ИНТЕЛРОС > №1, 2012 > У меня сделалась тоска… Болдырев И.А.
|
Болдырев И. А. В статье рассматриваются репрессивные действия советской власти по отношению к деятелям науки и культуры в первые годы проведения нэпа (1921–1923 гг.). Одним из проявлений такой политики стала акция, известная теперь под названием «Философский пароход». На основе анализа современной литературы прослеживаются изменения интерпретации этого события и кривая интереса к нему. Особое внимание уделяется малоизученному вопросу об общественной реакции на подобные действия власти. Ключевые слова: социализм и культура, интеллигенция и власть, новая экономическая политика, судьбы русской интеллигенции, репрессивная составляющая политики советской власти. The article is dedicated to the repressive actions of the Soviet Government against the leaders of science and culture during the first years of the implementation of the new economic policy (1921–1923). The action known as “Philosophers' ships” was the demonstration of this policy. The change of this event interpretation and change of interest to it is traced on the basis of the analysis of modern literature. Special attention is given to a little-known issue of public reaction to such actions of the Government. Keywords: socialism and culture; the intellectuals and government; new economic policy; destines of Russian intellectuals; repressive aspect of the Soviet Government. «У меня сделалась тоска…» – так, четверть века спустя, Н. Бердяев выразил свою реакцию на известие о том, что он навсегда высылается из России [Бердяев 1991: 241]. Эта высылка была составной частью той операции по «очищению» России от инакомыслящей интеллигенции, которая получила обобщенное название «Философский пароход» (1922–1923 гг.). На долгое время она была забыта официальной историографией, хотя нет-нет да и звучали ее отголоски, в одних случаях сфальсифицированные, в других – невнятные и трудно расшифровываемые. Если до 1953 г. это можно объяснить «режимом», общим состоянием исторической науки, то после ХХ съезда партии она была в лучшем случае «ленива и нелюбопытна». Работа Д. Голинкова, в которой данной акции 1922 г. посвящено несколько стереотипных строк, появилась в 1975 г., но не пробудила к этому эпизоду ни малейшего интереса. Та же участь постигла и впервые опубликованное в том же году письмо В. И. Ленина Ф. Дзержинскому, в котором расписывалось, как готовить изгнание. А комментаторы тома ограничились указанием на то, что оно «написано в связи с подготовкой высылки за границу антисоветски настроенной интеллигенции». Разыскания же М. Геллера, непосредственно посвященные этому сюжету и напечатанные во Франции в 1978 г., до 1990 г. были нам неизвестны [Голинков 1975; Ленин, т. 54: 265, 648; Геллер 1990]. Конечно, нельзя сказать, что фамилии изгнанников навсегда исчезли. В 1939 г. Начало новому витку интереса к данной теме, как это часто бывает, положила публицистика (В. Костиков, С. Хоружий), за которой в любом случае сохраняется достоинство почина [Костиков 1989; 1990а; Хоружий 1990]. Затем появились более широкие публикации. Если в 1990 году Г. Красовицкая жаловалась, что не могла добраться до списков кандидатов на высылку, которые составило ГПУ и представило ПБ ЦК РКП(б) и Ленину, то Л. А. Коган, В. Г. Макаров, А. С. Артизов ознакомились с ними и обнаружили много любопытного [Красовицкая 1990; Коган 1993; Макаров 2002; Артизов 2003]. Проведенные изыскания доказали прежде всего несводимость проблемы Первая статья написана уже упомянутым М. Геллером, доктором истори-ческих наук, профессором Сорбонны, вторая – А. Артизовым, доктором историчес-ких наук, тогда