У человека есть три пути, чтобы поступать мудро. Путь через подражание – самый легкий. Путь через размышление – самый благородный. И третий через опыт – путь самый горький. Это изречение Конфуция сводит житейский и философский смыслы существования – путь через размышление одинаково благороден и для человека и для государства. Литература и философия не просто проводники на пути размышлений – они сами являются этим благородным путем. 

Проведенный 25-28 мая в Пекине IV Международный научный симпозиум «Современная славянская теория литературы и сравнительная поэтика: новое пространство, новые вопросы, новые методы» объединил ученых из тридцати университетов Китая, славистов из Германии, Польши, Украины, Чехии и Эстонии. Россия была представлена учеными из Москвы и Санкт-Петербурга. Инициатором встречи выступило Китайское общество иностранных теорий литературы и сравнительной поэтики, местом проведения стал Пекинский университет иностранных языков, одна из встреч была проведена в Пекинском педагогическом университете. Участвовали представители Китайского общества изучения творчества М.М. Бахтина, Центра исследования творчества М.Ю. Лотмана, Китайского общества исследования Ф.М. Достоевского.  В докладах ведущих китайских и европейских ученых рассмотрены актуальные вопросы поиска новых ориентиров гуманитарной рефлексии.

Но почему именно славянская наука о литературе стала в центре внимания проведенной в Китае научной встречи?  

За два последних десятилетия в Китае переведены и опубликованы многие труды представителей славянской науки в области поэтики и эстетики. Во многих докладах на Симпозиуме были рассмотрены концепции представителей «русского формализма», идеи чешского эстетика Яна Мукаржовского, польского философа Романа Ингардена, рассмотрены рецепции славянских идей в европейском и мировом гуманитарном контексте. Один из ведущих специалистов в области теории литературы профессор Чжоу Цичао издал фундаментальный труд «Введение в современную славянскую теорию литературы» – в ней особое место занимают исследования представителей русской науки (В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, Ю.Н. Тынянов, Р.О. Якобсон), глубоко исследованы идеи выдающегося теоретика фольклора В.Я. Проппа.

Наверное, самым крупным достижением китайских славистов и теоретиков литературы является перевод трудов Михаила Бахтина – они вышли двумя изданиями в шести и семи томах. Внимание к наследию Бахтина еще раз подтверждает мысль о силе традиции в китайской культуре – наиболее известное исследование Бахтина посвящено создателю полифонического романа Достоевскому, интерес к творчеству которого в китайской культуре неизменно высок.   

Сегодня в Китае, как и во всей мировой культуре, идет активное обсуждение новой «поэмы современности». Речь о выработке стратегии развития не только гуманитарного знания, но оснований для политически действенной мысли: сегодняшнее гуманитарное знание – в том числе в сфере образования – может быть эффективным только в том случае его политической значимости. Не в смысле непосредственной партийной ангажированности, а в смысле реальной действенности: именно в сфере политического встречаются интересы личного человеческого самоопределения и интересы социальных групп и сообществ. Политика обладает предельной действенностью в современном мире не только в смысле  диктата и доминирования, но в смысле непосредственного действия и поступка. Отвлеченное позитивистское знание мало кого затрагивает – именно славянская гуманитарная и литературная теория теснейшим образом связаны с   опытом жизнестроения, переживания мира и  смысла жизни.

Сегодня необходимо создание новых стратегий идентификации:  какой именно образ мира и человека складывается в чрезвычайно противоречивом начале века? Финансовые симулякры, ценностно бессодержательный гламур, постмодернистский терроризм, неконтролируемая миграция, этнические и религиозные конфликты, «цинический разум» в образовании  – это факторы перманентного кризиса и навязчивых разговоров о конце истории и метафизической «смерти человека», смещенного информационными потоками со своего человеческого места бытии. 

На этом фоне славянская теория литературы представляет собой совмещение позиций творчества, методологии, диалога культур и концепций образовании. В поэтике и эстетике представлена «метафизическая чувствительность» – философские идеи органично сходятся с существованием: соединены доминанты мысли и социального переживания.  Поэтическая ценность изначально соотнесена в славянском структурализме с  новым «антропологическим поворотом» – в теории ХХI вв. большую привлекательность славянской теории придает то, что она сближается с геополитической идеей русских евразийцев о неповторимости месторазвития.

