Galia Ofek. Representations of Hair in Victorian Literature and Culture. Ashgate, 2009. 288 pp.

В язвительной, но очаровательной новелле Ф. Скотта Фицджеральда «Волосы Вероники» (Фицджеральд 1990) женская прическа играет важ­ную роль. Восемнадцатилетняя Вероника, миловидная и состоятель­ная, но «скучная» девушка из Висконсина, преображается и внезапно приобретает популярность среди молодых людей — таково магическое действие ее обе­щания коротко остричь свои роскошные длинные темно-каштановые волосы и раз­решить всем желающим наблюдать за этим процессом. Хотя представления о молодой женщине «с короткой стрижкой» в те време­на, когда короткие волосы ассоциировались почти исключительно с «прогрессивным» и «независимым» поколением женщин-мальчиков (флэпперов), обеспечивали ей успех и внимание, Вероника чувствует себя «Марией-Антуанеттой, влекомой в телеге на гильотину», когда дело до­ходит до стрижки. В итоге она теряет очарование, пришедшее к ней вместе с новым образом, но зато обретает ранее не испытанное ощу­щение «свободы» и «самостоятельности». Рассказ Фицджеральда ука­зывает на культурную значимость прически, в особенности женской. Даже если значения, связываемые с короткой женской стрижкой, не­сколько изменились, влияние, которое волосы оказывают на формиро­вание женственности и образа женщины в целом, и сегодня во многом остается прежним. Книга Галии Офек «Волосы в литературе и культу­ре Викторианской эпохи» рассказывает, как английские предшествен­ники Фицджеральда во второй половине XIX века воспроизводили эту культурную значимость.

Слова «викторианская женщина» связаны в нашем воображении c образом женщины угнетаемой и пассивной. Как отмечает Валери Стил (Steele 1985: 3), «образ викторианской женщины долго ассоциировался как с сексуальной подавленностью, так и с социальной угнетенностью. Ее одежда рассматривалась как внешнее выражение двойственной пси­хики и зависимого положения в обществе». В ее корсетах и пышных кринолинах зачастую (не вполне справедливо) видят олицетворение женской покорности. В своей книге Офек обращается к другой тесно связанной с формированием и возникновением женской идентично­сти грани культуры женской моды середины — конца Викторианской эпохи — прическе. Изучая значение прически в истории, искусстве и литературе, Офек пытается доказать, что волосы играли существенную роль в формировании и проявлении викторианской женственности.

Офек ставит перед собой трудоемкую задачу, анализируя виктори­анскую семиотику женской прически в разных видах искусства и де­лением на части отражая переплетение тем. Часть первая начинается теоретическим обоснованием исследования, материалами для которо­го послужили парадигмы Зигмунда Фрейда, теории фетиша, антропо­логия Мэри Дуглас и семиотика Ролана Барта. Во второй части Офек, используя печатные источники и рекламу продукции для волос, пред­ставляет нашему вниманию практическое исследование причесок того времени и бытовавших в XIX веке рассуждений о фетишизме, а также «волосяных» реликвий, украшений для волос и картин прерафаэлитов. В третьей части она переходит к литературе и анализирует семиотику женской прически и ее участие в становлении определенных типично женских признаков, изображаемых романистами — Чарльзом Диккен­сом, Томасом Гарди и др. В перекличку с мужскими голосами, которые мы слышим в этой части, в следующей вступают женские: Офек рас­сматривает, как представлены женские волосы в творчестве писатель­ниц того времени. В пятой части она анализирует, как устоявшийся семиотический код «золотоволосых» героинь, воплощающих чистоту и невинность, оспаривается и выворачивается наизнанку с появлением романа-сенсации. Свой впечатляющий обзор викторианской культуры прически Офек заключает обращением к отображению волос и связан­ного с ними фетишизма в графической сатире, карикатурах, пароди­ях и гротесках. В этой части она показывает, как художники — Обри Бердсли, например, — использовали женские волосы как непристой­ную и остроумную сексуальную метафору-насмешку над викториан­ской цензурой и респектабельностью.