первым заместителем руководителя Федеральной архивной службы России, в 2003 г. Один автор пишет: «К истории высылки из Советского Союза деятелей культуры в 1922 году». Второй – «К истории высылки интеллигенции в 1922 году». Представляется, что речь идет об одном и том же предмете. На самом же деле вторая формулировка значительно шире, она указывает на то, что действительно скрывалось за «акцией», предпринятой советской властью. Если М. Геллер акцентировал внимание на высылке «из Советского Союза», то Правда, время и тут наложило свой отпечаток. Поскольку РСФСР на востоке имела несколько иную границу, то выселять из нее можно было только до территории ДВР, а поскольку последняя была независимой, но духом «нашенская», она в свою очередь высылала неугодных в Россию. Или такой момент: сначала Расширение «поля» исследования направило усилия ученых на создание обобщающей картины репрессий против интеллигенции в 1922 г. В этом смысле ценными являются любые штрихи, которые в дальнейшем помогут ее создать. Определенный вклад в последние годы внесли одесские исследователи. В. Левченко, например, посвятил свою статью видному одесскому филологу, прославившему в дальнейшем ленинградскую школу, И. М. Тронскому (Троцкому), во многом связанному с описываемыми событиями [Левченко 2007: 220–240]. Московские и петербургские историки, которым в плане доступности центральных архивов и карты в руки, больше интересовались, естественно, «своими» изгнанниками. Но в их работах достаточно свидетельств и о положении дел в Украине. Так, приводятся данные, что в украинском списке, утвержденном ЦК партии 3 августа 1922 г., значилось 77 фамилий (список был утвержден в Москве без обсуждения). К высылке из Киева было намечено 17 человек (в Константинополь через Одессу). В этих статьях встречаются неточности, но главное состоит в том, что они дают толчок к дальнейшим поискам. Конечно, в соответствии с духом времени все не так просто. Никто прямо не защищал философов и историков, но мнения о высылке ученых-специалистов расходились. Но все это, однако, только детали репрессий. Многие вопросы остаются не-ясными, не до конца раскрытыми. тем более что тут действительно есть сложность – можно «утопить» акцию в общей линии усиления тоталитарного режима, но можно выделить ее так, что к ней все сведется. К тому же на всем освещении проблемы продолжает лежать оттенок сенсационности, некой оторванности от исторической обстановки тех лет. Поэтому стоит вкратце о ней напомнить. * * * Сначала о постоянно действующих факторах. 1921 г. начался двумя крупнейшими событиями: 1) введением Х съездом «осадного положения в партии»[3], обозначенного миной замедленного действия – секретным пунктом о запрещении фракций; 2) провозглашением новой экономической политики. Если первое было достаточно подготовлено всей историей «бековской» части РСДРП, то второе, предопределенное инстинктом самосохранения, означало в этот период «пересмотр всей точки зрения на социализм». После этих двух зигзагов события ближайших десяти лет (в обоих параметрах) неслись с головокружительной быстротой, завершившись закономерным установлением тоталитарного режима. Как определенный этап этого процесса 1922–1923 гг. занимают свое достаточно четкое место и представляют особый интерес [Высылка… 2011: 285–297]. Прежнее приравнивание их к последующим, даже ближайшим, годам то ли из любви к Ленину, то ли из ненависти к Сталину не выдерживает критики. Это были в целом «тихие годы» между кровавым периодом гражданской войны и удушьем, установившимся за вторую половину двадцатых годов. Показательны такие цифры: арестовано за 1921 г. – 35829, в 1922 г. – 