ИНТЕЛРОС > №26, 2011 > Интимные заметки о поэзии Александра Сенкевича (философическое эссе)

Владимир Соколов
Интимные заметки о поэзии Александра Сенкевича (философическое эссе)


22 марта 2011
Вы никогда не задумывались, зачем нужны литературоведы? Я прочитал много хороших книг о Лермонтове, но поэта Лермонтова я так и не полюбил. Я мог бы ничего не читать о Пушкине, но он все равно был бы моим поэтом.
           Конечно, интересно узнать, что вдохновило поэта на такие пылкие строки: «Лишь юности и красоты / Поклонником быть должен гений». И почему Лондон «щепетильный», и кто эта Г***: «Все в ней гармония, все диво, / Все выше мира и страстей...» Но не более того. Само же вещество поэзии трепетно ное и необъяснимое. Как любовь. Или она есть, или ее нет...
           Меня давно уже не трогает реалистическая живопись. Не трогает чувственно. Возбуждается только разум. Начинаешь раздумывать: что за человек на полотне, как можно красками столь достоверно передать переливы бархата и холодный блеск лунного света и почему же раньше женская дородность была символом красоты?.. Рассуждаешь, предполагаешь. Чувства же молчат. Они напрягаются, трепещут только от картин загадочно неопределенных, красочно размытых, импрессионистических, сюрреалистических и бог знает каких еще «ических».
           Я люблю классическую музыку, но «струны моей души» затрагивает и музыка авангардистская, и даже какофоническая.
Наслаждаюсь классическим театром и потрясаюсь модернистскими постановками.
           Но вот подошли мы (нет! я подошел) к СЛОВУ и — стоп. Никаких «измов», модернов, нарочитую усложненность взамен ясной классики душа моя не принимает. Чувственные изыски принимает, психологические изломы потрясают, экзерсисы в эпитетах, сравнениях волнуют. Заумность стиля, кроссвордность изложения, энциклопедичная бравада утомляют и отвращают. Совершенно наугад открываю «Анну Каренину» и, как гурман, смакую: «Она вышла быстрой походкой, так странно легко носившею ее довольно полное тело», или «...постав головы Анны»... Каково — «постав головы!» Это проза.
           Поэзия еще прозрачнее, яснее. Когда я говорю о простоте поэзии, речь не идет о простоте примитива. Речь идет о чуде. О совершенно загадочной, необъяснимой, волшебной, фантастической способности из обыденных слов, простых конструкций создавать то, что тебя потрясает.
                      Сквозь волнистые туманы пробирается луна,
                      На печальные поляны льет печально свет она...
           Известные строки. Простые слова, простые эпитеты. Но таинство поэзии в том, что все (то есть каждый!) чувственно приняли эти строки как свои переживания, свою красоту, свою природу.
           Гениальные, недооцененные, часто неправильно толкуемые слова Пушкина: «Поэзия должна быть глуповата». В них же — суть технологии стиха.
           «Умность» — воздействие через разум. «Глуповатость» — воздействие через чувства.
           Ни в коем случае я не отделяю поэзию от разума. Напротив, она зачастую дает ему больше пищи, чем тома научных теорий. Но — через вибрацию чувств, а не через логику схемы.
           И еще. Конечно, я немного лукавил, когда писал о необъяснимости того, как из простых слов возникает волшебство поэзии. Кое-что объясняемо: метафора, просодии, инверсии, эпитеты, аллитерации, ассонансы... и бездна всяких других премудростей стихосложения («... язык неистощим в соединении слов». А.С. Пушкин) — инструменты, с помощью которых и творится чудо. Но это просто инструменты. Ими может работать и бездарь, и подмастерье, и мастер, и гений.
           Так я понимаю природу и специфику поэзии.

                                                                             • • •
           Но почему именно Александр Сенкевич возбудил у меня потребность задуматься над этим? И не много ли Пушкина в заметках о его стихах? Неужто моя ность перешла в патологию и я осмеливаюсь сравнивать гения с мастером? Речь идет о другом.