Основной темой книги является изучение того, как фрейдовская дихотомия «Мадонны — блудницы» выстраивается, поддерживает­ся и развивается либо полностью меняется через изображение жен­ских волос в английском искусстве и литературе середины — конца XIX века. Прически викторианских женщин рассматривались с точки зрения набора парных признаков, и Офек в своей книге сосредоточи­вается главным образом на двух из них — аккуратности и цвете. Она объясняет, что в Викторианскую эпоху волосы женщины нередко ассо­циировались с женской сексуальностью или же являлись ее символом. Культурные ожидания требовали от «степенных» викторианских дам, матерей и жен опрятности и тщательности в прическе, в то время как женщины с неприбранными волосами воспринимались и даже под­вергались обвинениям как сексуально распущенные. Возможно, такой взгляд основывался на викторианском подходе, относившемся к про­блемам с волосами у женщин как к патологии, и Офек убедительно представляет поддерживающие его научные и медицинские размыш­ления того времени. Так, она цитирует британского врача и психолога Хэвлока Эллиса (1859-1939), который утверждает, что «„обилие волос на теле" отмечалось у женщин с „сильными сексуальными желания­ми, в конце концов сходивших с ума"» (с. 60) и что «пока они [волосы] были ухожены и содержались в порядке, это могло символизировать торжество развитой цивилизации над косными, хаотичными, женски­ми природными силами» (с. 55). Обращает на себя внимание то, что неубранные волосы молодой девушки несли иное символическое или социальное значение: она не была сексуально зрелой, поэтому они го­ворили скорее о невинности и девственности, чем о «беспорядочной» женской сексуальности. Вероятно, отсюда можно заключить, что по­нятие зрелой женственности (и, следовательно, пола в целом) является искусственным и надуманным.

Офек также уделяет внимание цвету волос у женщин и его симво­лическим значениям. Подобно противопоставлению тщательных и неопрятных причесок, светлый и темный цвет волос служил условным визуальным кодом, позволявшими делить женщин на две группы. В тра­дициях европейской культуры, продолженных искусством и литера­турой середины Викторианской эпохи, светлые волосы ассоциирова­лись с чистотой ребенка, а темные — с чувственностью и страстностью. Женщина со светлыми волосами должна была принести и обеспечить семейное счастье, в то время как темноволосая символизировала раз­рушение как домашнего очага, так и себя самой.

В самом деле, говорит Офек, соблазнительницы и обольстительницы изображались многими прерафаэлитами именно как женщины с пыш­ными темными волосами, в то время как многие писатели-мужчины того времени, например Диккенс, рисовали своих невинных героинь как золотоволосых дев. Офек объясняет то, что мы сегодня называем дихотомией «Мадонны — блудницы», красиво используя образы Ме­дузы и Рапунцель. С ее точки зрения, в этой парадигме женщина либо Медуза (сексуально зрелая, «падшая», роковая героиня с распущенны­ми волосами), либо Рапунцель (невинная, беспомощная и чистая герои­ня с густыми и аккуратно причесанными золотыми волосами). Она на­зывает романистов-мужчин середины Викторианской эпохи наиболее последовательными сторонниками этой дихотомии, способствующи­ми — посредством своих изображений женских причесок — воспро­изведению в культуре обусловленных полом качеств и формированию сложной системы значений и различий. Разумеется, здесь Офек боль­ше интересует Медуза и ее литературные воплощения, превосходя­щие беспомощных и покорных женщин, даже если они «наказаны» за проявление считающихся «неженственными» черт. Несмотря на поч­ти полную противоположность образов женственности, заложенных в этих двух моделях, Офек утверждает, что в действительности они зеркальны и отражают упрощающее мужское желание классифици­ровать и определить типы женственности.

Глава о том, как романистки изображают прическу, раскрывает взгляды писательниц второй половины Викторианской эпохи на поня­тие женской идентичности — взгляды, по Офек, более сложные, чем у авторов-мужчин. В творчестве писательниц того времени, от Джордж Элиот до Сары Гранд, отражаются колебания между двумя представ­лениями о женственности; проблема некой изначальной сущности пола то подвергается сомнению, то вновь рассматривается: «являет­ся ли женственность внутренней, анатомической сущностью или же социально-политическим конструктом» (с. 181). В этой главе высказы­вается предположение, что для романисток «золотые волосы» уже не составляют гарантии домашнего уюта, как это можно видеть на при­мере Эдит из «Небесных близнецов» Сары Гранд (1893). И наоборот, героини с «непослушными локонами», такие как Гестер из одноимен­ного романа Маргарет Олифант (1883), могут быть скорее героинями, нежели отрицательными персонажами, проявляя при этом некоторую независимость и самостоятельность, хотя эти проявления ограничены и последствия их не слишком благоприятны.

Иногда дихотомия Медузы — Рапунцель может оказаться слишком узкой и схематичной. Это особенно заметно в четвертой части, где она пытается истолковать героинь написанных женщинами романов, с их «непослушными» волосами и стремлением к независимости, через образ Медузы. Параллель между такими героинями и Медузой, про­водимая лишь на основании «беспорядочности» прически, весьма не­однозначна, так как может ненароком перерасти в упрощенное проти­вопоставление двух типов женственности, против которого выступает сама Офек, и количество подобных обобщений должно быть сведено к минимуму. Более того, Офек оставляет в стороне Рапунцель, к кото­рой относится весьма прохладно, и сосредоточивается в основном на Медузе, вновь пытаясь понять, насколько уместна данная дихотомия при анализе этих героинь и значимости их волос. Офек также уделяет много места анализу литературы, но не всегда дает четкий обзор ро­манов, о которых идет речь. Тот, кто незнаком с английской литерату­рой XIX века, рискует оказаться в растерянности или в затруднении. Эти главы следовало сделать более сжатыми или же облегчить задачу читателям, представив им короткий и ясный обзор каждого романа, чтобы они смогли оценить значимость прически героини и ту роль, какую она играет в контексте повествования. Вот почему толкования Офек во второй части предметов, связанных с волосами, и картин вы­глядят более подробными.