6003, в 1923 г. – 4794, Более конкретные ориентиры 1922–1923 гг. могут быть обозначены следующим образом: 1) дальнейшее развертывание хозяйственной политики в нэповском направлении, что наложило свой заметный, обнадеживающий отпечаток на весь строй жизни общества; 2) непрекратившееся и никуда не исчезнувшее после десятого съезда брожение в партии, связанное с ее дальнейшей бюрократизацией; 3) ликвидация силой основных очагов крестьянских Вандей (1921–1922 гг.), что облегчалось новой линией по отношению к крестьянству; 4) установление советской власти почти на всей территории прежней России: в Закавказье (март 1922 г.), Средней Азии (на протяжении года) и ДВР (конец 1922 г.); 5) внесудебная и судебная расправа с религией, разграбление церковных ценностей под флагом борьбы с голодом (решение XI съезда партии, секретное письмо В. И. Ленина от 19 марта 1922 г.) [Известия… 1990: 190–193]; 6) возрастание влияния внешнеполитического фактора (Генуя, Рапалло, Гаага, Лозанна), необходимость считаться с мировым общественным мнением, что вносило свои коррективы и во внутреннюю политику; 7) новый виток наступления на буржуазную интеллигенцию, начатый письмом Л. Троцкого в редакцию и статьей В. Ленина «О значении воинствующего материализма»[4], опубликованных в специально созданном журнале «Под знаменем марксизма», и позднее закрепленный жесткой резолюцией XII партийной конференции «Об антисоветских партиях и течениях»; 8) преследование и фактическая ликвидация меньшевиков и эсеров (громкий процесс над вторыми, добровольный отъезд и высылка первых); 9) волна массовых арестов среди научной и творческой интеллигенции, ужесточение контроля над программами и содержанием курсов по общественным наукам; реорганизация высшей школы с четким намерением выслать из страны определенную группу неугодных, чтобы молодежь не разлагали и другим было неповадно; 10) последние надежды на близкую мировую революцию (Г. Зиновьев в 1920 г. был уверен, что следующий конгресс Коминтерна будет проходить в Берлине, а в 1921 г. призывал в честь 50-летия Коммуны установить советскую власть во Франции), развеянные во многом поражением авантюристических выступлений коммунистов в Германии и Болгарии (1923 г.); 11) обострение внутри высшей партийной элиты борьбы за «наследство», вызванное тяжелой болезнью В. И. Ленина (1922–1923 гг.). В таком сложном противоречивом взаимодействии разнонаправленных сил Представляется, что для понимания атмосферы того времени и ее восприятия участниками событий с обеих сторон наиболее подходит запись К. Чуковского, сделанная в его дневнике: «Высылка как лучший выход витала в воздухе, ее хотели и те и эти…» [Чуковский 2003, т. 1: 122]. Причем сотни и сотни «этих». Достаточно прочесть дневник Ю. В. Готье, чтобы понять, как ему было обидно, что он не попал в число изгоняемых: «…уже в январе поползли слухи о высылке профессоров за неблагонадежность: хорошо бы попасть в их число» [Готье 1993: 158]. А. С. Булгаков считал, что он вылез «из каменного мешка в свободный мир» [Булгаков 1989: 246]. М. Осоргин, подлинный летописец «парохода», через 14 лет писал: «Проклинаю и благодарю за это реалистов русской политики, по праву власти калечивших мою судьбу» [Костиков 1990б: 423]. Смятение старой интеллигенции превосходно отразил великий В. Вернадский. Находясь в 1922 г. во Франции (читал лекции в Сорбонне), он записал 3 ноября в своем дневнике: «Говорят, что сейчас реакция движется “вправо”, – но куда идти “вправо”, идти дальше в существующей реакции, с точки зрения свободной научно творческой человеческой личности. Сейчас нет свободы слова и печати, нет свободы научного искания, нет