           Есть калибр Пушкина и есть линия Пушкина. Нет, и вряд ли вообще будет когда-либо поэт пушкинского калибра. Но были, есть и будут поэты пушкинской линии. Александр Сенкевич из их числа.
           Я не профессиональный критик. Я читатель. И волен не предлагать литературоведческий анализ, а попытаться объяснить для любопытных (прежде всего для самого себя), в силу каких причин поэзия Сенкевича так потрясла меня и почему он стал моим поэтом.
           Линия Пушкина... Где проходят ее главные координаты?
           «Природа — все то, что не создано человеком». Кажется, это сказал Энгельс. Хорошие слова. Точные. Природа существовала до человека, живет вне и без человека, это, простите мне тавтологию, как бы «природная природа».
           Человек же создал свою «вторую природу»: социальную, вещную, нравственную (безнравственную), информационную... Эта природа параллельна первой (иногда позитивна для нее, чаще — разрушительна. Но речь сейчас идет о другом). И поэты (да и просто люди) делятся в направленности своего духовного мира по главному основанию: на тех, для которых эта «вторая природа» является первой (а то и единственной), и на тех, для кого смысл жизни, содержание прекрасного, корневые соки и вообще все, все — в природной природе». При этом не в противопоставлении этих начал, а в их соразмерности и соотносимости — суть их духовности. В этом — линия Пушкина.

                                                                  • • •
           Вся поэзия Александра Сенкевича — язык, архитектоника, чувства, мысли — в формуле, в которой постоянно одно слагаемое — «природа» и одна сумма — гармония. А между ними — меняющиеся, как жизнь, другие слагаемые: «человек», «любовь», «смерть»...
           «Природа — человек — гармония». Это, пожалуй, доминанта его поэтического миропонимания.
           Начните читать книгу поэта со стихотворения «Однажды я сошел на полустанке...».
           Кому не знаком вдруг настигающий нас с определенного возраста липкий, удушающий страх неизбежности смерти?
                      ...Какая это низость,
                      что смертен я, что жизни нет иной,
                      и эта холодящая осклизлость,
                      наступит срок, сомкнется надо мной!
                      И тишина. И омертвенье тканей.
                      Распад меня...
           Страшная «физиологическая» поэтика. Но далее: «...Но отчего же смерть не только страх, а боль, воспоминанье того, что было и что будет впредь?» Да потому, что жизнь (Природа!) идет и без тебя. Эта мысль осталась бы прописной истиной, от которой никакой страх не отступит, если бы не Поэзия. Удивительная по красоте, а главное по точности, осязаемости образность очистила эту истину от банальности, она воспринимается как вдруг посетившее тебя прозрение. Есть ты, нет тебя:
                      А на земле размокшей и над нею
                      резвился ветер, сотрясая глушь.
                      Сужались, от испуга стекленея,
                      зрачки лесных залубенелых луж.
                      Казалось, дождь шел надо всей Сибирью,
                      и ощутил я смертный свой удел.
                      А воздух, отягченный этой сырью,
                      клубился вниз и хлопьями густел.
           Вот эти потрясшие меня образы-видения стекленеющих зрачков залубенелых луж и густеющие от сырости хлопья воздуха так зримо позволяют увидеть и прочувствовать великую и вечную Природу, что примиряют с неизбежностью ухода, растворения, присмиряют страшные мысли, ибо столь прекрасное — остается!.. Хотя и без меня.
           Будоража нас проникновенными словами о личностных потрясениях, коллизиях, о явлениях «второй природы», поэт вдруг прерывает себя («Вся нация смеется над вождем...»):
                      Но я хотел сказать вам не о том,
                      а о другом — далеком и туманном,
                      о чем-то неизбывном, богоданном,
                      подернутом заиндевелым льдом.
