ИНТЕЛРОС > №3, 2013 > О сущности диалектического противоречия и неопрудонизме

Александр Бирюков
О сущности диалектического противоречия и неопрудонизме


03 июня 2013

В нашу «эпоху постмодерна» рассуждать о наличии проти­воречий в обществе как-то не принято. Социальный идеал в интер­претации философов-постмодерни­стов — это «гармоничное» общество атомизированных «толерантных» индивидов, во всем стремящихся к «поиску консенсуса», интеграции и примирению полярных интересов1. Противоречия в общественной сфе­ре с такой точки зрения есть опасное явление, зло, которое в перспективе может обернуться «тоталитарным ужасом» или терроризмом. «Филосо­фам-авангардистам», призывающим к коренным общественным преобра­зованиям, по мнению Ричарда Рорти, присуща излишняя радикальность, от которой рукой подать до настояще­го фундаментализма. «Философский авангардизм» побуждает «немедлен­но сделать все новым», утверждает, «что ничего не может измениться, до тех пор пока все не изменится». Имен­но поэтому, согласно Р. Рорти, от этой философской тенденции следует из-бавиться2.

Иной подход к противоречию ха­рактерен для иррационально-мисти­ческой философской традиции, ос­новоположником которой выступает Ницше. Он знает лишь неподвижную, застывшую полярность существую­щих рядом друг с другом неразре­шимых противоречий. Вся филосо­фия и эстетика Ницше основывается на признании факта существования этих противоположностей. В качест­ве таковых в философии Ницше вы­ступают аполлоновское и дионисий-ское начала, рабское и господское, упадочное и здоровое, культурное и варварское и т. д.

Именно этот иррационально-мис­тический суррогат диалектики был взят у Ницше теоретиками герман­ского фашизма. Стороны противо­речия в теоретических нагромож­дениях фашистских авторов также выступают как застывшие, «от века данные»,   неподвижные сущности,которым никогда не сойтись вмес­те. Вот в чем, по словам Георга Лу-кача, заключается суть этого «фило­софского» рецепта для фашистской пропаганды: «просто оставлять друг подле друга кричащие противоречия и выдавать их несовместимость под пышно мистическими названиями "вечной полярности", "первичного феномена" и т. д.»[1].

1По сути, вся нацистская пропаган­да выстраивается на основании суще­ствования именно этих «изначальных противоречий»: противоречия межу «избранной расой» господ и при­рожденными рабами, между «сверх­человеком» и Untermensch, между носителями арийской крови и «второ­сортным генетическим материалом». Ну а если эти противоположности не­совместимы, то одним «предначерта­но» мировое господство и процвета­ние, а другим уготован рабский труд, концентрационные лагеря и газовые камеры. И постмодернистское «бег­ство» от противоречий, и их метафи­зическая фашистская интерпретация к научному анализу не имеют ника­кого отношения. Являясь продукта­ми идеологии, эти подходы не могут приблизить нас к пониманию сущ­ности противоречия.

Специфика марксистского подхода в данном вопросе заключается в при­знании наличия противоречий в са­мой сущности предметов. Недаром закон единства и борьбы противо­положностей всегда считался ядром материалистической диалектики. От­ражая объективно-противоречивую природу самих вещей, он указывает на существование в их внутренней струк­туре взаимоисключающих сторон, ко­торые одновременно и предполагают, и отрицают друг друга. При этом каж­дая из сторон данного противоречия не внешним образом обусловливает свое отрицание, а так, что каждая из них содержит в себе другую как иное самого себя[2]. В этом противоречивом единстве заключен источник движе­ния и развития самой вещи.

