Звучит музыка.

Алексей Романов:

Я рад представить нашей аудитории гостя. У нас в гостях Антон Аркадьевич Ровнер — современный московский композитор. Кроме того, что он является композитором, он является еще докторантом Московской государственной консерватории. То есть он — человек, думающий о музыке, не только пишущий. Надо сказать, что у Антона Аркадьевича были выступления и в Риге, он частый гость в Латвии. Об этом он расскажет сам.

Антон, какое музыкальное образование вы получили? Оно весьма необычно, не так часто встречается среди ваших коллег. Можно об этом для начала для наших читателей?

Антон Ровнер:

Поскольку мои родители эмигрировали в Америку, когда я был маленький, я учился в Америке. Начал я свою музыкальную учебу в субботней школе при Джулиардской школе (консерватории) в Нью-Йорке, потом в самой Джулиардской школе. После этого я учился в университете Rutgers в штате Нью-Джерси, там я получил американскую докторскую степень. Еще я стажировался в Московской консерватории, приезжал из Америки на один год. С 1997 года я живу в Москве. Последние 6 лет я учился в Московской консерватории на кафедре междисциплинарных специализаций музыковедов у Валентины Николаевны Холоповой. Написал диссертацию об очень интересном модернистском композиторе Сергее Протопопове и защитил ее в октябре 2011 года в Москве.

Я пишу музыку преимущественно камерную, фортепианную и вокальную. Написал два оркестровых сочинения, но они еще не были исполнены, так как исполнять оркестровую музыку в наше время очень непросто. Многие из моих камерных сочинений, для больших и малых составов, звучали в Москве и в других городах России. Среди моих последних сочинений — пьеса «Гильгамеш» для восьми инструментов по мотивам поэмы моего отца, Аркадия Ровнера, о герое древнешумерского эпоса, три вокально-инструментальные пьесы на стихи Даниила Хармса для женского голоса, флейты, скрипки и контрабаса, «Фантазия» для арфы, музыка к пока еще неосуществленной театральной постановке романа моего отца «Небесные селения» для девяти неординарных инструментов (флейты, кларнета, фагота, фортепиано, двух скрипок, альта, виолончели и контрабаса). В Латвии было два раза исполнено мое сочинение для четырех кларнетов «Дорога в никуда», которое было навеяно стихотворением московского поэта Владимира Ковенацкого. Это сочинение по-просил меня написать рижский квартет кларнетов Quatro Differente, директором которого является кларнетист Марина Видмонте; этот ансамбль исполнил его в Риге и в Огре. Затем эту пьесу другие музыканты исполнили в Венесуэле, а уж потом в Москве.

Мне посчастливилось принимать участие в летних курсах, которые называются «Международный музыкальный лагерь». Эту летнюю школу организуют две латышки из диаспоры, живущие в Америке — композитор Даце Аперане и органистка Ингрида Гутберга. Это замечательное мероприятие, которое проходит раз в два года. Раньше оно проходило в городе Огре, а сейчас — в Сигулде. Туда собираются лучшие композиторы, музыковеды и исполнители Латвии и показывают свое мастерство, преподают молодым студентам и читают лекции. В этом лагере я познакомился с такими ведущими композиторами как Петерис Васкс, Петерис Плакидис, Имантс Земзарис, Селга Менце и Имантс Межараупс —композитор, родившийся в Америке, но оставшийся жить в Риге. Мне очень хорошо знаком музыковед Борис Аврамец, очень хороший специалист во многих областях: в современной латышской и русской музыке, старинной и этнической музыке, много сделал для музыкальной культуры Латвии; устраивал множест-во разнообразных и интересных фестивалей и активно занимался педагогической деятельностью. Я знаком со многими хорошими латышскими исполнителями, такими как исполнитель на ударных Лариса Пузуле и скрипач Андрис Бауманис. Кроме того, в Латвии появилась талантливая группа молодых композиторов, которые достигли больших успехов в сочинении авангардной музыки, чья музыка с большим успехом исполняется в Европе. Это Андрис Дзенитис, Янис Петрошкевич, Роландс Кроландс, Анита Миезе, Санта Ратниеце, Гундега Шмите и другие.