Влияние славянских идей проявилось не только в теории литературы и поэтике, но в более объемном контексте современных гуманитарных исследований. И если иметь в виду то, что современная гуманитаристика во многом черпает свои методологические принципы из сопредельных областей – из антропологии, эстетики, синергетики,психологии, то воздействие идей славянского структурализма оказывается междисциплинарным – нужно говорить  об общей методологической линии влияния славянских идей на европейский и мировой контекст. Наследие славянского структурализма продуктивно усиливает ту область знания, где сходятся интересы литературы и философии,   философской антропологии и геополитики  – при этом  позиции схождения характеризуются не только интересом к языку, литературности, тексту, дискурсу, но и ориентированы на онтологическую вещность мира. В пределе речь идет о восстановлении внимания к местам и способам существования – эстетика предвосхищает актуальную для начала ХХI  века этику человеческого рода – литература в таком контексте выступает как эколитература.

Методологический концепт структуры понят как «живая традиция» – теория не отделена от эстетического переживания, что чрезвычайно важно для  экзистенциального и антропологического опыта культуры начала ХХI века, где художник и теоретик искусства как бы утратили непосредственную связь с миром и просто-напросто выполняют «заказ на творчество». В этой ситуации перед литературой и искусством стоит задач вернуть обаяние мира – заново «оболшебствовать» мир. Теоретик литературы и писатель Ю.Н. Тынянов со своим анализом  конструктивных принципов эволюции литературных форм, занял особое место («как зачинатель особого отдела науки, чего-то вроде теоретической физики»).

Сегодня именно создаваемые художественным творчеством сообщества способны порождать сплачивающий эстезис как «имманентную трансценденцию» – коллективная чувственность сообществ связана с  духом сопричастности и особой аурой переживания мира.  Это обращает современный сверхскоростной мир  к вещности, органичности, телесности. Создатель теории доминанты русский ученый-физиолог и мыслитель А.А. Ухтомский испытал влияние идей Ф.М. Достоевского – поэтическое удерживает сознание в состоянии  интенсивного восприятия мира. Не требуется никакой другой «высший принцип» – актуально  то, что утверждает жизнь. Роман Якобсон говорил о поэтах как особенных существах – «иррациональных бродягах» – тема может быть поставлена в соответствие с актуальной для современности проблемой мистики числа и с ростом интереса современности к «возможным  мирам» и  виртуальной образности.

В «славянском структурализме» актуализировано именно  пространство существования, способное  сохранять изначальную расположенность. Пространственную определенность имеют ментальные карты (mentalmap, cognitiveLandkarte) и ментальная картография – чрезвычайно важно иметь в виду тот факт, что именно в русской литературной теории и эстетике изначально оформился устойчивый интерес к пространственной размещенности и структурации мысли.

 Близкий в методологии к идеям славянского структурализма лингвист и культуролог Н.С. Трубецкой создал своеобразную философию жизненного ландшафта – культура рассмотрена как соотносительные «ряды жизни». В перспективе определяются горизонты персонологии – особой координирующей науки о личности, сообразно с принципами которой должны перестроиться все стороны культуры.

Трубецкой подчеркивал событийное единство «духа» и «плоти», функциональная позиция ориентирована синтетически, физическое окружение («природа территории») и «плотская сторона» существования предстают как коррелят «иерархии личностей». Психофизическое целое рассмотрено в соединении с физическим окружением личности: совокупное усилие географии, антропологии, археологии, этнографии, статистики и истории искусств совмещено с историософией, этнософией и геософией так, чтоб представить функциональную многомерность личности. Искомая «система идей» должна в свою очередь соответствовать системе «практических действий»  ориентированное на поступок самобытной жизни познание в непрерывности самоосуществления органически вырастает из жизненной стихии. Такой ход, подчеркивал Н.С. Трубецкой, дает возможность соотнести порядок существования с целостностью традиционного сознания («подсознательная философская система»).

