно встретился года два назад — у стола на каком-то фуршете.

— Он мне сказал: «Здравствуйте и до свидания», — вспоминает Матюхин. Он очень не любит Геращенко, а Геращенко — очень не любит его.

А на самом деле — оба они хороши.