           Жизнь и смерть, зрячие и слепые, душа и тело — темы стихов поэта — вечные и неразрешимые загадки бытия. Поэт и не пытается предложить какие-либо рациональные постулаты их разрешения. Он только говорит: гармония, гармония… все ответы ищите в гармонии. Но это особая гармония. В противоположность философскому определению (равное сочетание, взаимное соответствие) гармония поэта — превосходство духа над телом, первичность первой природы. В этом суть сути его стихов.
           Не случайны у Александра Сенкевича два коротких стихотворения, почти повторяющие одно другое. Они повторяются не темой, не сюжетом, а вот этой сутью своей. Это повтор-заклинание:
                      Когда душа мертва, а ты еще не мертв,
                      но жизнь уже над бездною повисла,
                      к чему тебе понять, как горек мед
                      и сладки слезы?..
                      В этом нету смысла.

                                                                             • • •
                      Не приведи Господь,
                      чтоб уцелела плоть,
                      а светлая душа,
                      как темный снег, сошла.
           Природа в поэзии Александр Сенкевича существует не только в сочетании с человеком. Она для него ценность сама по себе.
           Удивительно не то, что современные поэты так мало пишут о дожде и деревьях, об осени и угасающей ночи, о том, как рождаются цветы... Нас окружает жесткий мир катастроф и войн, мир взбесившейся от своей силы техники, всемирной паутины информации. Обезличивается личность, идут судорожные поиски смысла жизни, потерянных ценностей... Естественно, что все это и становится центром внимания не только философского, но и поэтического осмысления. И до красоты ли опавших листьев здесь, до этого ли? Удивительно то, что есть поэт, которому не только «до этого», но для которого мир природы — главный источник красоты, радости жизни, смысл жизни.
           Пожалуй, ни у кого из ныне живущих поэтов не встречал я таких пронзительных, таких тонких и точных строк о природе. Мне кажется, что Александр Сенкевич должен быть хорошим художником в самом прямом смысле этого слова — живописцем. Только поэту-живописцу подвластны слова-краски, стихи как полотна картин. Я уже писал об этих строчках-картинах, цитировать можно и дальше, бесконечно. Ну скажите, разве не поражает образ поздней осени как бесстыжей природы:
                      В четыре часа или в восемь,
                      а может быть, в два пополудни
                      затеяла поздняя осень
                      постыдные шашни и плутни.
                      И впрямь, ни во что не вникая,
                      как ум потерявшие люди,
                      природа предстала нагая,
                      бесстыжая в сраме и блуде.
           Осенняя природа — любимая для Александра Сенкевича. И, как известно, он в этом не одинок. Но у него она любимая, может быть, еще и потому, что связана с уходом — «трава пожухнет, и листва падет, / и станут ночи холоднее камня». Со временем наступает и «опустошенье крови», и уход в небытие.
           И здесь подхожу я к одной на первый взгляд странной особенности поэзии Александра Сенкевича, особенности, которая вызывает у меня сложные, неоднозначные чувства...
           Пожалуй, формулу «Природа — человек — гармония» можно было бы преобразовать в формулу: «Природа — жизнь — смерть — гармония».
           Часто, на мой взгляд, слишком часто звучит у поэта мотив смерти. Смерть как переход в другую природу (о чем уже писал), смерть как Судный день, «последний эшафот», как мольба — «прими нас, о Господи, и обреки на славу и человечность», как уход к ушедшим — «я чувствую: восставши из могил, / меня зовут духовные собратья», как весть из вечности — «Скользя по скату горизонта, / твоя посмертная душа, / как затихающая нота, / до слуха моего дошла»... «Блаженная смерть — неразгаданный миф»…
           Или:
                      Умирают ветры — становится тише.
                      Умирают тучи — проходят дожди.
                      Умирают ночи — светлеет небо.
                      Умирают люди — тяжелеет земля.
           Бесконечны различные вариации мотива смерти... И вот в чем парадокс.