Диалектическое противоречие связанно с глубинной сущностью предмета. (Не случайно Гегель в сво­ей «Науке логики» рассматривал диа­лектическое противоречие и свя­занные с ним категории в разделе «Сущность».) Конечно, оно может об­наруживать себя на уровне поверх­ностных явлений, но сводить его к непосредственной очевидности никак нельзя. «Попытки обосновать всеобщий и необходимый характер закона единства и борьбы противо­положностей путем сведения его к непосредственной очевидности за­ранее обречены на неудачу, ибо в яв­лениях вещи выглядят не только ина­че, но и нередко противоположным образом тому, что они собой пред­ставляют в сущности»[3].

К признанию факта противоречи­вой сущности процессов и явлений окружающего мира рано или поздно приходит любая наука. Как отмечают С. Мареев и Э. Ильенков, «когда наука поднимается до изучения существен­ных черт данного явления, проникает в глубинные характеристики его бы­тия, она приходит к необходимости исследования формы осуществления и разрешения внутренне присущих явлению противоречий»[4]. Однако от­ношение к противоречию как к про­явлению внутренней сущности пред­мета, источнику и двигательной силе его развития в естественных и обще­ственных науках различно. И дело здесь не столько в теоретических ас­пектах, сколько в причинах социаль­ного порядка. Одно дело — говорить о двойственной (корпускулярно-вол-новой) природе световой волны и совсем другое — о наличии в соци­альной структуре общества антаго­нистических отношений и классовой борьбы.

Для диалектики нет ничего раз и навсегда данного. «Одна из причин нелюбви к диалектике, — отмечает И. А. Гобозов, — заключается как раз в том, что она не оставляет надеж­ды на вечное господство правящих классов»7. Революционно-преобразу­ющая сущность диалектики, по сло­вам К. Маркса, «внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь зло­бу и ужас, так как в позитивное пони­мание существующего она включает, в то же время, понимание его отрица­ния, его необходимой гибели»8.

Однако оставим в стороне поли­тическую подоплеку вопроса. В на­учных же дискуссиях закон един­ства и борьбы противоположностей чаще всего критикуется с позиций формальной логики. При этом дела­ется вывод о том, что диалектика с ее «единством противоположностей» нарушает формально-логический закон, запрещающий соединение воедино противоречащих друг дру­гу суждений. Так, по мнению Карла Поппера, утверждение сторонни­ков диалектики о том, что «проти­воречий вообще нельзя избежать, поскольку они встречаются в мире всегда и повсюду... равносильно по­кушению на так называемый закон противоречия (или, более полно, закон исключения противоречий) традиционной логики, который гла­сит, что два противоречащих друг другу утверждения не могут быть ис­тинными одновременно или что ут­верждение, представляющее собой конъюнкцию двух противоречащих утверждений, всегда должно отвер­гаться как ложное исходя из чисто логических оснований. Ссылаясь на плодотворность противоречий, диалектики заявляют, что от этого закона традиционной логики сле­дует отказаться». Вывод, к которому приходит Поппер, исходя из по­добного понимания противоречия, вполне справедлив: «если мы гото­вы примириться с противоречиями, то критика, а вместе с нею и всякий интеллектуальный прогресс, должна прийти к концу»[5]

Правда, в своем анализе Поппер, а вместе с ним и другие сторонники аналогичного подхода к диалекти­ческому противоречию не учитыва­ют того факта, что «диалектика, решая вопрос о противоречиях, имеет дело не с противоречиями непоследова­тельной, сбивчивой мысли, утверж­дающей нечто и тут же опровергаю­щей его. В отличие от формальной логики диалектика выясняет законы развития самой действительнос­ти, самих вещей и устанавливает их объективно противоречивый харак­тер, который должен быть воспро­изведен в наших понятиях и пред­ставлениях о них, иначе последние не будут адекватными реальности»[6]. Диалектика и формальная логика имеют отношения с противоречия­ми, находящимися как бы в разных плоскостях, на разных уровнях науч­ного анализа. Таким образом, содер­жательность диалектической логи­ки делает невозможной ее критику с формально-логических позиций, поэтому любая критика диалекти­ки типа попперовской всегда будет бить мимо цели[7].