Алексей Романов:

Вы сын Аркадия Борисовича Ровнера — писателя, литератора, поэта, мистика и главы Гурджиевского движения. То есть это далеко не случайные сочетания. Более того, вы сын своей матери — Виктории Андреевой, известной и тонкой поэтессы. И, естественно, в этой среде, в которой вы оказались, влияние на то, чем вы занимаетесь как композитор, я думаю, нельзя не учитывать. И по этой причине, конечно, у меня был бы следующий вопрос: насколько вы близки к тому, чем занимается ваш отец и соответственно мир поэзии, который представляла ваша мама. Как мне кажется, вам он далеко не чужд. Какое отношение к сочинительству имеет эта сторона биографии?

Антон Ровнер:

Я бы сказал, что прямое. Я вовлечен в деятельность моего отца. Я тоже изучаю разные мистические традиции и пробую скромным образом претворять их в жизнь, в практику. Меня интересуют традиция Гурджиева, буддизм, суфизм, христианский мистицизм, учения других мистиков конца XIX и начала ХХ века. Я также живо интересуюсь литературными трудами моих родителей и круга их друзей — поколения писателей, поэтов и философов, которые, к сожалению, пока еще не получили должного признания. В советское время это было запрещенной литературой, но и сейчас они не стали достоянием широкой публики. Но, тем не менее, и тогда было и сейчас есть небольшое количество людей, которые активно интересуются и читают произведения этих авторов. Я могу горячо рекомендовать поэтическое и прозаическое творчество Аркадия Ровнера и Виктории Андреевой. Помимо того, достойны внимания ленинградский поэт Леонид Аронзон, который умер в 1970 году в возрасте 31 года, Илья Бакштейн, эмигрировавший в Израиль и умерший в 1999-м году, и Леонид Чертков, который жил в Москве и Ленинграде, потом эмигрировал в Париж, а последнее время жил в Кельне. Я должен упомянуть интересного поэта Станислава Красовицкого, который писал стихи в 1950-е, а в 1960-е годы отказался от поэзии, резко обратившись в христианство. Тем не менее, его стихи ходили по рукам, но до сих пор он не разрешает их публиковать. Это весьма самобытные авангардные стихи, которые очень необычны для того времени.

Как композитор я скажу, что для меня музыкальная деятельность неотделима от контекста широкой культуры. Нельзя погружаться сугубо в ремесло, а надо быть сведущим в литературе, искусстве, а также в философских, этических и эстетических направлениях нашего времени и предыдущих веков.

Алексей Романов:

Приблизимся более плотно к музыкальному амплуа. Вы для себя в композиторстве, в музыке считаете необходимым заниматься изучением какой-либо традиции, посвященной религиозному, мистическому опыту. Либо это Гурджиев, либо это какая-то другая сторона суфизма, буддизма. Но, тем не менее, в музыке вы являетесь авангардистом, можно так сказать? А что в таком случае авангардизм, и может ли авангардизм обойтись без такого рода мистической подоплеки?

Антон Ровнер:

Сначала отвечу на ваш вопрос об авангардизме. Авангардизм, грубо говоря, это отказ от привычных средств выражения и внедрение новой техники, которая непривычна большинству слушателей. Конечно, можно сказать, что я являюсь авангардистом — но это очень условно. Для широкой публики, которая может не сразу понять такую музыку, мое творчество может показаться, что оно относится непосредственно к авангардизму. Тем не менее, у меня есть некоторые сочинения, которые гораздо более традиционны, которые обладают романтической манерой и гораздо более доступны рядовому слушателю, а также есть сочинения, которые органично сочетают черты авангарда и традиционализма. Однако большая часть моих сочинений, действительно, следует новым музыкальным путям. С точки зрения крайних авангардистов мои новшества очень умеренные. Гораздо более авангард-на и радикальна музыка у таких мэтров, как Карлхайнц Штокхаузен, Джон Кейдж и Ианнис Ксенакес, которые действительно привели музыку к пределу новизны. Я отнюдь не такой радикал, как они.

По поводу второй половины вашего вопроса, а именно: связан ли авангардизм с мистическими настроениями или нет, я могу сказать, что, с моей точки зрения, он имеет прямое отношение к области духовного развития. Такое же прямое отношение имеет и вся музыка, и все искусство, созданные до возникновения авангарда. Надо сказать, что вообще испокон веков, особенно в древности, музыка была неотделима от сакрального начала. Следует признать, что религиозная музыка, созданная в наше время, отнюдь не всегда обладает глубоким духовным потенциалом, а иногда превращается в прикладное искусство, созданное для социальных институтов. Тем не менее, если изучать историю культуры, мы можем наблюдать, что изначально музыка и композиторы, которые ее сочиняли, служили духовным традициям. Творчество этих авторов было неотделимо от того, что стоит за каждой из многих религий — в стремлении к облагораживанию человека, к достижению более высоких состояний, к усовершенствованию самого себя. В Древней Греции музыка была неотделима от этики. В самой ранней европейской музыке, дошедшей до нас (за исключением тех немногих древнегреческих и древнеримских мелодий, которые были недавно найдены) — григорианский распев — представляет собой религиозное искусство, средство для прославления Творца, инструмент для достижения высокого уровня бытия, который превышает человеческий.

