Kaiser S.B. Fashion and Cultural Studies. London; N.Y.: Berg, 2012. 228 pp.

 

Пособие Сьюзан Кайзер — одна из самых исчерпывающих компиля­ций по вопросу исследований в области моды и культуры. Новизна в таких работах создается не неожиданным взглядом на привычные яв­ления, но, напротив, увлеченным рассмотрением непривычных явле­ний. Меньше всего Кайзер похожа на исследователя, который подго­няет материал под готовые ответы и теории, напротив, она требует удивляться тому, на­сколько материал не дает готовых ответов. Так, например, решая вопрос о том, насколь­ко можно говорить об «инклюзивной» моде при наличии «инклюзивных» групп (квир-групп в Европе или ЛГБТ в американском изводе), она отмечает, что нельзя говорить о моде как порождении некоторого вирту­ального сообщества. Напротив, скорее, про­исходит размыкание границ сообщества, интенсификация культурного обмена, что заставляет по-новому форматировать историю европейской моды как «усложненную совокупность культурных историй» (с. 151).

Или, например, описывая фотосвидетельство об эпохе беби-бума, автор обращает внимание на то, что эта эпоха не стала резкой сменой приоритетов, переходом от индивидуальной заботы о своей внешно­сти к принятию некоторых новых индустриальных правил. Напротив, именно тогда впервые прошла резкая граница между поколениями, между «мейнстримом» прошлого и экспериментом настоящего (с. 180). Фотографии свидетельствуют не столько о новых тенденциях, сколь­ко о гении места, который стремится сохранять вкусы и приоритеты.

А в свою очередь, «битниковский» экстремизм также характеризует­ся не столько карикатурным образом антигламура, а наоборот, очень искусной апроприацией разных культурных обычаев, классовых и эт­нических. Иначе говоря, обычное противопоставление гламура и ан­тигламура, согласно Кайзер, оказывается недостаточным. Нельзя го­ворить о гламуре как просто о культе потребления, и об антигламуре как о пародировании потребления или его изнаночной стороне. И сам гламур оказывается прежде всего искусственным конструированием «идентичности» (скажем, кукла Барби, по мнению Кайзер, и была та­ким аккумулятором идентичности: отсутствие чего бы то ни было «ау­тентичного» делало идентичным каждый новый вариант), тогда как антигламур — обращением за пределы «идентичности», вскрытием са­мих конструкций, на которых эта идентичность держится. Например, всякого рода «скандальные» проявления моды не столько разрушали привычные образы модного существования, сколько показывали, сколь искривлено зеркало моды, сколь не соответствуют начальные замыслы создателей стиля тем импликациям, которые в этом стиле возникают.

Не монизм моды как маркера идентичности, а плюрализм всякий раз обретаемых жизненных позиций, интеллектуальных положений, тенденций и воспоминаний — вот что важнее всего. Кайзер ловит воз­дух эпохи — она далеко не ограничивается обычными «исследовани­ями идентичности», но, напротив, исследует множественность прак­тик, каждая из которых и становится основанием новой идентичности.

В некотором смысле книгу Кайзер можно отнести и к исследованиям медиа, а именно к тому направлению, которое изучает возникновение массовых представлений под влиянием медиа. Мы часто становимся свидетелями того, как вовремя запущенная информация приобрета­ет эффект бомбы, начинает распространяться как вирус, но при этом изначальная форма ее утрачивается. Ясно, что для вируса главное — самовоспроизводство, а не передача каких-либо достижений формы. Точно так же и мода интересует Кайзер вовсе не как форма, устанавливая особенности которой, гадая по ее облику, мы можем восстановить стиль эпохи. Напротив, она часто говорит о том, сколь непредсказуе­мо сработали модные тенденции — не удобно расположившись вну­три имеющегося социального дизайна, но взорвав все представления о социальном дизайне.

Такой подход позволяет пересмотреть и обычные представления о моде как о сочетании локального субстрата и профессионального изо­бретения. Моду не следует понимать по образцу платонического со­четания материи и формы, скажем, материи национального колорита и формы изощренной интеллектуальной игры модельера-дизайнера. Напротив, национальное всегда динамично, и меньше всего напоми­нает материю, это «часто ностальгическое отношение к сельской, кре­стьянской, этнической одежде» (с. 53). И сама народная одежда, под­черкивает Кайзер, все время менялась, и ностальгия по ней является не столько психологическим запросом, сколько неустойчивым балансом урбанистической дисциплины и традиционалистской самозащиты, консерватизма и эксперимента, ориентализма и антиориентализма. Именно поэтому вдруг «национальное» начинает отождествляться с «восточным», и тут же «восточное» оказывается «экспериментальным», а не традиционным.