Следующий подход к пониманию противоречия, на котором нам хоте­лось бы остановиться более подроб­но, — прудонизм. В своем труде «Си­стема экономических противоречий, или Философия нищеты» Прудон, как известно, попытался применить гегелевский метод к анализу катего­рий политической экономии. Однако уловить суть диалектики Гегеля он не сумел, сведя ее к «самым жалким раз­мерам», он, фактически, заимствовал из диалектики только язык[8].

Сущность метода Прудона состо­ит в следующем: любая экономиче­ская категория, по его мысли, имеет две стороны — хорошую и дурную; а обе эти стороны, взятые вместе, составляют противоречие. Для раз­решения противоречия необходимо сохранить его хорошую сторону и устранить дурную[9]. Прудон исполь­зовал подобный подход для анализа капиталистического общества; рас­сматривая такие явления, как разделе­ние труда, монополию, конкуренцию и т. д., он стремился выделить и удер­жать их «хорошие» стороны и отки­нуть «дурные». Так, разделение труда, с одной стороны, есть явление поло­жительное, ибо оно «способствует осуществлению равенства условий и умственных способностей», в то же время разделение труда «являет­ся источником нищеты», а это — уже его отрицательная, «дурная» сторона. Чтобы устранить данное противоре­чие необходимо найти «новое соче­тание, которое устранило бы вредные стороны разделения, сохраняя при этом его полезные действия»[10].

1Для Маркса очевидно, что прудо­нистская «диалектика противоречий» не имеет ничего общего с методом Гегеля. Если у Прудона диалектиче­ское движение состоит в догмати­ческой задаче различения хорошего и дурного, то у Гегеля же «нет надо­бности ставить задачи. У него есть лишь диалектика». Критикуя Прудо-на, Маркс вместе с тем определяет свою позицию по вопросу о сущно­сти диалектического противоречия. «Сосуществование двух взаимно-противоречащих сторон, их борь­ба и их слияние в новую категорию составляют сущность диалектиче­ского движения. Тот, кто ставит себе задачу устранения дурной стороны, уже одним этим сразу кладет конец диалектическому движению»[11]. Та­ким образом, противоположности, составляющие всякое противоречие, неотделимы друг от друга, они одно­временно и предполагают, и отрица­ют друг друга. Поэтому невозможно «убрать» одну сторону противоречия, сохранив при этом другую.

Используя диалектический метод, Маркс определяет сущность «двой­ственности» буржуазных производ­ственных отношений тем, «что в рамках тех же самых отношений, в которых производится богатство, производится также и нищета; что в рамках тех же самых отношений, в которых совершается развитие производительных сил, развивается также и сила, производящая угнете­ние; что эти отношения создают бур­жуазное богатство, т. е. богатство класса буржуазии, лишь при условии непрерывного уничтожения богат­ства отдельных членов этого класса и образования постоянно растущего пролетариата»16. Это сущностное единство буржуазных отношений не­льзя произвольно разделить на неза­висимые составляющие («хорошие» и «дурные»), оно может распасться и исчезнуть лишь в ходе историческо­го развития вместе с самой основой противоречий, то есть вместе с капи­тализмом.

Если «диалектика» Прудона не­сла на себе значительный отпечаток субъективных заблуждений автора, его неспособности правильно вос­принять и применить метод Гегеля, то дальнейшее развитие прудонистской методологии пошло по пути ее пря­мого превращения в средство аполо­гетики капитализма. И уже представи­тели «второго поколения» марксистов (В. И. Ленин, Г. Лукач, Р. Люксембург и др.) вынуждены были вести посто­янную борьбу против «старого пру­донизма на новой почве и в новой форме»[12]. Речь идет о представите­лях европейской социал-демократии (Г. Экштейне, О. Бауэре, К. Каутском, Э. Бернштейне и др.), перешедших на позиции реформизма.