Алексей Романов:

А можно сказать, что музыка — это способ причастности человеческого восприятия к тому, что называется трансцендентным, онтологическим, метафизическим?

Антон Ровнер:

Безусловно. Со времен Просвещения, а может быть и раньше, со времен Ренессанса, искусство и музыка разделились на духовную и светскую. Помимо богослужебной музыки был создан другой вид музыки, целью которой было всего лишь развлекать слушателей или выражать субъективные эмоции. В данном контексте, можно сказать, что сакральная миссия музыки потерпела некоторый урон. Тем не менее, следует признать, что даже в области светской музыки лучшие композиторы всегда стремились к чему-то более высокому, чем развлекать публику или выражать субъективные меняющиеся настроения. В музыкальных шедеврах эпохи барокко, классицизма, романтизма и современности часто прослушивалось стремление к этическому и трансцендентальному началу. И в нашу эпоху композиторам весьма существенно задумываться об этих вопросах.

Конечно, вопрос о наличии этического и духовного начала в искусстве может показаться спорным и многие мне могут возразить. Многие люди могут посчитать, что искусство и религия являются разными областями, и что не следует их путать. Действительно, могу согласиться, что с чисто внешней стороны авангардные течения в искусстве и музыке отнюдь не всегда несут в себе сакральную тематику. Это особенно верно, поскольку религия очень многими трактуется очень поверхностно как набор определенных правил и механических ритуалов. У многих авторов, создающих произведения искусства, которые ими преподносятся как религиозные или сакральные, интересы или мотивации могут быть вполне человеческие, сугубо внешне культурные — или, вообще, прагматические. Тем не менее, меня интересуют в искусстве и в музыке такие образцы, где автор искренне стремится к более высокому состоянию, превышающему «человеческое, слишком человеческое», как его описывал Ницше. Стремление к трансцендентному явно присутствует в «Фаусте» Гете, в Девятой симфонии и поздних струнных квартетах Бетховена, в сочинениях Листа с религиозной тематикой, в операх Вагнера, в симфониях Брукнера и Малера. В ХХ веке также были композиторы, которые пытались разгадать загадки бытия и сверхбытия. Из авторов начала прошлого столетия выделяется Александр Скрябин, известный своими живыми мистическими идеями, а также Арнольд Шёнберг, который достаточно тесно соприкасался с мистицизмом. Это ярче всего выражено в его оратории «Лестница Иакова» с очень содержательным либретто, написанным самим композитором — хотя, к сожалению, он не завершил музыку данного произведения, написав только половину ее. В Америке был композитор Чарлз Айвз, который пытался выразить космические философские раздумья в таких сочинениях как Четвертая и Пятая «Вселенская» симфонии. Значительным композитором середины и конца ХХ века является Оливье Мессиан, который в своей музыке соединил католические идеалы, Индию и птиц. Весьма интригующей личностью второй половины века был Штокхаузен, который выработал оригинальные мифологические и религиозные идеи и концепции, выраженные в его цикле из семи опер «Свет», а также камерно-инструментальных сочинениях, таких как «Inori», «Stimmung» и «Mantra», в которых композитор обращался к традициям разных народов мира, органично сочетая их. Меня очень интригует композитор Джон Кейдж, которому в этом году исполняется сто лет. Раньше я считал его шарлатаном и смельчаком, но потом я осознал, что он является одним из самых серьезных и глубоких композиторов. Он сумел воплотить в своей музыкальной эстетике восточную эстетику и восточные религиозные традиции, такие как даосизм и буддизм. Он преодолел привычное нам в европейской музыке линеарное мышление, а также традиционную западную формальную структуру, развитие и субъективное самовыражение. Тем самым он направил музыку в сторону погружения в себя и ощущения реального, которое есть сверх-реальное — субстанции, лежащей по ту сторону нашего рационального мироощущения. Все это сочеталось у него с блестящим артистизмом, мастерством и парадоксальным чувством юмора.