самоуправления, нет не только политических, но даже гражданских прав. Нет элементов уважения и обеспеченности личности» [Важно… 1996: 108]. Двойственность, которую мы отмечаем, должна была уменьшаться по мере того, как атмосфера в Советском Союзе становилась все душнее, или вообще исчезнуть, сменяясь одним неприятием. Скоро наступило время, когда «выбирать» уже было нельзя. В прекрасной статье петербургской исследовательницы Н. К. Телетовой, описывавшей разгром правовой науки Ленинграда в 1925 г., приводятся безгранично грустные слова Пунина из его дневника: «О расстреле нет официального сообщения; в городе, конечно, все об этом знают, по крайней мере в тех кругах, с которыми мне приходится соприкасаться; в среде служащей интеллигенции. Говорят об этом с ужасом и отвращением, но без удивления, настоящего возмущения… Чувствуется, что скоро об этом забудут… Великое отупение и край усталости» [Телетова 1998: 117]. Подготовка высылки заняла около полугода (март – август 1922 г.), проведение – около пяти месяцев (август – декабрь). За ней, как известно, внимательно следил В. И. Ленин. Д. Волкогонов упоминает ленинскую записку, в которой тяжело больной вождь дает советы Сталину, как поступить с еще остающимися Поэтому в современных исследованиях большое внимание уделяется размышлениям о том, что было бы с изгнанниками, если б того, что случилось, не было. Но, во-первых, нам хорошо известна их последующая судьба, в основном счастливая, однако иногда и трагическая (Л. Карсавин, Н. Волковысский). Разбор будущих судеб изгнанников увел нас очень далеко. Но нужно иметь в виду, что в России они были очень разные: Бердяев не любил Г. В. Флоровского, а Г. В. Флоровский резко выступал против Л. Карсавина; Ильин не любил Бердяева и т. д. Порой закрадывается мысль: не могли ли все это учитывать ЦК партии и ЧК при формировании списков? Конечно, могли, но разве им было дело до того, что все они (высылаемые) были едины в своей преданности Мысли. Во-вторых, надо иметь в виду, что акция так и была задумана и никак иначе она не могла произойти. Это поэт, но не историк, имеет право написать: «Ленин выпустил эту ораву опостылевших профессоров, хоть не выплеснул эту отраву на рассвете в зияющий ров» [Ваншенкин 2007: 57]. * * * Тема высылки интеллигенции в 1922 г. изучается ровно два десятилетия. Общая картина уже прояснилась. Но есть моменты, которые обусловливают необходимость продолжать ее разработку. Это, во-первых, преодоление новых мифов, которые сложились или начинают складываться; во-вторых, остается почти не изученным вопрос о численности и доли тех, кто был выслан в пределах РСФСР и Украины; в-третьих, фактически отсутствует вопрос о реакции общества на происшедшее в 1922 г. Объем статьи не позволяет подробно остановиться на нашем видении этих проблем, поэтому ограничимся краткими замечаниями. Первое. Почти все авторы, пишущие о высылках (особенно за границу), рисуют их в драматических красках. Между тем ставшие к настоящему времени известными источники свидетельствуют о противоположном. Не драматизм, а обыденность происходящего должна поражать прежде всего. Ну какой, скажите, драматизм, если П. Сорокин устраивает скандал заместителю народного комиссара иностранных дел Карахану за то, что от него требуют уезжать за свой счет. Или когда студенты Московского университета устраивают проводы А. Кизеветтеру колонной, растянувшейся от старого здания на Моховой до Волхонки, где жил историк. Или если молодую Угрюмову-Рещикову с цветами провожает вкупе Второе. При всей разнице в подсчетах численности высланных за границу наиболее достоверной является такая цифра – около двухсот. Но