Наиболее отчет­ливо прудонистский подход к анализу про­тиворечий проявля­ется в их попытках разрешения пробле­мы империализма. Все они хотели бы видеть высокораз­витый капитализм без империалисти­ческих «наростов», «упорядоченное» производство без приносимых войной расстройств[13]. По­этому, защищая ка­питализм, эти авторы просто провозглашают империа­лизм его «дурной стороной», которая мешает стать ему «хорошим»[14]. «Сто­ронники этой концепции, — отме­чает Роза Люксембург, — пытаются внушить буржуазии, что империа­лизм и милитаризм наносят ущерб ей самой, ее собственным капита­листическим интересам»[15]. Не желая признавать тот факт, что эти «дур­ные стороны» неразрывно связаны с внутренней сущностью капитализма, Каутский, Бауэр и другие идут точно по тому пути, по которому шел Пру-дон: они разрывают единую систему противоположностей, разделяя ее на застывшие, независимые друг от дру­га стороны.

ХХ век породил массу прудонист­ских концепций, описывающих пре­вращение капитализма в «хорошее» общество — без перегибов, свой­ственных капитализму прошлого, без классовой поляризации и экс­плуатации человека человеком. На­иболее известными среди них стали теории «планового капитализма», «народного капитализма» М. Надле-ра, М. Сальвадори, «коллективного капитализма» Г. Минза, «нового ин­дустриального общества» Дж. Гэл-брейта и др.

Все эти теории были созданы в 1950—1960-е годы, и времени, про­шедшего с момента их создания, хватило, чтобы убедиться: выводы, к которым пришли их авторы, не прошли проверки практикой. Тези­сы о «революции менеджеров», не­обходимости введения элементов планового хозяйства, «диффузии собственности», «бесклассовом ка­питализме», демилитаризации ина­че как наивными иллюзиями сейчас назвать нельзя. На наш взгляд, се­годня можно говорить о появлении новейших форм прудонизма, обна­руживающих себя все чаще как в об­ласти научных теорий, так и в сфе­ре политики. Затушевывая «дурные» стороны современного капитализ­ма, неопрудонизм стремится обос­новать идею его вечного, гарантиро­ванного «естественными законами» существования.

Кто из нас в ситуации разразивше­гося мирового финансового кризиса не слышал из уст политических ли­деров, ученых, журналистов рассуж­дений, будто кризис — это «дурная» сторона, побочный эффект развития капитализма, никак не связанный с его сущностью. Он наступил из-за ал­чности кучки финансовых спекулян­тов и не является закономерностью, заложенной в логике воспроизвод­ства капитала. Взяв под контроль финансовые операции, сделав от­крытой информацию об оффшор­ных зонах, можно не бояться повто­рения подобных явлений в будущем. Конечно, помимо «кризисов» есть и другие «дурные» стороны капитализ­ма, с которыми необходимо бороть­ся, чтобы полностью превратить его в «хорошее» и гуманное общество. Нищета, голод, международный тер­роризм, экологические проблемы — все эти трудности можно решить, не затрагивая основ капитализма; необ­ходимо только объединить усилия мирового сообщества, стать более ответственными, проявлять больше сострадания.

Среди современных теорий, опи­рающихся (пусть и неосознанно) на методологию прудонизма, особенно выделяются концепции постиндуст­риального общества. Возникнув на Западе еще в конце 1960-х годов, сейчас эти концепции переживают свое возрождение. Всплеск интереса к ним связан с современными про­цессами технологического разви­тия: появлением Интернета, новых средств связи, микроэлектроники и т. д. Фетишизируя техническую сторону современных общественных процессов, сторонники данного подхода пытаются выдать изменение внешних свойств капиталистиче­ского способа производства за его сущностную трансформацию. Такие проблемы «плохого» индустриаль­ного капитализма, как эксплуатация, обнищание, жесткое классовое рас­слоение, должны остаться в прошлом. «Хороший» постиндустриальный ка­питализм, напротив, ведет к вырав­ниванию стартовых возможностей. Здесь отличия в классовых позици­ях определяются не отношением к средствам производства, а уровнем образования; постиндустриальный работник — это уже не промыш­ленный пролетарий, но креативная личность; основа богатства здесь не власть и не капитал, а знания. Трудо­вая теория стоимости в постиндуст­риальном обществе «не работает», здесь знания, а не труд становятся источником прибыли, следствием чего является воссоединение труда и капитала[16].