Бывают случаи, что композитор по убеждению атеист, материалист и его волнуют социальные вопросы, которые, как может показаться, совершенно далеки от трансцендентного начала. Однако иногда даже у таких композиторов можно обнаружить стремление к духовному началу, значение которого автор может отрицать на словах. Например, итальянский композитор Луиджи Ноно, сторонник левых политических идей, который стремился выражать свои гражданские настроения при помощи музыки, тем не менее, сочинял музыку в авангардной стилистике, наделенной очень утонченным выразительным содержанием, ища новые средства выражения в контексте авангардной музыкальной техники. В последний период его творчества, от 1980-го года и вплоть до смерти, в 1990-м году, его музыка была насыщена предельно тихими, утонченными, деликатными звучаниями. Она действительно полна мистических атрибутов, и даже интересы композитора, не порывающие со своими гражданскими политическими взглядами, фокусируются на мистической тематике, на попытке разгадать загадки мироздания. Это выражено в его струнном квартете “Fragmente — Stimme an Diotima”, в большом сочинении “Prometeo” для оркестра и хора, в сочинении для скрипки и электроники “La lontananza nostalgica utopica futura” и в сочинении для двух скрипок с загадочным названием “Non hay caminar, hay que caminas”. Название последнего сочинения переводится с испанского как: «Путей нет, но идти надо вперед». Композитор увидел это изречение на стене средневекового монастыря в Испании. Во многом, данное изречение явно выражает ту ответственность, которую берет на себя человек, вставший на путь духовного развития — также и в тех случаях, когда он находится целиком в контексте одной из традиционных религий.

Алексей Романов:

Спасибо. Получается что музыка, где композиторы или понимают, или стремятся к этому, требуют трансцендентального опыта, чтобы ее услышать. Так теперь можно понимать ваше рассуждение?

Антон Ровнер:

В принципе, да, хотя не всегда это должно проявляться очень буквальным образом. Действительно можно сказать, что если раньше, в более ранние эпохи, искусство было непосредственно связано с духовными традициями, то в последние несколько столетий оно целиком перешло в область светской культуры. Существуют самые разные авторы, и я бы не сказал, что в наше время все люди искусства стремятся к трансцендентальному. Многие создают музыку, как и другие виды искусства, лишь ради самовыражения. У многих авторов, к тому же сугубо коммерческое отношение к своему искусству: они что-то напишут и получат заказ на другое сочинение — дальше их интересы не идут. У других авторов, которые на словах бравируют религиозными, мистическими и трансцендентными идеями, на деле в их творчестве этот элемент выражен не настолько, насколько в их словах — он выставлен сугубо на показ при полном отсутствии реальной внутренней жизни. Тем не менее, мне кажется наиболее существенной та музыка или другие виды искусств, в которых элемент возвышенного проявляется непосредственно и искренне. Как я уже говорил, это совершенно не значит, что в произведении должна буквально присутствовать сакральная тематика.

Мои пристрастия этим не ограничиваются. Меня интересует элемент выразительности в искусстве, в музыке, в частности, а также их причастность к широкой культуре, не обязательно религиозной. Весьма плодотворной бывает связь музыки и литературы, музыки и живописи, музыки и театра — это вполне соответствует творческим исканиям многих авторов в наше время. Область культуры, по своему определению, является вторичной по сравнению с областью сакрального, и в своих лучших проявлениях производна от последней. Тем не менее, сама по себе она является важным элементом творчества, в особенности, если она не обретает черты инертные или заезженные. Часто она получает более яркое проявление, когда несколько видов искусства сочетаются вместе.

Спрашивается, почему многие литераторы, художники и музыканты обращаются к авангардной технике, которая сложна и непонятна широкому слушателю? Потому что они стремятся к чему-то новому, ранее неизведанному, к выражению более глубинных эмоций более тонкими художественными средствами, так как прежние средства не способны выразить те пограничные состояния, которые авторы ХХ и XXI века пробуют зафиксировать. Сразу напрашивается параллель с глубинным духовным опытом, потому что любой человек на духовном пути, будь то в русле одной из традиционных религий или более независимых мистических направлений, стремится к новому, неизвестному состоянию, пробует преодолеть обыденное, инертное состояние и подняться на более высокую ступень. Авангардные направления в музыке, начиная с Шенберга и позднего Скрябина, по сути, были стремлением найти новые способы выражения художественных идей, которые трудно было выразить традиционными способами — в музыке мажорным и минорным ладами, в реалистической живописи и в других подобных формах. Фактически, сначала были стремления к новым способам выражения, а уж потом они стали «новыми видами техники». Василий Кандинский писал в своей книге «О духовном в искусстве» и в своей статье «О сценической композиции», что люди, которые стремятся к новым формам в искусстве, пытаются выразить то, что раньше не было выразимо. Тем самым они пробуют достичь нового уровня познания и более высокого уровня бытия — отсюда и рождаются новые виды техники. Естественно, что потом эти виды техники становятся разменной монетой и ими могут пользоваться авторы, которые далеки от высокого духовного уровня.

