Слово и ткань связаны неразрывно едва ли не с первых шагов че­ловеческой цивилизации. Собственно, именно текстиль, задолго до изобретения бумаги и ее заменителей вроде египетского папируса, использовался в качестве основного материала для письма, а позд­нее и для печати. Обитателям Поднебесной империи на протяжении многих столетий для писания писем, стихов, философских трактатов и пособий по придворному этикету служил шелк. На шелке были за­писаны тексты Лао-цзы из гробницы в Мавандуе II века до н.э., там же были обнаружены и шелковые свитки с подробным руководством по китайской медицине. Космогонические мифы древнего Китая стали известны благодаря шелковым манускриптам государства Чу, относя­щимся к IV—III веку до н.э., посвященным астрономии и астрологии. Уместно отметить, что и иероглиф «цзин», который в древнем Китае стал обозначать «канон» или «свод», первоначально имел значение — «шелковая нить».

Первые священные тексты человечества неизбежно должны были быть связаны с текстилем, легким, компактным в хранении и удобным в перемещении, к тому же — настолько дорогим, что ценность самого материала была очевидна даже непосвященным. Неслучайно сакральные тексты и в дальнейшем не раз помещались на изделиях из тканей: будь то рукописные списки египетской Книги мертвых на льняных полотнищах, вышитые или печатные цитаты из Корана на покрыва­лах, которыми в XVIII—XX веках покрывали надгробия в Турции, вы­тканные надписи на санскрите в Тибете или традиционная формула «нет бога кроме аллаха» на высоких шапках персидских дервишей. Вышивка, ткачество, печатный рисунок — все эти техники украшения тканей на протяжении столетий использовали буквы, слова и фразы, одновременно служа благородным целям просвещения и — со време­нем— развития демократии.

Долгое время сакральные тексты были понятны лишь немногим по­священным, однако по мере развития цивилизаций, знания, даже тай­ные, становились доступны все большему числу людей. Роль текстиля в распространении знаний трудно переоценить, ведь первые тексты на тканях появились задолго до того, как была запущена первая в мире книгопечатная машина.

Зародившийся в Китае способ получения тиражированных изобра­жений при помощи деревянных форм первоначально предназначал­ся именно для печати на ткани и лишь впоследствии был применен на бумаге. Самый ранний из сохранившихся образцов печати с деревян­ных досок — отпечатанные на шелке в три краски изображения цветов, относящиеся к Ханьской династии, то есть к периоду до 220 года н.э.¹, тогда как первые примеры ксилографии на бумаге появились в том же Китае не ранее середины VII века, а первая печатная книга — знамени­тая Алмазная сутра — была отпечатана на бумаге в 868 году².

И в Европе печать с деревянных досок первоначально появилась именно как способ украшения тканей. Одновременно ткань—лен, шелк и бархат—использовалась для печатания гравюр наравне с бумагой. Об­разцы религиозной гравюры на шелке и бархате и сейчас встречаются в музеях. К 1300 году набивные рисунки на тканях, полученные с по­мощью деревянных досок, получили едва ли не повсеместное распространение, и лишь в середине XV столетия Иоганн Гутенберг в Майнце выпустил свою знаменитую Библию, использовав оттиски с досок на бумаге. И хотя в европейских печатных узорах на ткани слова и бук­вы в это время не получили никакого распространения, все же именно начало книгопечатания вновь оживило интерес к слову³, превратив его в модный декоративный мотив, которым стали украшать посуду, мебель и ткань, но уже посредством другой техники — дорогой и бла­городной вышивки.

Живопись — библия для неграмотных, полагали средневековые бо­гословы, поощрявшие украшение фресками на религиозные сюжеты не только церквей и соборов, но и общественных зданий, и частных домов. Росписи византийских церквей и итальянских соборов нередко включали не только затейливые композиции со множеством деталей, которые было интересно разглядывать, но и короткие подписи к ним — чаще всего просто обозначения сюжета из Ветхого или Нового заветов или же имен персонажей. Вероятно, они сыграли свою роль в усилении религиозного сознания, но одновременно свидетельствовали о распространении грамотности среди населения средневековой Евро­пы. Позднее Средневековье, а тем более эпоха Возрождения выгодно отличались этим от более ранних веков, когда не только крестьяне и ремесленники, но и владетельные сеньоры, и даже венценосцы неред­ко не умели ни писать, ни читать.