           Поэзия Александра Сенкевича — светлый, искрящийся и такой жизнелюбивый гимн природе во всех ее проявлениях и рядом — смерть. Что это — memento mori (помни о смерти)? И это, конечно. Поэт судит себя, свои поступки и стремления, свою жизнь и жизнь чужую в соответствии с древней мудростью: все соотносить с вечностью, всему критерий — смерть. И нет в этом какой-то особенности философии Александра Сенкевича, ибо мысль эта, хотя и верная, но достаточно банальна от частого употребления.
           Мне кажется, что причина столь частого появления мотива смерти в большей степени кроется именно в жизнелюбии поэта. В этом разгадка парадокса. Поэт так любит жизнь, всю ее, все ее грани — наслаждение познанием и наслаждение женщиной, красоту природы и рукотворный шедевр, вино и негу, одиночество отшельника и многоголосье путешествий, — что отчаянно, навязчиво боится потерять ее, содрогаясь от неизбежности этой потери. «Мурашки страха пробегут по коже... Когда и кем замкнется жизни круг, я не узнаю ни сейчас, ни позже». («Часы бегут обычной чередой...»). Тем более, что несмотря на столь частые обращения Александра Сенкевича к Богу или к близкому ему, ученому-индологу, буддизму, смею предположить, что не очень верит он в потустороннее царство или в реинкарнацию — перевоплощение после смерти в другую телесную оболочку. Поэтому так страдает он от краткосрочности этой жизни, от неизбежности ухода от ее радостей. Может быть, в силу этого для его поэзии больше подходит не принцип memento mori, а заклинание memento vita — помни о жизни.

                                                                  • • •
           «Природа — любовь — гармония». Еще одна формула поэзии Александра Сенкевича. Но это уже гармония, покоящаяся на других основаниях. Впрочем, здесь уже и Природа несколько иная.
           Боже мой, конечно же не существует поэзии без любви! Но у разных поэтов — разные ее доминанты. Любовь — страсть, любовь — забвение, любовь — «нас возвышающий обман», любовь уничижающая, любовь обожествляющая...
           В любовной лирике Александра Сенкевича есть многие из этих мотивов. Есть пронзительные строки о любви, как о единственной силе, удерживающей поэта над пропастью тьмы и «адова кошмара»: «я падаю, но не могу упасть, / ведь я привязан к солнечному свету». («Ты превратилась в смутный силуэт...»).
           Но есть и особый, своеобразный, в чем-то уникальный и весьма странный, странный именно для поэзии, взгляд на любовь. Для поэта она часто выступает как некая внешняя, отдельная от него субстанция. Есть его мир, его дух, его плоть, и вне его есть, существует, может существовать любовь. Да, это «...Божий знак, и ты оттуда: из облаков и росных трав». Поэт принимает («Ты раздражительна и властна...»):
                      ...без ропота причуды
                      и переменчивый твой нрав,
                      твои длиннющие ресницы
                      и ослепляющую мглу…
но принимает, не сливаясь, не отождествляясь духовными мирами, а как человек, окруженный этим снаружи, извне, поставленный в угол «жизнеподобного пространства». Причем это пространство, куда любовью загнан поэт, может быть лучше, чище пространства его жизни. Там «...каждый миг почти что век», там «доброта совсем не грех» и человек живет без лжи и чванства... Но это «...иной природы человек»! И есть здесь еще одна грань поэта-философа, столь близкая мне как философу-профессионалу.
           Как часто вожди и партии, родные и чужие, друзья и недруги, любимые и любящие и несть числа всем другим пытаются из самых лучших побуждений заставить нас жить хорошо, правильно, но так, как это они понимают, для нашего же счастья, поклоняться идолам, которым они поклоняются, ценить то, что ценно им, и все для нашего же счастья, не лгать, не пить, не есть... и все для нашего же счастья.
           А человек не хочет счастья в чужом понимании, он, бедный и непонимающий, хочет жить, как ему самому хочется. А если старается жить по-чужому и чужое это так и не становится его, то часто ломается. Это просто человек. Еще более это относится к человеку-Поэту.