Алексей Романов:

Ваш отец, Аркадий Борисович, создал Институт культуры состояния или ИКС — аббревиатура на редкость впечатляющая, удачное сочетание в шифровке самой аббревиатуры. Есть ли среди последователей Гурджиева много всякого народа, который так или иначе этически находится в поиске? Как они относятся к вашей музыке? Есть ли слушатели среди ближайших последователей в общении вашего отца, в Институте культуры состояния и вообще в Гурджиевском сообществе?

Антон Ровнер:

Надо вначале подчеркнуть, что Институт культуры состояния не является, строго говоря, Гурджиевским направлением. Люди, причастные к Институту культуры состояния, изучают и применяют на практике разные традиции: суфистские, буддистские, христианские и многие другие. Хотя ИКС является объединением людей, устремленных к общей цели, оно достаточно свободное в идейном плане. Там существует то, что называют плюрализмом. Духовная практика трактуется в нем не механически, но достаточно обширно, поэтому в это простран-ство органично входит литература, музыка, живопись, а также и философия. В первую очередь, я очень рад тому, что эти молодые люди — и не очень молодые, — которые сами по себе находятся на разных уровнях духовного и этического развития, в нашем дружном сообществе соприкасаются с творчеством современных авторов — композиторов, художников и поэтов — в особенности тех поэтов, которые входили и входят (из оставшихся в живых) в круг моих родителей. В результате они учатся воспринимать это искусство, ценить его и, в целом, воспринимать новые формы искусства, литературы и живописи. Также как искусству необходим духовный контекст, также и духовное сообщество только выигрывает от соприкосновения с искусством. Когда это уместно, я предлагаю свою музыку на встречах и практикумах, проводимых Институтом культуры состояния. Большинство участников семинаров имеют возможность приобщиться к новой музыке. Некоторые не очень воспринимают ее, в особенности поначалу, но, приобщившись к ней, многие начинают вслушиваться и понимать ее — причем, не только мою музыку, но и музыку других композиторов, которую я демонстрирую на этих встречах. Поэтому я бы сказал, что в этой среде есть возможность прозвучать новой музыке, а слушателям — соприкоснуться с новыми течениями в этой области и соотнести этот пласт культуры со своими внутренними задачами.

Алексей Романов:

Кто из современных живущих композиторов вам близок в поисках, может быть вы с кем-то знакомы уже или слышали его произведения и можете со своими сопоставить, есть ли из ныне живущих?

Антон Ровнер:

В наше время многое стало непонятно — уже больше нет унифицированного стилистического направления, ни в музыке, ни в других видах искусства. Сам я также отнюдь не ограничиваюсь только авангардными композиторами в своих музыкальных пристрастиях. Есть композиторы, которые пишут достаточно традиционную музыку, которая тоже вполне достойная. Мой бывший преподаватель, американский композитор Милтон Бэббитт, является интересным представителем весомого, хотя во многом ограниченного направления сериалистов — он выработал свою нишу в музыке, которая является одной из многих, но не единственной. В ней превалирует рациональный и конструктивный элемент. К сожалению, многих композиторов, включая Бэббита, а также Штокхаузена и Кейджа, упомянутых мной, уже нет в живых, но, тем не менее, их музыка продолжает быть значимой. Если говорить о живущих композиторах, то в первую очередь мной должен быть упомянут французский композитор Тристан Мюрай, который сейчас живет в Нью-Йорке, представитель спектралистского направления. Он и его уже ушедший коллега Жерар Гризе создали интересное течение в современной музыке. Есть британский композитор Брайан Фернейхоу, создатель направления «новой сложности», где предельно динамическая музыкальная техника, как это ни странно, сочетается с эмоциональной выразительностью. Финский композитор Кайя Саариахо, которая сейчас живет в Париже — автор интересной новаторской музыки с утонченной фактурой. Эстонский композитор Арво Пярт, живущий более тридцати лет в Берлине — создатель новой для своего времени эстетики, уже выходящей за рамки сугубого авангарда, которая в наше время некоторым композиторам представляется как устаревшая и исчерпавшая себя. Его оригинальная манера сочетает новаторство и традицию, и в контекст последней он привносит стилистические элементы средневековой и ренессансной музыки, трактуя сакральное пространство музыки по-средством элементов ретро. В области русской музыки следует в первую очередь упомянуть уже умершего композитора, который был фактически родоначальником авангардного направления в России, в свое время я был с ним в дружеских отношениях, это Эдисон Васильевич Денисов, автор многих новаторских музыкальных произведений, который повлиял на два поколения композиторов, последовавших за ним. Среди московских композиторов есть авторы, достойные внимания. Можно назвать Владимира Тарнопольского, Фараджа Караева, Александра Вустина, Ивана Соколова, Марка Белодубровского и многих других. Я также дружу с интересными и талантливыми композиторами, живущими в других городах России, такими как Сергей Осколков, Александр Радвилович и Игорь Воробьев в Петербурге, Ольга Викторова в Екатеринбурге — кроме того они являются устроителями концертных абонементов и фестивалей современной музыки. Среди молодых коллег я хотел бы в первую очередь назвать двух сестер Анну и Татьяну Шатковских. Я уже упоминал имена композиторов Латвии, большинство из которых я считаю вполне достойными авторами, которые, несомненно, внесли свой вклад в современную музыку. Некоторые из них — авангардисты, в то время как другие обладают традиционной стилистикой. Все вместе они представляют достаточно пестрый конгломерат в музыке. Среди моих друзей и коллег в Европе достоин внимания швейцарский композитор Жан-Люк Дарбеллэ, посещавший мастер-классы, которые Денисов давал в Швейцарии, он до сих пор считает себя его последователем.

В контексте современной музыки существует много разных стилей и направлений. Вкусы у всех разные, поэтому неизбежно каждому из слушателей одна музыка понравится, а другая — нет. Тем не менее, если внимательно вслушаться, если войти в пространство современной музыки, то каждый может найти много интересных музыкальных феноменов на свой собственный вкус.

Алексей Романов:

Вопрос не только об этических соответ-ствиях, и не только о музыкальных. Можете ли вы составить этический диалог? Этот вопрос следует задать при обсуждении музыки и искусства, поскольку этика — это всегда поиск, а поиск — это всегда диалог. И, естественно, когда звучит музыка, уже результат того, что человек претерпевает движение различных технических трансформаций. Имеете ли вы с этими людьми музыкальные или этические соприкосновения?

Антон Ровнер:

Я далеко не всех знаю лично из тех, кого я упомянул, особенно европейских композиторов. Я бы сказал, что у всех композиторов на своем уровне есть какой-то диалог. К сожалению, надо признать, что очень часто люди искусства далеко не всегда в должной мере находят возможность развить элемент логической артикуляции, четкого выражения мыслей, даже в тех случаях, когда они у них есть. Поэтому наблюдается много случаев, когда начинаешь говорить с композитором о существенных проблемах, выходящих за рамки музыкальных, они в ответ произносят общие фразы, вроде «я познаю все только через свое искусство». Это весьма банально и, совершенно очевидно, уводит от разговора, и по сути представляет собой оправдание косноязычия. Я надеюсь, что музыка тех композиторов, а также сами композиторы, которых я упомянул, имеют связь с этикой. Я убежден, что музыка неотделима от других видов искусства, от культуры в целом, от литературы, от философии, от живописи и от внемузыкальных и сверхкультурных областей — от области этики и духа, в первую очередь. Очень часто по музыке композитора и по тому состоянию, которое оно несет, можно фактически определить, хороший он вообще человек или нет. Может быть у данного автора музыкальная техника безупречная, но чего-то не хватает, самого главного. Или в другом случае композитор, в чьей музыке техника на таком же высоком уровне, что и у первого, но в ней присутствует определенное качество, которое я могу ощутить и определить как качественное душевное начало. В редких случаях, слушая музыку знакомого мне композитора, я начинаю ощущать, что в нем присутствует то, что можно определить как высокое духовное состояние. Я верю в то, что композиторы, чья музыка мне близка, должны обладать этическим началом и стремлением к высоким идеалам, даже в тех случаях, когда в общении они могут проявлять себя весьма банально. Этика является лишь одной из сторон трансцендент-ного начала, и она может выражаться самыми разными художественными средствами. Фактически она является первой ступенью лестницы духовного познания, так как помимо этики в области трансцендентного имеется много других, более высоких ступенек. Но, тем не менее, без нее, действительно, невозможно освоить другие, более высокие ступени духовной стези. Я вижу непосредственную связь между искусством и этикой. Я могу сказать, что с некоторыми моими коллегами, с которыми я дружу, несмотря на часто возникающее непонимание и несмотря на то, что мы все живем в разных мирах, можно на том или ином уровне добиться какого-то взаимопонимания не только, когда я слушаю их музыку, но и когда я с ними разговариваю и даже когда я наблюдаю их поступки.