Сегодня социологи, политологи и культурологи изучают понятия Евразии, Центральной Европы, Азии, Балкан, Сибири, Алтая, Кавказа. Но эта тема актуализирована в литературе, более того – именно в литературе представлены первичные образы другого мира. Так, в русской литературе и философии изменяется представление о Востоке: конструирование ментальных карт имеет прямое дело с отношениями власти. Ориентализм «придумал» именно такой Восток с точки зрения превосходства, но и Восток «придумал» Запад, Европу, Россию – значимость ментальных карт и рост интереса к пространству и структурности как соотносительности позиций в современном мире – одна из причин роста интереса к славянскому структурализму.  

Интерес китайских ученых связан, как мне представляется, в первую очередь с актуализацией поиска методологии устойчивости – с возможностью максимально учесть соответствующие идеи, развитые в славянской традиции, для решения собственных культурных и идеологических задач. Конечно, и американский прагматизм известен в азиатском регионе – в особенности идеи философии действия востребованы в системе образования Республики Корея. Но в целом американская аналитическая традиция с ее преимущественным интересом к языку и дискурсивным практикам оказываются не столь значимой для Китая. Устойчивость структурного мышления, конечно, будет наполнена китайским содержанием – Китай многое заимствует, но никому не подражает. Учтен опыт не только многовековой, но и ближайшей истории. Путь через размышление Китай постигает в пространстве мировой мысли, тщательно соотнося ее с собственными истоками и традицией. Социалистическая символика рядом с вечными образами китайской культуры говорит о возможности совмещения ценностей – мифические драконы охраняют пространство империи в содружестве с мощной современной армией – опыт истории учтен и сохранен. Продумываются возможности реформирования и совершенствования социалистического пути в современном китайском варианте.

Внимательный взгляд на позиции китайских ученых свидетельствует о постоянстве позиций: ценностные константы сохраняются среди стремительных изменений информационного общества. Наращивая значимость  экономического и политического присутствия в мире, китайская мысль постоянно выходит за пределы кажущейся несомненно определенной основной линии понимания современности. Подчеркивается значимость особого пути развития – китайские экономисты связывают путь развития хозяйства Китая с конфуцианским воззрением: почему Китай должен копировать или пребывать в русле европейского или американского мышления? Именно этот опыт внимания к другому и тщательного оберегания своего чрезвычайно важен для современной России, в последние десятилетия пребывающей в ситуации постоянной горечи опыта непродуманных до конца проектов модернизации. 

Боящийся в любви несовершен –  страху не место ни в любви, ни в науке, ни в политике. Другое дело – осмотрительность и внимание. Китайский путь размышления  связан не только с традицией – речь идет о геополитической стратегии существования, в которой переплетены культурные, экономические и политические интересы современности. Более того, речь идет о планетарной экософии – задействованы темы конечной исчерпанности жизненных запасов. И именно тут темы выживания связаны с духовными и культурными традициями жизни – о духовной способности народа обеспечивать жизненное существование.

С помощью какой именно жизненной философии народ способен выживать в любом времени? – историческое время оказывается как бы растворенным в национальной вечности – именно так, а не наоборот. Привлекая образы русской философии,  можно было бы сказать о доминанте историософии – значима надэпохальная мудрость благородного размышления.  

Посетив после заседаний на Симпозиуме традиционное заведение, где подают «утку по-пекински», я обратил внимание на кампанию китайцев разных лет – открытая радушность застолья вполне наследовала дружелюбной напряженности проведенных накануне дискуссий. Теперь в житейском разговоре можно было порадоваться восстанавливаемой традиции дружбы. Естественно, разговор коснулся несправедливости властей – в этом мнения обывателей и интеллектуалов разных стран всегда совпадают. Пожилой китаец, поблагодарив за внимание и умение пользоваться палочками, подарил мне пачку сигарет, а я вручил ему отечественное зелье с изображением Петра и устрашающей  надписью о вреде курения. К моему удовольствию он обратил внимание только на сам жест дарения – дар, как известно, ни на что не обменивается. Из давних запасов языковой памяти он извлек фразу «Я тебя люблю» – ради этого можно было посетить великую страну и постараться понять то, что важно не только для представителей ученых сообществ и программ культурной геополитики, но и для  неповторимости благодарного существования.