Как ни обидно для европейцев, но свет просвещения в это время шел с Востока. Роскошные византийские шелковые ткани, представлявшие немалый соблазн для малограмотных защитников Гроба Господня, в отличие от многих произведений византийского художественного ремесла, не имеющих точных дат, легко датируются благодаря надпи­сям на греческом языке, удостоверяющим, что вытканы они, к приме­ру, при императоре Василии II (985—1025). Одновременно эти надписи подтверждают известный факт, что производство дорогих тканей с зо­лотой нитью и окраской пурпуром было монополизировано государ­ством и фактически сосредоточено в придворных мастерских. Однако, скорее всего, сама идея подобных надписей, фактически выполнявших роль современных лейблов, подтверждающих принадлежность товара известному производителю и тем самым служащих залогом качества изделия, была заимствована обитателями Восточной Римской империи у воинственных южных соседей.

Надписи издревле служили одним из главных украшений ислам­ских тканей. Вытканные или вышитые имена правителей, нередко сопровождавшиеся полными титулами и даже точными датами, не­пременно помещали на тканях, производившихся в государственных мастерских и предназначавшихся для подарков придворным или слу­живших официальными дипломатическими дарами. Подобного рода образцы текстиля с надписями на арабском языке, которые находят по всему миру от Северной Европы до Китая, — красноречивое свидетель­ство и популярности восточных шелков, и широкого распространения арабского языка в границах необъятного халифата, и строгого пра­вительственного контроля за текстильным производством, имевшим, по-видимому, немалое экономическое значение. Вопрос, откуда берет начало этот обычай, остается открытым. Несмотря на обширную лите­ратуру, посвященную надписям на арабских тканях, его происхожде­ние до конца так и не прослежено. Однако известно, что декоратив­ные мотивы, украшающие те или иные покровы, предназначавшиеся для мавзолеев, почти всегда являются заимствованиями из декора ар­хитектурных памятников. Архитектура, в Средневековье являвшаяся «главнейшим из искусств», служила источником идей, сюжетов и мо­тивов для прочих искусств и ремесел. Вероятно, это же справедливо и для первых европейских надписей на текстильных изделиях.

Однако вместе с «официальными» надписями на восточных тканях встречаются и другие — вытканные или вышитые тексты, сообщавшие о мастере и месте изготовления ткани. Важно, что фасон в одежде в ту пору сохранявшийся неизменным на протяжении многих десятилетий, имел гораздо меньшее значение, нежели сам материал, так что такого рода надписи служили рекламой производителя и информировали по­купателей о качестве выбранного ими товара⁴.

В то же самое время эти надписи выступали и декоративным мо­тивом, украшением ткани. На египетских тканях VIII—IX веков появ­лялись порой целые полосы, заполненные затейливым куфическим письмом, сочетавшиеся с изображениями птиц, животных и расти­тельных орнаментов.

Характер текстов был разнообразен: помимо имени мастера, это могли быть славословия в адрес царствовавшего халифа или безадресные пожелания счастья и благополучия. Широкое распространение по­добных тканей позволяет говорить о высоком уровне грамотности на средневековом Востоке — ведь уметь написать или прочесть надпись должны были как ткачи и вышивальщики, изготовившие ткани, так и их заказчики или покупатели. Такого рода надписи встречаются как на египетских⁵, так и на иранских, сирийских тканях, на тканях из цен­тральной Азии. Значительно позднее на арабских тканях появляются целые полосы «псевдописьма», стилизации под исламскую каллигра­фию, на самом деле не обозначавшие ровным счетом ничего и служившие всего лишь красивым орнаментом.