Алексей Романов:

От музыки мы перейдем к поэзии. Верно ли это, что вы знаете наизусть всего «Евгения Онегина» с любого места, в любом направлении? Кто-то рассказывал о соревновании, которое проводилось с вашими знакомыми, в котором вы вышли неоспоримым победителем.

Антон Ровнер:

Это несколько преувеличено. Естественно, как многие люди, выросшие в области русской культуры, я достаточно хорошо знаю многие фрагменты из «Евгения Онегина». Поэзия является очень важной областью для меня, очень важным видом искусства, я вчитываюсь в стихи многих поэтов, и классиков, и современных, и действительно знаю многие стихи наизусть. В целом мой интерес к поэзии идет нога в ногу с моим интересом к музыке. Естест-венно, из современных русских поэтов последних пятидесяти лет в первую очередь меня интересуют малоизвестные широкой публике авторы из круга моих родителей, чьи имена я упоминал раньше. Есть определенные авторы из английской и американской поэзии ХХ и начала XXI века, которые вызывают у меня не меньший интерес — такие как английские поэты Уильям Батлер Йейтс, Кэтлин Рейн, Роберт Грейвз и Ричард Маккейн, американские поэты Уоллас Стивенс, Эзра Паунд и Юджин Ричи.

Алексей Романов:

Если продолжить этическую тему от музыки к поэзии, то я хотел бы задать следующий вопрос. Меня поразило одно утверждение Аркадия Борисовича, которое он делал несколько раз. Мне с ним на эту тему побеседовать более подробно не удалось, поэтому вопрос я задам вам. Он резко различал поэзию настоящую, назовем ее этической поэзией. Это, с одной стороны, те авторы, которых вы уже называли, Ковенацкий, Аронзон, Виктория Андреева, а с другой стороны, те официозники, всем извест-

ные, вроде Вознесенского, Евтушенко. Последние могут в техническом отношении быть безупречными и блестящими. Они признаны официально и, естественно, широко издавались и были известные многим. Однако, помимо них были и другие поэты, чьи стихи не издавались ни в то время и не сейчас — часто по этическим соображениям. Как вы сами говорите, некоторые из них не хотят издаваться до сих пор. Иными словами, все-таки существует такая грань, и получается, несмотря на то, что технически и то, и другое произведение достойно называться поэтическим, тем не менее, этический заряд разный, и это возможно отличить. Как вы можете отличить музыку этическую, виртуозную, великолепную от светско-развлекательной, коммерческой или прикладной?

Антон Ровнер:

Вкусы, конечно, в поэзии, как и в музыке, самые разные. Но меня действительно интересует первая перечисленная группа поэтов, которые мало были известны в советское время и продолжают быть невостребованными сейчас. Часто встречается печальная ситуация, когда в советское время достойных авторов не публиковали, и сами они предпочитали не печататься, нежели порывать с его внутренним голосом и с теми поэтическими находками, которых они достигали в своем творчестве. Был краткий период эйфории в конце 1980-х и вначале 1990-х годов, когда стало возможным все публиковать и когда у некоторых этих авторов появлялись публикации в ведущих журналах. Затем, когда коммерция одержала верх, они опять перестали фигурировать в культуре России — за исключением периодических выпусков малотиражных книг за счет энтузиастов, которых весьма трудно распространять в коммерчески настроенных книжных магазинах. Естественно, это очень острая проблема, которая и сейчас злободневна не менее, чем раньше. Есть авторы в литературе, музыке и искусстве, которым важней социальный успех, чем следование внутреннему голосу. Они устанавливают необходимые контакты с влиятельными силами, политическими или коммерческими, и пишут именно такие произведения, которые могут принести им успех. В то же самое время есть авторы, у которых нет социальной практической жилки, которые пишут еще более достойные произведения, будь то поэтические или музыкальные, чем авторы, входящие в первую группу, но эти произведения почти неизвестны совершенно не по их вине. Искусство является тем, за что самим авторам нужно платить — причем отнюдь не только буквально в денежном смысле, заботой о здоровье и, в некоторых отдельных случаях, даже о жизни. Как говорил с горечью один мой коллега в Нью-Йорке, композитор Джонни Райнхард, «ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным». Это стало крылатой фразой, которая обрела популярность среди моих друзей и друзей моего отца. Очень часто судьба нас ставит в такое положение, в котором если мы хотим совершить поступок, соответствующий этическим принципам, нам еще приходится за это платить. Получается, что для того, чтобы сделать доброе дело, надо платить за него. Как писал профессор философии Арсений Чанышев, много лет сочинявший стихи в стол под псевдонимом Арсений Прохожий, «творить добро — опасная работа». Несмотря на все эти трудности, талантливые авторы в конце концов находят читателей и слушателей, которые ценят их творчество. Сначала таких ценителей единицы, но потом их становится гораздо больше. Хочется верить, что придет время, когда эти бескомпромиссные авторы, обладающие высоким этическим началом и причастностью к подлинной культуре, обретут свое заслуженное признание. Поэты из круга моих родителей, чье творчество представляет для меня интерес, обладают самой разной эстетикой и стилистикой. Среди них можно обнаружить традиционалистов и модернистов; некоторые из них работают в стилистике абсурдизма и парадоксализма и поэтому могут при первом прочтении казаться наивными или шокирующими, в то время как творчество других нежно и лирично; есть авторы с жесткой стилистикой, а есть с прозрачно-утонченной манерой письма.