еще труднее выяснить, сколько же было отправлено в ссылку в пределах страны. Тут могу добавить одно собственное наблюдение. В свое время, занимаясь историей Южноукраинского педагогического университета имени К. Д. Ушинского, я обратил внимание, но не придал этому значения, на практику высылки из Украины в РСФСР. Скорее всего, это и были отголоски анализируемой акции. Так или иначе, перед нами новое «белое пятно» отечественной истории, которое предстоит стереть будущим исследователям. Третье. Вопрос об общественном резонансе, который имели высылки, видимо, очень непрост. Нельзя, конечно, всерьез принимать велеречивое заявление Э. Радзинского о том, что «в это время проводится акция, потрясшая интеллигентскую Россию» [Радзинский 1997: 193]. Спрашивается, а кто же это – «вся интеллигентская Россия»? Сразу же исключаем партийно-советскую верхушку – Ленина, Каменева, Троцкого, Бухарина. Затем все высшее руководство Наркомпроса, Наркоминдела, ВСНХ, ВЧК и других органов, задействованных в «операции», а это Луначарский, Покровский, Брюсов, Волгин, Чичерин, Литвинов, Майский, Дзержинский, П. Богданов. Затем Горького и Рязанова: много сделавшие для защиты помгольцев, эсеров и меньшевиков, они на этот раз промолчали. Затем все организации типа РАПП, Леф, «Молодая гвардия», «Кузница» и пр. Затем Маяковского, мишенью которого постоянно были изгнанный Айхенвальд и чудом уцелевший П. Коган. Затем Серафимовича и Бедного, книги которых только и давались читать в недавно возникших «предварилках». Затем руководство всех крупных литературных журналов (Воронский, Полонский и др.). А. Воронский в 1922 г. утверждал, что «в великой социальной борьбе нужно быть фанатиком». В. Полонский, защищаясь от нападок напостовцев, стремясь их уязвить, пишет, что их разглагольствованиям грош цена, а их ошибки ведут прямо в объятья Айхенвальда, Замятина, прямо в контрреволюционную яму. И он же по поводу «Шиповника», единственный номер которого вышел в 1922 г.: «Противен Эфрос, прожженный правый, соратник Степуна и Бердяева» [Полонский 2008а: 126; 2008б: 146]. Такую же характеристику он дает «Русскому современнику», четыре номера которого вышли в 1924 г. Затем исключаем Пастернака, Есенина, Мандельштама, хорошо знавшего П. Сорокина, «Серапионов» и вообще «попутчиков»: они в эти годы мирно путешествовали по Америке, Франции, Германии и сотрудничали в журнале, издаваемом Ф. Степуном сразу же после своей высылки (Н. Никитин, Л. Леонов, Л. Гроссман, М. Шагинян). В существовавшем литературном приложении к газете «Накануне» (Берлин) при посредничестве А. Воронского печатались М. Горький, К. Федин, Не говоря уже о том, что в это же время, в 1923–1925 гг., начались оживленные дискуссии о судьбах русской интеллигенции, в которых приняли участие умнейшие люди России: Ю. Ключников, М. Рейснер, П. Сакулин и др. Но имена высланных уже были преданы забвению. «Парохода» как не было, хотя Луначарский, призывая к сотрудничеству, прямо заявил, что свободы для Булгаковых не будет [Судьбы…1991]. Но, повторимся, тут есть проблема, большая проблема, как по многим другим аспектам депортации 1922 г. Так что успокаиваться еще рано. Поэтому немного подправим Константина Ваншенкина. У поэта сказано: «И печально в балтийском просторе / Философский гудел пароход», мы же скажем: «Философский гудит пароход». Литература Азарх-Грановская А. В. Воспоминания. Иерусалим. М., 2001. Артизов А. С. Очистим Россию надолго // Отечественные архивы. 2003. № 1. С.65–96. Арутюнов А. Ленин. Личностная и политическая биография: в 2 т. М.: Вече, 2002. Т. 2. с. 72. Бакунина Т. А. Воспоминания о Кизеветтере // Археографический ежегодник за 1993 год. М., 1995. с. 211–214. Бердяев Н. Самопознание. М., 1991. Блок-Баерс Р. Нью-Йорк – Москва – Сибирь по этапу // Звезда. 