Первые европейские ткани с надписями были выполнены теми же восточными мастерами. В сокровищнице Хофбурга в Вене хранятся коронационные одеяния норманнских королей, снабженные выши­той надписью, извещающей, что одежды изготовлены к коронации Вильгельма II в королевских мастерских на Сицилии в XII веке, при­чем надпись выполнена как на латыни, так и на арабском языке. Точно так же на Сицилии была выполнена и хранящаяся в ризнице церкви Сен-Сернен в Тулузе роскошная ткань с изображениями пеликанов и павлинов, причем названия птиц на ней даны по-латински, однако сами надписи расположены справа налево — как в арабском языке⁶. Исключение составляет знаменитый «ковер из Байе» — 70-метровая льняная лента, украшенная вышивкой на тему норманнского завое­вания Англии и датированная XI веком⁷. Каждый сюжет этой гран­диозной исторической панорамы сопровождается коротким тексто­вым комментарием. Проблема в том, что относительно уникального памятника исследователи так и не пришли к единому выводу — ни о месте его изготовления, ни о заказчике, ни о мастерах, выполнявших вышивку, ни о прочих вещах, несмотря на то что о ковре из Байе на­писана не одна монография и даже большой исторический роман, а по количеству легенд и мифов его в пору сравнивать со Святым Граалем. Во всяком случае, приписывая авторство ковра французским или же англо-саксонским мастерам, ученые не обсуждают версию об участии в его создании арабских ремесленников, что дает основание отнести редкую вышивку к первым европейским надписям на текстиле на свет­скую тему. А сама тематика вышивки позволяет говорить и о первом в мире образце «пропагандистского текстиля», существовавшем задолго до примеров, появившихся в период Великой французской революции и тем более советского агитационного текстиля 1920-х годов.

На протяжении нескольких веков слова на тканях появлялись пре­имущественно в технике вышивки. А не только грамотность, но и ис­кусство вышивки в средневековой Европе сосредоточивались главным образом в монастырях. В монастырских мастерских изготавливали пышные церковные облачения из парчи, шелка и бархата, украшен­ные богатыми вышивками на религиозные темы. Сложные многофи­гурные композиции (нередко созданные по мотивам работ известных художников) содержали не только изображения святых и очевидные для всех христианские символы, но и надписи, понятные в первую оче­редь самим обитателям монастырей. Монахини были не только пре­восходными вышивальщицами, но и учителями: маленьких девочек отдавали как в школу в монастырские мастерские для обучения — вы­шивке крестом и тамбуром и одновременно — основам грамоты. Что­бы над изображением агнца божьего вышить простую надпись Agnus Dei, требовалось как минимум знать буквы.

Результат не замедлил сказаться. Уже в XVI столетии на многих вы­шитых итальянских бордюрах безвестные вышивальщицы начинают дополнять изображения словами. Так, сюжеты из истории сотворения мира подписывают: «Адам», «Адам и Ева», «Рай» и т.п. В собрании Го­сударственного Эрмитажа хранятся бордюры с вышивками на темы времен года, где над каждым сюжетным изображением помещено на­звание месяца. Примечательно, что эти бордюры являются не продук­цией искусных монастырских мастериц или результатом труда профес­сиональных ремесленников, но образцами вышивки домашней работы. К XVI столетию относятся и бордюры с вышивкой или прошвы фи­лейной работы с растительным орнаментом и надписью Eiberta — сви­детельство противостояния итальянских коммун неоднократно пред­принимавшимся разными силами попыткам объединения страны, и одновременно — один из первых в истории политических лозунгов на текстиле, пусть и размещенный не на уличном транспаранте, а на об­разцах домашнего текстиля — подушках и скатертях.

Из литературы известно, что одежды принцев и богатых вельмож иногда расшивали нотными знаками и даже стихами, однако ни один из подобных образцов не дошел до наших дней. То же самое можно сказать про надписи в виде гербовых, родовых и иных девизов, кото­рые можно заметить на некоторых костюмах в произведениях живо­писи эпохи Возрождения. Неизвестно, отражали ли подобные изобра­жения реальную практику маркирования одежды гербовым девизом либо были придуманным художником способом обозначить личность портретируемого. Однако подтверждением того факта, что украшение одежды подобными вышивками практиковалось, служит знаменитый Орден Подвязки, история которого восходит к середине XIV века. Вы­шитая подвязка с надписью «Да будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает» и по сей день является, помимо нагрудного знака, непре­менным атрибутом ордена.

К концу XVI столетия в городах отчетливо обозначилось стремление к роскоши. Вышивки, в протестантских странах изгнанные из церквей, теперь прочно обосновались в домах разбогатевших торговцев и ремес­ленников — вышивкой украшали одежду и обивку для мебели, ковры, скатерти и т.п. Вышивка в этот период имела огромное значение, де­монстрируя высокий общественный статус и благосостояние⁸. Одно­временно шить и вышивать теперь стали почти в каждом бюргерском доме, где были женщины или где держали женскую прислугу, а обуче­ние этому занятию переместилось из монастырей в частные дома.