           Поэт живет своей природой. В ней: «под взглядом взбалмошных девиц, я обречен на мертво-глазье». «Моя любовь, моя жена меня спасает от безбожья» («Глухие просят у немых...») А он не хочет спасаться. Он хочет жить своею жизнью. В ней и его свобода, и его карма, и его философия. И, наверное, главное — надежда на «божественный призыв из ниоткуда», на то, чтобы как-то утром «смешать в глазах и снег, и солнце и просветлеть от белизны» («Никак не отвяжусь от мысли...»).
           Но есть мгновенья, когда любовь прожигает выстроенную поэтом стену, войдя в его мир и потрясая его. И вот тогда — «и жизни соразмерная длина вдруг обрела нежданно бесконечность». Какие сильные и точные слова! Только ослепление любовью заставляет нас забыть о временном пределе нашего бытия и поверить, вернее, уйти в бесконечность.
           Перечитал я написанное и поймал себя на мысли: а не подумает ли возможный мой читатель, что поэт Александр Сенкевич стал моим поэтом потому прежде всего, что просто один философ (в поэзии) интересен другому философу (по образованию)? Может быть, далеким от любомудрия людям и стихи Александра Сенкевича далеки?
           Но это не так! Я писал уже, что в поэзии главное для меня не «разумность ума», а чувственная потрясенность. Но кто сказал, что в основе этой потрясенности лежит только образ и нет места мысли?
           Стихотворение «Кто розы ждет, а кто и топора...», откуда взяты приведенные выше строчки, — одно из моих любимых именно потому, что в нем органичное единство ненатужной, естественной мудрости мыслителя и живописности художника, о которой уже писал: «Закат прошел, но светом ночь полна... А в небе среди облачных проталин слепящим снегом вспыхнула луна». И понятен мне теперь свет ночи, и каждый раз, когда вижу я зимой луну средь облаков, она кажется мне снежным комком.
           И в связи с этим (с вопросом о философичности поэзии Сенкевича) еще одно весьма существенное замечание.
           Далеко не вся лирическая поэзия его пробуждает сложные мировоззренческие раздумья. Есть в ней и стихи легкие, не претендующие на глубокомыслие, отражающие простые и столь близко знакомые нам вещи: любование женщиной, эротические наслаждения, удовольствие от вина... Но эта простота, приземленность вещей тонкими наблюдениями и образами поднята до чувственных вершин, поэтически облагорожена.
                      ...Вся недовольство и порыв,
                      она с себя срывала платье,
                      и для нее был край кровати
                      покруче, чем речной обрыв.
                      («Она играла в казино...»)

                                                                  • • •
           Не могу представить себе по-настоящему большого поэта, который бы пел одну — и по напеву, и по сути — песню, пусть даже очень значимую. Утомит чтение стихов или только умудренно-философских, или только лирических, или только про Родину, или только про любовь.
           Поэт всегда многогранен. И в сюжетах, и в мыслях, и в формах... Это имманентное (обязательное, внутренне присущее) свойство любого Поэта с большой буквы.
           Когда пишу я про формулы стихов Александра Сенкевича, то это не значит, что вся его поэзия укладывается в них. Конечно, формулы эти фундаментальны. Но на этом основании возведен поэтом дом сложный, узорчатый, многостильный...
           Здесь есть, если так можно сказать, и поэтико-политические башенки. Некоторые из них — маленькие шедевры. Как, например, эта, названная поэтом «Поэтапная реабилитация»:
                      Отпускали...
                      отпускали стрекоз...
                      отпускали стрекоз на мороз...
           Или злая, вероятно, обусловленная конкретным временным состоянием души, поэтому очень субъективная, но одновременно и обобщающая настроения многих эпиграмма «Подражание М. Лермонтову»:
                      Прощай, забитая Россия,
                      страна бандитов и бомжей,
                      где гонят истину взашей,
                      где каждый выскочка — мессия
                      и где тошнит от типажей.