Эту диалектику часто объясняли просто возникновением запроса то на «ретро», то на «авангард»; но при этом не было понятно, почему эта диалектика оперирует не различием, а тождеством, не радикаль­ным разрывом или радикальной реставрацией, а смещениями смысла, превращением одного локуса в другой. Почему мода не признает, где события соотносятся во времени, а где они соотносятся в пространстве, почему она превращает «новое» в «западное», «северное» в «непреходя­щее» или «локальное» в «сезонное»? На все эти вопросы можно давать подробные историко-культурные ответы, но Кайзер идет по другому пути, указывая на то, что в человеке всегда есть и страх перед миром, который формирует идентичность, и страх перед собственной иден­тичностью, который заставляет двигаться дальше, искать убежища в других пространствах и временах. Нельзя говорить о каком-то одном двигателе моды, скорее, нужно говорить о системе двигателей: что-то манит своим разнообразием, рыночной щедростью, а что-то подтал­кивает к новым решениям и протестам против сложившихся обычаев.

Исследования культуры в англо-американском контексте выступа­ют как борьба с метафорами, которым обычно приписывают объясни­тельную силу. Многим кажется, что достаточно сказать о «символиз­ме», «архетипичности» или «рыночности» моды, и все ее проблемы будут объяснены. Кайзер показывает, что нельзя превращать отдельные моменты социального развития или внутренней жизни сознания во все­объемлющие метафоры культурного бытия. Например, нельзя объяс­нять борьбу колоний за освобождение как новый извод луддитства, как борьбу за возвращение к старым социальным отношениям и к вещам ручной работы. Все вещи ручной работы, которые становились мод­ными в среде борцов за освобождение, рассматривались не как вещи «ручной работы», а как вещи «очищенные», сделанные с большей до­бросовестностью. При «переприсвоении концепта нации» (с. 64) тре­бовалась не деиндустриализация, а, напротив, введение более высоких норм цивилизации, более строгого подтверждения собственности на модные вещи. Очень полезна глава, посвященная «классовым делам»: Кайзер показывает, сколь противоречивы метафоры классового устрой­ства общества (пирамида, лестница, этажи, фильтр.). Поэтому в тра­диционном классовом анализе действительные механизмы культур и субкультур подменяются изображением «производства различий», что упрощает картину. А изучение моды методами исследований культу­ры показывает, сколь на самом деле важна не мотивация «отличиться», а мотивация «быть внутри моды» (с. 105), производя различия не как выражение своей классовой позиции, а как способ выйти за ее грани­цы, создать другие временные сообщества интересов.

Так же точно Кайзер отказывается от привычного взгляда на рево­люцию как упрощенчество, как на отказ от роскоши в пользу эгалитар­ной позиции. Да, такая борьба происходила на уровне репрезентаций: нельзя было показаться на людях в роскошном наряде. Но именно по­вышенное внимание к выходам человека, к передвижению, к облику в помещении и на улице, приводило не к упрощению, а к усложнению системы моды.

Не сводя все исключительно к тотальной семиотизации в духе Р. Барта, Кайзер обращается к возможностям исследований культуры и по­казывает, что цензура одежды, как и цензура речи, приводит к росту социальной дифференциации: каждая группа вырабатывает свои механизмы закрепления социального положения, при отсутствии поля публичности. Но тут включаются защитные механизмы общества, не желающего раскалываться, и различия проявляются в нюансах моды. Чем более тонкая нюансировка, тем большее желание за этим стоит проводить социальные границы только в мире репрезентаций и само- презентаций. Именно тонкость различий моды — это не просто игра соблазна, не бодрийяровский соблазн потребления вторичных впечатлений, а скорее лакановский нарциссизм, способность видеть в своей самопрезентации репрезентацию, быть завороженным этим зрелищем и обретать себя во все более тонких нюансах внешности.

Поэтому и радикальные формы самопрезентации, такие как рабо­та с собственным телом, нужны прежде всего для нюансировки, кото­рая не допускает прежних репрессий по признаку чуждой внешности. Мода против расизма — важная тема книги Кайзер. Кайзер говорит о «реартикуляции» категории расы (с. 79) и о том, что единственным противовесом ей было превращение фенотипии в отдельные краски и нюансы. Именно так же и нынешний вопрос о скрытии волос му­сульманской женщины также имеет в виду не только законы ислама, сколько недопущение «мусульманского фенотипа» самим исламским сообществом — закрытая одежда должна создать ореол непроницаемо­сти и тем самым вновь вывести «восточное» на арену большой истории.

Мода оказывается не условным языком готового сообщества, а игрой политических репрезентаций. Причем ни одна из них не оказывается достаточной, мода всякий раз требует занять еще какую-то позицию в текущих мировых вопросах от тех, кто вовлечен в ее действие, в ее производство и потребление. И эта способность моды вскрывается толь­ко благодаря методам исследований культуры, которые еще раз под­тверждают свою продуктивность: культура не сводится ни к социаль­ным закономерностям, ни к частностям устойчивых форм.