Для обучения необходимы были образцы — примеры выполнения различных стежков, узоров, орнаментальных мотивов. Впрочем, это были не только «учебные пособия», но и каталоги новых модных ор­наментов и стилей. С конца XV — начала XVI века такие образцы в бо­гатых домах стали коллекционировать, чему немало способствовали и интерес к вышивке, и проявившийся в этот период вкус к путеше­ствиям и ко всему новому. По архивным документам известно об об­разцах, относящихся к 1502 году, — о них упоминается в перечне рас­ходов королевы Елизаветы Йоркской. Однако одним из самых ранних образцов для вышивания считается датированная и подписанная вы­шивка некой Джейн Восток 1598 года. Подписи, даты, другие надпи­си и цифры в обязательном порядке включались в подобные образцы. Множество таких образцов для вышивания XVI—XIX века рассеяно те­перь по музеям всего мира.

Считается, что с середины XVII столетия в образцы начали включать алфавит, порой — сразу несколько — разных стилей и на разных язы­ках. Полагают, что именно это обстоятельство доказывает тот факт, что вышивание подобных образцов приобрело значение учебных упраж­нений⁹. Вместе с тем алфавит давал возможность вышивальщице не просто копировать конкретную цитату из Писания, но при желании или при наличии заказа составлять самостоятельно любой текст. Вы­шитые орнаменты и картины почти повсеместно начали снабжаться подписями с названием сюжета и именем автора. Примерно с 1650-х го­дов все чаще в образцах встречались нравоучительные или религиоз­ные надписи, к концу столетия — имена, даты и стихи.

Образцы для вышивания служили тем, чем впоследствии стали печатные рисунки для вышивок. Ученые спорят, когда именно появились первые сборники гравюр с узорами для вышивания. Считается, что один из первых таких сборников был опубликован Йоханом Зибмахером в Аугсбурге в 1523 году. Затем подобные издания появились во Франции, Италии, а в 1587 году — в Англии. К концу столетия подобных книг уже было немало, причем они включали надписи на самых разных языках. Полагают, что сама потребность в печатных книгах возникла из-за коммерческих нужд — резко возросших заказов вышивальщицам. И все же сборники были дороги и малодоступны, так что рукотворные образцы для вышивания с непременным алфавитом, именами, названиями меся­цев и времен года, популярными фразами, а также арабскими и римски­ми цифрами продолжали использовать повсеместно, невзирая на усилия мастеров печатного дела. Они даже стали тематическими. Поскольку вышивание входило в программу общественных школ (в частности, в Англии и Северной Америке), то по ним изучали правила счета (вышивались математические таблицы и в первую очередь таблица умножения), географию (географические карты со всеми надписями на них), этику (лишь немногие образцы XVIII—XIX веков не содержат нравоучи­тельных фраз или пословиц). Образцы для вышивания превратились в это время в экзаменационное задание и в своеобразный сертификат, подтверждающий мастерство. Они включали в обязательном поряд­ке имя самой ученицы и, по крайней мере в США, — название школы.

В свою очередь домашние образцы для вышивания, пополнявшиеся из поколения в поколение, нередко включали и семейную хронику — в них отмечались даты рождений, смертей, свадеб и т.п., или же они включали инициалы членов семьи: мужские слева, женские справа, ини­циалы умерших родственников — черными нитками. В XVIII—XIX ве­ках вышивальные образцы стали выполнять еще и роль сентименталь­ных подарков, благодаря чему сделались еще более разнообразными по оформлению. Именно в это время в них начали включать не про­сто инициалы, но уже готовые монограммы из одной и более букв.

