ИНТЕЛРОС > №26, 2011 > Зазеркалье Александра Сенкевича

Евгений Рейн
Зазеркалье Александра Сенкевича


22 марта 2011
 Высшие формы поэзии, безусловно, отделяются от рефлекторной способности к стихописанию, с ее попыткой всякий раз ставить «мировые рекорды», попыткой перепрыгнуть через себя в каждом последующем тексте. Все высшее в мировой поэзии — это некий особый проект, подразумевающий купол идей и традиций над отдельными опусами. Тот, что Бродский условно называл «величием замысла». Тот, что Бунин идеально сформулировал, когда сказал: «Поэзия не в том, что мир поэзией зовет, она в твоем наследстве, чем ты богаче им, тем больше ты поэт…»
           Судить всякого автора следует по законам, которые он сам себе вменил в обязанность. Это следует учесть обязательно при рассуждении о поэзии Александра Сенкевича. Многие его стихотворения не только посвящены определенным лицам, но обращены к ним, что совсем не одно и то же. В глубине таких посланий просматриваются некие отношения, даже коллизии, борьба чувств, связывающие автора послания и его адре-сата. Коллизии эти дружеские, или любовные, или приятельские, но они вовсе не однозначны. Зачастую они горько-ироничны, порой даже кажутся надрывно обнаженными. Кроме того, чтение стихов Александра Сенкевича — увлекательное занятие. Главные качества его поэзии — это концентрация и совмещение. А как он этого добивается, остается его секретом.
           В одном и том же стихотворении, а иногда в одной и той же строфе он соединяет и отрывки напряженной внутренней жизни, и детали — очень динамичные — внешнего мира, и парадоксальные мысли. Иногда отрывочные суждения, а зачастую — и это всего удивительнее — метафизические прорывы, попытки догадаться о причинах сущего.
                      И устрашившись собственной души,
                      которая с небытием сравнима,
                      я был услышан, как хлопок в тиши,
                      и обнажился, как актер без грима.
           Вещность, чувственность, изощренная зримость — вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича. Как это, например, интересно сделано в стихотворении «Парижская встреча с Матиссом».
                      Расслабленные женщины Матисса
                      разбросаны, как розы на полу.
                      Обманщицы, метресски и актрисы,
                      коснешься их — как сядешь на иглу.
           Как здесь бьется пульс, это очарование самой жизни! Между стихами и реальностью никакого зазора, иногда кажется, что эти стихи — просто набросок, остановившееся мгновение, пойманное словами, как рыба сетью. Однако они скрепляются единством интонаций, неким всем им предшествующим и в них слышным размахом, единством лирического переживания. Это определяет и поэтику, четкую, внятную, и порой стремительную. Далекие, например, восточные образы смыкаются в единое целое, не требующее буквальной расшифровки, но в своей естественной чистоте и простоте — вполне убедительное. Многие стихи обладают сильным и точным дыханием, да и весь поэтический строй у Александра Сенкевича, несмотря на сужающий границы жанр посвящений, обладает резким и, я бы сказал, выстраданным звуком. А звук — самая важная вещь в стихах.
           Но когда умолкает голос поэта, то переживаешь уже другое ощущение: из строк и строф, образов, суждений, догадок собралось нечто целое, даже цельное — это автопортрет его души в зеркале стиха. Но он тут, на поверхности, еще дышит, колеблется, живет, еще не ушел в глубину за амальгаму. Вот это и есть самое главное — не сама материя действительности, а ее отражение, творческое отражение, но такое живое, что его можно, кажется, схватить рукой, — теплое, цветное, как бы обрызганное соком существования.
           Это и есть поэзия.

Предисловие к книге «Скользящие тени». М., изд. «Время», 2011.


Вернуться назад