Начну с самого парадоксального из них.

Владимир Ковенацкий, поэт который был очень близким к мистическим кругам Москвы в 1960-е и 70-е годы, умер в 1986 году.

«Монархический романс»

Прозвучал таинственно и нежно

По карнизам голубиный стон.

В мантию, закутавшись небрежно

Император вышел на балкон.

Возле самодержца не стояли

Стража с автоматом под полой.

С набережной узкого канала

Дворник помахал ему метлой.

И как провинившиеся духи

Медленно с уходом темноты

Расползались пьяницы и

И кругом охрипшие коты.

Наползала утренняя свежесть

День и ночь связующая нить

Сумасшедший добыт самодержец

На рассвете вышел покурить.

А вот стихи Леонида Арамзона «На небе молодые небеса».

На небе молодые небеса,

И небом полон пруд,

И куст склонился к небу.

Как счастливо опять спуститься в сад

Доселе никогда в котором не был.

Напротив звезд, лицом к небытию,

Обняв себя, я медленно стою.

И снова я взглянул на небеса.

Печальные твои глаза лица

Увидели безоблачное небо

И в небе молодые небеса.

От тех небес, не покрывая глаз,

Любуюсь ими, я смотрю на вас.

Или стихотворение моей мамы — Виктории Андреевой.

ты — формы слепок в лаве естества

в змеящемся потоке превращенья

ты — натяжение вектора без тени

ты — тень усилий без труда

ты — голос пересекшей высоты

незримого строения стропила

ты — заземления постыдная картина

падение высокого листа

ты — нисхожденье

вниз — хожденье

Ты снисхождение

к глубинам плана бытия

где нужен знак

остужен голос

дыханье синего без дна

Илья Бакштейн, очень загадочный поэт, который эмигрировал в Израиль. Он был связан с подпольными мистическими кругами Москвы и создал свою собственную весьма необычную поэтическую стилистику.

Я надел легковетренник спелый,

На котором струится волна

И душа моя смотрит на тело,

Будто в теле совсем не она.

Будто кто-то виной ее бросил

В мой задумчиво тонкий тростник

И тростник холод тоненько просит:

Отпусти, ты ошибся, старик.

И, наконец, стихотворение моего отца — Аркадия Ровнера.

СВЕРЧОК

а зимней музыкальной ночью

цвела поземка зрел миндаль

душа заглядывалась вдаль

и музыкой была метель

казалась вьюгой фисгармония

орган и клавишей ряды

сигары дымовые норы

и домовые коридоры

а музыкальная зима

сходила медленно с ума

цвела фиалка зрел миндаль

казалась вьюгой фисгармония

цвели на крышах антиномии

и анемоны и герань

смычок и флейта и гортань

я простудил вчерашний вечер

вы тоже не были на встрече

кого встречали? кто кого

но это впрочем ничего

бачками втиснулся в чуть приоткрытый

тоннель Василий Львовичем прорытый

и в ужасе отпрянул прочь:

глядела не мигая ночь

и без пощады тьма —

сводила медленно с ума