Таким образом, уже сам труд вы­ступает в качестве «дурной» сторо­ны, которую необходимо устранить. Считается, что процесс такого «ус­транения» идет в развитых постин­дустриальных странах, где наблю­дается сокращение численности промышленного пролетариата. Но если эксплуатация труда отсутству­ет, то откуда возьмется прибавочная стоимость, необходимая для расши­ренного воспроизводства капитала? Ответить на этот вопрос, опираясь на рассуждения сторонников концеп­ций постиндустриального общества, невозможно. На самом деле никакого исчезновения пролетариата в мире не наблюдается, напротив, его чис­ленность в развивающихся странах неуклонно растет. Невозможность «устранения» этой «дурной» сторо­ны приводит к желанию хорошенько скрыть ее от посторонних глаз. По словам С. Жижека, дискуссии о якобы исчезающем пролетариате есть про­должение той интеллектуальной тра­диции, в которой трудовые процес­сы представляются размещенными в подземельях, в темных пещерах[17]. Заветная мечта сторонников такого подхода — «отправить весь рабочий класс на невидимые никому пото-гонки Третьего Мира»[18].

К методологии прудонизма сего­дня прибегают не только политики и ученые, но и сами «рыцари наживы». Конечно, буржуазия всегда будет до­казывать «естественность» капита­листических отношений, их пользу и справедливость для всех и каждого. Однако в наши дни даже сам термин «капитализм» несет неизбежно нега­тивную нагрузку, что затрудняет его использование для обозначения бу­дущего, тем более желательного будущего[19]. Поэтому сегодня мало кто занимается прямой апологетикой ка­питализма. Теперь для буржуазии го­раздо выгоднее признать часть кри­тики, взять на себя ответственность за те или иные минусы и недочеты, создав тем самым для себя новый имидж. Наиболее яркими носите­лями этого нового имиджа сегодня в мире капитала стали Билл Гейтс и Джон Сорос.

По мнению Б. Гейтса, «капита­лизм — несомненно, величайшая из построенных экономических систем»[20]. Но вплоть до настоящего момента эта система периодиче­ски давала сбои. Дело в том, что все участники рынка не имеют полной информации о реальном положе­нии вещей в экономике. Произво­дитель, не зная точных запросов потребителя, выпускает продукцию стихийно, «вслепую»; а потребитель, не имея всей полноты информации о выпускаемых товарах, вынужден на ощупь прокладывать себе путь на рынке через нагромождения то­варов и услуг. Все это может раз-балансировать систему, привести ее к кризису. Однако с появлением Интернета, новейших средств связи и других ноу-хау ситуацию, по мне­нию Б. Гейтса, можно будет испра­вить.

Вот как выглядит описание оче­редного «исправленного» вариан­та «хорошего» капитализма, или «капитализма без трений», как на­зывает его сам автор: «Появится возможность работать дома или в удаленных офисах, а это ослабит нагрузку на городские структуры. Снизится расход природных ре­сурсов, поскольку многие продукты будут выпускаться не в "веществен­ной" форме, а в виде последователь­ности битов. Новая технология по­может нам обрести независимость, шире обмениваться опытом и по­купать товары, подогнанные под наши запросы. Гражданам инфор­мационного общества откроют­ся беспрецедентные возможности для работы, образования и отдыха.

Государства, смело идущие вперед, объединив свои усилия, получат несомненные экономические пре­имущества. Возникнут совершенно новые рынки и миллионы новых рабочих мест»[21]. Как видно, взгляды Гейтса во многом совпадают с иде­ями сторонников концепций пост­индустриального общества.