           Я назвал это «шедеврами» и понимаю, что подставляюсь этим под критику и раздражение. Но я честно предупреждал, что заметки мои ны и поэтому субъективны. Нравятся же мне приведенные стихи прежде всего тем, что внешняя для поэта политическая реальность воспринята им как внутренняя, личная боль. Поэтому и вырвалась она в такие точные поэтические образы.
           Когда говорю я о многогранности поэта, то это означает не только широту тем, но и многокрасочность поэтической палитры.
Мне очень нравится небольшая поэма (может быть, точнее — большое стихотворение) «Обыкновенная биография». Действительно, излагается обыкновенная биография обыкновенного институтского преподавателя времен застоя Евпатория Тихоныча, учившего Александра Сенкевича восточному языку хинди. Но вот что интересно.
           Писал я о простоте и отсутствии специальных авангардных изысков поэтической речи Александра Сенкевича, как о его достоинстве и отличии от многих новомодных (и не очень ново) поэтов. Но особо важно заметить, что простота поэзии Сенкевича — не только естественное следование историческим традициям наших классиков. Это, если уместно будет данное выражение, «современная простота». Ее современность в том, что поэт может специально нарушить некоторые грамматические и лексические нормы русского языка.
           Но, во-первых, нарушить не столь навыворот, а во-вторых, и это главное, для него это не самоцель, не желание свою «кислотность» продемонстрировать, а насущная необходимость создать точный и выразительный поэтический образ.
           Нет в «Обыкновенной биографии» никаких знаков препинания, и, следовательно, никаких пауз. И читается это длинное стихотворение монотонно, без всяких чувств и выражения, как анкета. Это удивительным образом создает атмосферу прошлых лет, создает столь выпукло и зримо, как будто переносишься в не очень от нас отдаленное время, видишь обыкновенного, серого человека, его обыденную, серую жизнь в обыденных, серых обстоятельствах.
           Но не только языковая образность создает многокрасочный и многогранный мир поэзии Александра Сенкевича. Есть у него произведения, которые покоряют прежде всего не поэтическим великолепием — языком, сравнением, эпитетом etc., — хотя и это в них есть, не образами «природной природы», — столь любимой поэтом покорной его натурщицы, — но глубиной проникновения в сложнейшие пласты человеческой психики. Психики алогичной, порою темной, неосознанной, имеющей неизмеримо огромную власть над каждым из нас, ибо именно она во многом определяет качество нашей жизни.
           Психологические настроения, переживания всегда сугубо индивидуальны. И если многие (или пусть даже некоторые), прочитав поэтические строки, содрогнутся от того, что кто-то сумел так болезненно точно выразить их состояние, то можно смело говорить о великой силе и редком даре поэта глубоко понять и точно выразить через личное настроение обобщенное, типическое (литературоведы и критики всегда несколько злоупотребляли понятием «типическое», но от этого оно не становится менее значимым).
           Так поразился я совпадением своего личного психологического состояния, своих смятений с тем, что нашел в скромной по объему поэме Александра Сенкевича «Разлука». Оговорюсь сразу, что совпадения эти не в фабульной канве. В поэме речь идет о семье, о попытке построить свой дом, убежать от одиночества, обрести покой, гармонию с внешним миром. Неудачной попытки. У читателя может быть с семьей как со своим домом все в полном порядке. Поражает не совпадение фабулы, а совпадения с психологическими коллизиями, отраженными в этой поэме.
Думаю, много тех среди нас, кто «В неизбывной тоске, / в непрерывном труде / строил дом на песке, / строил дом на воде». Часто, очень часто стремимся мы на зыбкой, неверной почве построить свои отношения, создать свой остров гармонии. И в основание дома на песке кладем кирпичи: «Горе, Ложь и Раздор и Молчанье в ночи». И терпим крах. «В доме пустом гулко, /чуть-чуть приоткрыта дверь... / Глиняными фигурками / молча сидим теперь». И резко меняет поэт ритмику стиха в последней главке поэмы, и тем значимее ее обобщение:
                      И зачем мне эта женщина дана,
                      как из камня возведенная стена.