Литературный жанр романа-сенсации, как показывает Офек, зна­чительно меняет семиотику викторианской прически. Автор демон­стрирует это на примере романа Мэри Элизабет Брэддон «Тайна леди Одли» (1862), героиня которого меняет свой облик, становясь похожей на куклу блондинкой, и совершает убийство и другие преступления, только для того чтобы сберечь свою тайну. Здесь Офек раскрывает одну из самых захватывающих мыслей своей книги. Золотые локоны леди Одли (крашеные и искусственные) становятся символом «физической трансформации, которая может скрадывать различия между настоя­щими и искусственными волосами, подлинной и поддельной красотой, живыми и мертвыми телами, но также — и это, возможно, главное — между самозванками из низших сословий и истинными леди» (с. 193). Леди Одли, по мнению Офек, показывает читателю, что ее умение управлять воображением и желанием мужчин через владение куль­турными знаками (наиболее очевидный пример — смена героиней цвета волос) способствовало ее успешному продвижению по социаль­ной лестнице. Другими словами, романы-сенсации, такие как «Тайна леди Одли», наводили викторианского читателя на мысль о том, что традиционным кодом прически можно пользоваться и управлять, а не только пассивно принимать его.

И действительно, Офек дает понять, что читатели того времени не просто применяли эти коды на практике. В отличие от 1840-х годов, когда рыжие волосы не считались привлекательными, в 1860-е и 1870-е годы они вошли в моду, возможно, благодаря все большему числу ге­роинь с рыжими волосами в любовных романах и рыжеволосых моде­лей прерафаэлитов. Было бы интересно, если бы Офек подробнее оста­новилась на этой мысли. У меня остается множество вопросов. Какие любовные романы она имеет в виду? Как мода на рыжий цвет влияла на поведение женщин и их представления о женственности? Как бы то ни было, это, вероятно, означает, что образы опасных и сексуаль­ных женщин, визуальным кодом которых служили рыжие или темные волосы, могли восприниматься викторианцами как более желанные и привлекательные по сравнению с чистыми и невинными золото­волосыми героинями, которых так любили изображать романисты- мужчины той поры.

Офек изящно переплетает поэтическое толкование литературы и других визуальных искусств с эмпирически обоснованным исследо­ванием традиций викторианских причесок. Хотя ее книга посвящена главным образом анализу литературных произведений и объектов ви­зуального искусства, например картин, в первой и второй частях она убедительно показывает, как в то время волосы превращались в товар или в фетиш, приводя при этом реальные факты (такие, как ужасные, но от этого не менее захватывающие преступления, связанные с воло­сами). Ее стремление совместить анализ «реальной» моды на прически с анализом ее проявлений в Англии середины — конца XIX века — за­мысел не только интригующий, но и удачно воплощенный. Ее книга вносит существенный вклад в изучение Викторианской эпохи, моды и проблемы пола. Она предоставляет обширный исторический матери­ал для размышления о гендерной обусловленности, в особенности о формировании, утверждении и изменениях (скрытых) представлений о женственности, воплощающихся через внешность.

Как и все хорошие книги, «Волосы в литературе и культуре Викто­рианской эпохи» вызывает у меня желание подробнее ознакомиться с ее предметом, в том числе с ранневикторианской культурой прически и последовательностью ее развития начиная с XVIII века. Хотя в книге внимание сосредоточено на женских прическах, Офек также призна­ет возможную значимость аналогичных тенденций в мужской моде и их влияния на формирование викторианских гендерных различий. В конце концов, правление королевы Виктории длилось более 63 лет, и одна книга едва ли может вместить в себя все культурное богатство эпохи. Мне хотелось бы узнать о мужских прическах и их роли в фор­мировании викторианской мужественности, что, как я надеюсь, станет для Офек предметом дальнейших исследований.

Перевод с английского Татьяны Пирусской

Литература

Фицджеральд 1990 — Фицджеральд Ф.С. Последний магнат. Рассказы. Эссе. М.: Правда, 1990.

Steele 1985 — Steele V. Fashion and Eroticism: Ideals of Feminine Beauty from the Victorian Era to the Jazz Age. N.Y.; Oxford: Oxford University Press, 1985.