Что касается перспектив построе­ния «капитализма без трений», то это все же — задача будущего. Тем не ме­нее в настоящий момент можно дале­ко не только фантазировать, оставив решение проблемы следующим по­колениям. Напротив, люди, имеющие доступ к власти и деньгам, уже сейчас должны изменить стратегию поведе­ния для улучшения ситуации во всем мире. И сам Гейтс, выступая против жадности корпораций, признавая не­обходимость социального партнер­ства, тратя колоссальные средства на благотворительность, практикуя ин­дивидуальный подход к своим работ­никам («люди — не винтики!!!»), дает в этом отношении наглядный при­мер. Сегодня крупные капиталисты не желают быть просто машинами по добыванию прибыли: их цель — не за­работать денег, а изменить мир (и, как побочный продукт, сделать на этом побольше денег). Теперь их девиз — социальная ответственность и благо­дарность.

Отдельно следует сказать и о бла­готворительности, которая раскры­вает новый образ ответственного, хорошего капиталиста, пытающе­гося изменить мир к лучшему. Тот же Гейтс тратит сотни миллионов долларов на различные образова­тельные программы, борьбу с го­лодом, малярией и т. д. Однако за всем этим красивым фасадом скры­вается одна небольшая уловка, со­стоящая в том, что перед тем, как dы сможете все эти средства отдать, вы должны их где-то взять. Таким образом, погоня за прибылью сгла­живается благотворительностью: благотворительность становится частью игры, гуманитарной маской, скрывающей лежащую в основе де­ятельности каждого капиталиста экономическую эксплуатацию[22].

Еще одна неопрудонистская кон­цепция исправленного, хорошего капитализма — это концепция «от­крытого общества» Джорджа Соро­са. Основным отличием «закрытых» от «открытых» обществ, по мнению Сороса, выступает отношение к факту неизбежного «несовершен­ства понимания». «Открытое обще­ство основано на признании того, что мы можем ошибаться, закры­тое общество — на отрицании этой идеи»[23].

Поскольку абсолютная истина на­ходится вне человеческой досягае­мости, любая общественная система, претендующая на обладание такой истиной, для ее навязывания должна использовать репрессии[24]. В свое вре­мя по такому пути пошли нацистская Германия и Советский Союз. Эти то­талитарные общественные системы как «закрытые» впервые определил еще Карл Поппер, противопоставив­ший им концепцию «открытого об­щества», основанного на признании недостижимости идеала. Однако крах тоталитарных «закрытых» обществ автоматически не привел к созданию «открытого общества». Сегодня глав­ной угрозой «открытому обществу» является необузданное преследова­ние личных интересов, лежащее в основе идеологии рыночных фунда-менталистов[25].

Важнейшими составляющими «от­крытого общества», наряду с при­нципом недостижимости идеала, по мысли Сороса, являются рыночная экономика и представительная демо-кратия[26]. В чем же тогда его отличие от современного капитализма? Глав­ные отличия «открытого общества» от капитализма лежат в сфере акси­ологии. Дело в том, что современ­ный капитализм основан на эгоизме, корысти и погоне за прибылью. Эти ценности рыночных фундаментали­стов никак не могут быть господству­ющими в «открытом обществе», где на первое место (как и в «капитализме без трений» Б. Гейтса) должны выйти ценности социального партнерства, ответственности и взаимоуважения. Рынок, взятый сам по себе, призван способствовать обмену товарами и услугами. «Он идеально подходит для создания частных богатств, но сам по себе не в состоянии обеспечить общественные блага, такие, как эф­фективное государственное управ­ление, правопорядок и поддержание самих рыночных механизмов. Кроме того, рынок не способен обеспечить социальную справедливость»[27]. По­этому Сорос не может согласиться с мнением фундаменталистов-ры­ночников о том, что рынок сам «все исправит», что он не нуждается в ре­гулировании.