2001. № 9. с. 194–204. Булгаков С. Моя родина // Новый мир. 1989. № 10. С. 246. «Важно содержание: свобода слова, мысли, веры»: Из дневников В. И. Вернадского 1922-1925 гг. // Исторический архив. 1996. № 5–6. С. 106–117. Ваншенкин К. Ленин выбросил эту ораву // Знамя. 2007. № 2. С. 57. Вечерняя Одесса. 1992. 8 августа. Волкогонов Д. Ленин: в 2 кн. Кн. II. М., 1991. Воспоминания о Константине Федине: сб. / сост. Н. К. Федина. М., 1981. Высылка интеллигенции в 1922 году // Гуманітарні науки в світі музикантів. Одеса, 2011. С. 285–297. Галяс В. Доктор В. В. Флоровский – выпускник Новороссийского университета // Одесский университет. 5 мая. 1996. с. 7. Гейзер М. Михоэлс. М., 2004. Геллер С. «Первое предостережение» – удар хлыстом // Вопросы философии. 1990. № 9. С. 37–66. Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1975. Голицын С. Записки уцелевшего. М. : Орбита, 1990. Готье Ю. В. Мои заметки // Вопросы истории. 1993. № 3. Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 190–193. Коган Л. А. Выслать за границу безжалостно // Вопросы философии. 1993. № 9. С. 61–84. Костиков В. Последний пароход // Литературная газета. 1989. 13 сентября. Костиков В. Изгнание из рая // Огонек. 1990а. № 24. С. 14–16. Костиков В. Не будем проклинать изгнанье… М., 1990б. Красовицкая Т. Что имеем, не храним… // Московские новости. 1990. 20 мая. Левченко В. Иосиф Моисеевич Троцкий (Тронский). Судьба и творческий путь. – Юго-Запад // Одессика. 2007. № 4. С. 220–240. Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 54. Лосев А. Ф. И не погаснет то, что раз в душе зажглось // Юность. 1989. № 6. Лосский Б. Н. Наша семья в пору лихолетья // Минувшее. 1993. № 12. Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Силуэты: политические портреты. М., 1991. Макаров В. Г. Власть ваша, а правда наша // Вопросы философии. 2002. № 10. На переломе. Философские дискуссии 20-х годов: философия и мировоззрение / сост. П. В. Алексеев. М., 1990. Одесский вестник. 2009. 16 мая. Полонский В. Моя борьба на литературном фронте // Новый мир. 2008а. № 4. Полонский В. Моя борьба на литературном фронте // Новый мир. 2008б. № 5. Пришвин М. М. Дневники. 1920–1922 гг. М., 1995. Радзинский Э. Сталин. М., 1997. Рещикова В. А. Высылка из РСФСР // Минувшее. 1992. № 11. С. 200–209. Соколов-Микитов И. С. Из карачаровских записей // Новый мир. 1991. № 12. Судьбы русской интеллигенции. Материалы дискуссий 1923–1925 гг. / отв. ред. В. Л. Соскин. Новосибирск, 1991. Телетова Н. К. Дело лицеистов // Звезда. 1998. № 6. С. 115–131. Тимофеев, Л. Дневник военных лет // Знамя. 2002. № 6. С. 139–185. Фудель С. Воспоминания // Новый мир. 1991. № 3–4. Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4: Некрополь. Воспоминания. Письма. М. : Согласие, 1997 [Электронный ресурс]. URL: http://rusbook.com.ua/ russian_classic/hodasevich_vf/izbrannyie_pisma.15328/?page=1 (дата обращения 05.03.2012). Хоружий С. Философский пароход // Литературная газета. 1990. 9 мая. Чуковский К. Дневник. 1901–1969: в 2 т. Т. 1. М.: Олма-Пресс, 2003. с. 122. [1] Уехавшего Г. Флоровского уже много лет традиционно вспоминают в Центре его имени, созданном при ОНУ им. И. Мечникова (Одесский… 2009). [2] Издана в Ленинграде в 1924 г. [3] Этот термин, ставший очень распространенным после известных работ Авторханова, был позаимствован им у Л. Мартова из брошюры 1904 г. [4] Название статьи, несомненно, взято у Г. В. Плеханова, которому принадлежит работа «Matiеrialismus militans» («Воинствующий материализм»). Вернуться назад |