Монограммы вошли в моду в том же XVI столетии, когда наряду с распространением интереса к генеалогии и созданию родовых и се­мейных «древ», набрал силу обычай маркировать личные вещи своими инициалами. Широкое распространение монограмм явилось отраже­нием своего рода социальной революции — обособления личности, тре­бования к уважению ее прав, выделения и охраны личного простран­ства. Монограммами отмечали не только носовые платки, салфетки, скатерти, полотенца, наволочки и простыни, но и мебельную обивку, домашние туфли, парадные жилеты и т.п., как будто каждый стремился увековечить свое имя и украсить свою собственность. Значение моно­граммы было гораздо больше, чем просто метка — владельческий знак. Уже с XVII века монограмма стала маркировать положение владельца в обществе, включая в себя короны, гербы и пр. С помощью монограммы обозначали семейное положение: при вступлении в брак новобрачные заказывали белье с двойной монограммой. К XIX веку в разных стра­нах установились свои жесткие правила использования и составления монограмм. К примеру, в викторианской Англии инициалы в жен­ских монограммах располагались по следующему принципу: первый инициал слева, средний — справа, а последний, значительно большего размера — в центре композиции. Традиционная мужская монограм­ма предполагала последовательное расположение первого, второго и третьего инициалов одинакового размера. При этом существовали еще и различные стили выполнения монограмм, предполагавшие до­полнительные смысловые оттенки.

Увлечение алфавитами и монограммами находило самое прямое отражение в моде. В собрании Государственного Эрмитажа хранится жилет из белого льна, украшенный вышивкой виртуозной работы и датированный первой половиной XVIII века. Среди растительных узо­ров на двух его полочках гордо выделяется монограмма АС. В музее графства Букингемшир представлен мужской жилет 1785—1790 годов, декор которого включает вышитые буквы алфавита — от А до Z.K сожалению, подобных образцов сохранилось немного, однако модные журналы тех лет дают основания полагать, что в реальности их было гораздо больше — декор в виде разного рода букв и аббревиатур был, что называется, трендом. Так, Magazine des Modes Nouvelles Frangaises et Anglaises в 1787 году рекомендовал для украшения платья использо­вать «иероглифы, головоломки, шарады, алфавитные загадки и акро­стихи». В том же журнале одна из модных картинок изображала даму в шляпе, декорированной лентой с вышитыми буквами. Фрагмент лен­ты с несколькими литерами был дан отдельно как особо модная деталь. Торговцы предлагали целые наборы вышитых пуговиц, украшенных либо буквами алфавита от А до Z, либо теми или иными девизами, либо любовными фразами¹⁰. Эпоха Просвещения дала свои плоды: от­нюдь не клерикальные, но скорее фривольные и вольнодумные тексты в XVIII столетии стали украшать самые разные части костюма, в том числе и те, которые не предназначались для всеобщего обозрения: под­вязки для чулок, планшетки для корсетов и т.п.

Экстравагантности моды XVIII века пришел конец с началом Фран­цузской революции. Однако слова и буквы вовсе не были изгнаны с одежды. Мода свергнутого класса была экспроприирована классом по­бедившим: слово Liberte было выткано на лентах, выпускавшихся пред­приимчивыми текстильщиками, и вышито на фригийских колпаках. Девиз французской революции Liberte, Egalite, Fraternite сменил на жи­летах и ламбрекенах старинные дворянские девизы и цитаты из Писа­ния, и стал таким же распространенным мотивом, как и революцион­ный триколор. В новые времена пригодилось и искусство составления монограмм: R и F в различных сочетаниях появились повсюду. Пропа­гандистская машина революционной Франции вовсю использовала моду и достижения текстильной промышленности. В полном соответствии с новым общественным порядком все граждане Французской республики оказались равны по крайней мере в своем праве использовать слова и буквы в собственной одежде. Сторонники Бурбонов с риском для жиз­ни размещали на камзолах, чепчиках и фишю¹¹ монограммы короля. Так что можно утверждать, что именно с этого времени берет начало протестная мода, неразрывно связанная с соответствующими текстами.

Наконец, самые разные буквенные (или номерные) обозначения на рубеже XVIII—XIX веков начали появляться и в обмундировании европейских армий. Это могли быть, к примеру, вензеля государей, номера полков и батальонов. Впоследствии эта тенденция разовьется в сложную систему символов, надписей и аббревиатур, характерную для самых разных видов гражданской и военной униформы по всему миру — одежды, в которой идея равенства была доведена до своего логического конца. Все последующие попытки вести с помощью текстиля ту или иную пропаганду отталкивались уже именно от опыта предшествующих эпох и в первую очередь — французской революции.