                      Словно птица, вдруг прервавшая полет,
                      словно небо, превратившееся в лед.
                      В темном небе звезды дальние близки,
                      ночью любят нелюбимых от тоски.
           Очень характерные для Александра Сенкевича строки. Характерны и органичны единством поэтической образности и проникновения в психологические глубины. Зная, что в данном случае я повторяюсь, делаю это специально. И вот почему.
           Мои ные заметки посвящены поэзии Сенкевича. Но прочитал я недавно опубликованные пока что только в газетах отрывки из написанного им романа «Конопатая Маша». И «не могу молчать».
           Не по теме, да и прежде всего просто рано рецензировать эти отрывки. Обратиться же к ним меня заставило только одно: как сопрягается проза Александра Сенкевича с теми фундаментальными чертами его поэзии, о которых я и писал на всем протяжении своих заметок: гармонии природы и человека, ясностью и волшебной простотой его речи, образов?
           И в прозе вижу я ту же его образность и точность психологического наблюдения. Только один пример. Герой романа, известный писатель, человек в возрасте, нуждается в красивой женщине «лет на сорок моложе. Так слегка подгнивший дом требует подпорки и прячет свое нутро за подновленный фасад». И он находит эту женщину. «Наивная самовлюбленность Маши, ее нелепые требования и поучения, исповедальные выворачивания себя наизнанку были ему внове и вполне соответствовали ее роли в задуманной мужской игре». Читаешь прозаический отрывок как естественное продолжение его поэтического своеобразия. И вдруг... Возникает в романе эротическая тема, и нет уже присущего поэту Сенкевичу традиционного для русской поэзии целомудрия. А есть то, что называется на новорусском языке «мягкое порно». Читаешь — и сложные чувства тебя охватывают.
           Как и все, написанное поэтом, и это «порно» и точно, и абсолютно необходимо для лепки характера, и удивительно образно. Но «порно», хотя и «мягкое»! Нет, не коробит это меня, потому что, вновь повторюсь, художественно оправданно, но... Но это уже другой (или еще один?) Сенкевич. И твоя воля — принять его таким или нет. Я принимаю, понимая, что современных отношений между женщиной и мужчиной, современного героя без этого нет.
           Принимаю, но посещают меня при этом нелепые мысли: может быть, стоило бы ему разделиться надвое: публиковать поэзию под одним именем (Сенкевича-поэта), а прозу под другим именем (Сенкевича-романиста)? Тогда бы каждому читателю был бы свой Сенкевич. Но понимаю всю бредовость своего предложения потому прежде всего, что тогда надо бы «создавать» и третьего Сенкевича — публициста, очеркиста, и четвертого — ученого, и пятого... А он — один во всех своих ипостасях, в чем и сила его, и талант.

                                                                  • • •
Я пытался объяснить почти необъяснимое: почему Александр Сенкевич мой поэт? Хотя заметки мои ные, абсолютно субъективные, как, впрочем, и сущность самой поэзии, имел я потаенное желание, чтобы полюбилась его поэзия другим, чтобы и для другого он тоже стал его поэтом. Потому так много цитировал я стихи Сенкевича, что понимаю: только они сами, а не объяснение их смысла, своеобразия и красоты могут привлечь к себе. Поэтому и заканчиваю свои заметки его строками, очень понятными и близкими «пейзажу моей души».
                      И для того пришли мы в этот мир,
                      и для того даны душа и тело,
                      чтоб даже капля темная чернил,
                      став словом человечьим, просветлела.
           Н. Бердяев писал: «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта». Во многом это соответствует и части души русской — русской поэзии. Безграничность, широта, разнообразие, устремленность в бесконечность... И каждый находит в этом пейзаже свою тропинку, свою дубраву, свой ручеек, а то и безоглядную даль. Находит то, что соответствует его видению мира, его поэтическому настрою. Моему настрою соответствует поэзия Александра Сенкевича.


Вернуться назад