1Путь «исправления» сложившей­ся ситуации, предложенный Соро­сом, — это очередная попытка при­менить методологию прудонизма с целью обелить и приукрасить капитализм. Выступая против «плохих» фундаменталистов-рыночников, стремящихся везде и всюду к по­лучению максимальной прибыли, Сорос не торопится с призывами к изменению самой рыночной эко­номики. «Глобальные рынки, в том числе глобальные финансовые рын­ки, — отмечает он, — являются важ­ным общественным благом — ку­рицей, несущей золотые яйца. Их необходимо сохранить». Кроме того, Сорос заранее подготавливает чита­теля к тому, что даже самые робкие попытки реформирования капита­лизма могут ни к чему не привести: «Полагать, будто можно ликвидиро­вать все дефекты, означало бы идти вразрез с принципами открытого общества. Максимум, на что мы мо­жем надеяться, — это внести опре­деленные улучшения. Институцио­нальные изменения могут быть лишь половинчатыми»[28].

Итак, перед нами все та же старая прудонистская схема с «плохими» (рыночные фундаменталисты) и «хорошими» (регулируемая рыноч­ная экономика) элементами. Про­тиворечивость концепции Сороса отмечают и другие авторы. Так, по мнению О. А. Ефремова, «главной слабостью концепции Сороса явля­ется, вероятно, противоречие меж­ду практическим реализмом и на­ивным идеализмом. Практический реализм проявляется в том, что бу­дущее человечества Сорос связыва­ет с капиталистическим обществом, неизбежно предполагающим все свойственные капитализму инсти­туты. Наивный идеализм — в том, что Сорос пытается "вычеркнуть" из капитализма все отрицатель­ное и дополнить его "положитель­ным" из области желаемого, а не действительного»[29].

Подобный «наивный идеализм» и делает фигуру Сороса такой непри­ятной и двуличной, поскольку «он выступает за безжалостную финан­совую эксплуатацию, объединен­ную ее контрагентом, гуманитарной заботой о катастрофических соци­альных последствиях разнузданной рыночной экономики»[30]. Одной ру­кой выделяя миллионы на финанси­рование образовательных программ, другой он разрушает жизни тысяч людей, проводя свои финансовые спекуляции.

Таким образом, все заявления о не­обходимости «улучшения» и рефор­мирования современного капита­лизма — это просто пыль, пускаемая в глаза с целью сокрытия реального положения вещей. Новейший пру­донизм, разрывая единую систему противоречий, замазывает и прячет «дурные» стороны капитализма, ак­центируя внимание лишь на его «хоро­ших» чертах. Марксизм же, напротив, рассматривает противоположности, составляющие всякое противоречие, как неразрывно связанные, неотдели­мые друг от друга стороны, единство которых определяет сущность самого предмета.

В связи с этим можно вспомнить рассуждения Гегеля о переходе субъ­екта в предикаты в спекулятивном суждении. Если в традиционной «логике здравого смысла» предика­ты это случайные свойства непод­вижной субстанции, то в «спекуля­тивном суждении» субъект деятелен и, развиваясь, переходит в свои предикаты36. Перефразируя Гегеля, можно сказать, что субъект «капи­тализм» не просто обладает преди­катом «эксплуатация», с которым он может расстаться без ущерба для собственной сущности, но что субъект «капитализм» переходит в «эксплуатацию». Эксплуатация, ста­ло быть, уже не предикат, но прояв­ление сущности капитализма. То же самое можно сказать и о других его сторонах-«предикатах», пытаться «убрать» которые, — значит либо не понимать сущности самого субъек­та, либо сознательно искажать фак­ты. Как было показано выше, такие методологические приемы сегодня все шире используются апологетами капиталистического мироустройст­ва, поэтому выявление новейших форм прудонизма и борьба с ними являются одними из важнейших те­оретических задач современного марксизма.


Вернуться назад