Журнальный клуб Интелрос » Вестник РОССИЙСКОГО ФИЛОСОФСКОГО ОБЩЕСТВА » №1, 2011
Совершенно очевидно, что работа В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1909) оказала мощное, можно сказать, неизгладимое воздействие практически на всю последующую философскую мысль России, особенно после 1917 года. Причем, с ней можно было спорить, о ней можно было открыто дискутировать, с ней можно было не соглашаться, можно было критиковать какие-то ее положения. Все это можно было делать, но лишь на протяжении менее десяти лет с момента выхода книги в свет. Однако вскоре после Октябрьской революции ленинская работа была практически канонизирована, она стала сердцевиной той философии в Советской России, которая получила название марксистско-ленинской и несколько десятилетий являлась официальной и считалась единственно верной. Примечательно, что этот философский труд получил массовое распространение не только в нашей стране, но и за рубежом. У нас с 1917 по 1969 г. «Материализм и эмпириокритицизм» был издан общим тиражом, превышающим 5 миллионов экземпляров. Кстати, вернее было бы сказать «с 1920 по 1969 г.», потому что после Октябрьской революции эта книга впервые была переиздана в 1920 году тиражом 30 тысяч экземпляров. За границей это произведение было издано более чем на 20 языках.
Авторитет В.И. Ленина в области философии в Советском Союзе на протяжении целого ряда десятилетий был абсолютно непререкаем, тем более, когда к работе «Материализм и эмпириокритицизм» добавилась статья «О значении воинствующего материализма», опубликованная в 1922 г. и получившая вскоре после смерти В.И. Ленина практически официальный статус его философского завещания. Этот авторитет еще более возрос после выхода в свет работы «Философские тетради», впервые опубликованной в IX и XII Ленинских сборниках в 1929-1930 гг. и сразу же охарактеризованной как гениальный вклад в сокровищницу марксистско-ленинской теории. Вовсе не отрицая важности этого труда для развития марксистской философии, с сегодняшней точки зрения следует отметить, что характеризовать его в качестве «гениального вклада» было бы не вполне корректно, поскольку речь идет не о философской работе как таковой, а о конспектах периода 1914-1915 гг., делавшихся для себя, без расчета на публикацию. Не случайно сам Ленин озаглавил их «Тетрадки по философии». Напрашивается невольная аналогия с историей посмертной публикации «Тезисов о Фейербахе» К. Маркса.
Говоря об авторитете В.И. Ленина в области философии (справедливости ради следует заметить, что этот авторитет был, пожалуй, излишне идеологизирован и политизирован), приведем всего лишь одну его мысль из книги «Материализм и эмпириокритицизм», которая на многие годы в советской философии четко разделила всю историю философии на два направления. Чуть позже эта же мысль была повторена и в «Философских тетрадях», где говорится о кругах в философии. Итак, Ленин утвердительно, хотя и в вопросительной форме, пишет: «Могла ли устареть за две тысячи лет развития философии борьба идеализма и материализма? Тенденций или линий Платона и Демокрита в философии? Борьба религии и науки? Отрицания объективной истины и признания ее? Борьба сторонников сверхчувственного знания с противниками его?» [1, с. 131].
Представляется, что если бы Ленин остановился на двух первых вопросах, то это была бы простая констатация факта борьбы двух направлений в истории философии. Но последующие вопросы-утверждения как бы отождествляют Платона с религией, со сторонниками сверхчувственного знания и отрицателями объективной истины, отсюда и соответствующее неприятие его со стороны материалистов, марксистов-ленинцев. Не случайно один из платоников советского времени, А.А. Любищев, подчеркивает, что «такое резко отрицательное мнение о «линии Платона» разделяется не только Лениным и его многочисленными единомышленниками», но даже решительными противниками коммунизма, и приводит в качестве примера точку зрения Б. Рассела, одного из таких противников, отмечавшего, что, несмотря на гениальность Платона и Аристотеля, их мысль имела пороки, оказавшиеся бесконечно вредными. Философ также обращает внимание на то, что этот современный выдающийся ученый утверждает политическую реакционность платонизма [3, с. 29-30]. А.А. Любищев приводит и много других разнообразных примеров отношения ученых и философов к платонизму, на которых мы здесь не останавливаемся, потому что это предмет особого и отдельного разговора. Ю.А. Шрейдер в предисловии к книге А.А. Любищева «Линии Демокрита и Платона в истории культуры» ставит в упрек В.И. Ленину то обстоятельство, что он во всей истории философии не хотел видеть ничего, кроме борьбы идеализма и материализма, и поэтому поставил философски неграмотно исходный вопрос, который содержит ложную презумпцию о существовании лишь двух линий [3, с. 15].
Нам же суть дела представляется несколько иначе. В той ситуации, в которой проходила работа В.И. Ленина над этой книгой, ему было принципиально важно свести все философские противоположности к простой дихотомии «материализм – идеализм» и сосредоточить свое внимание на борьбе против идеалистов в целом, не вдаваясь особенно в некоторые различия в их взглядах. Он даже не называет идеализм Платона объективным, равно как не говорит и о «различных» формах материализма, предпочитая вести разговор, что называется, по большому счету, выделяя именно эти два направления. В связи с этим вспомним также и о том, что в «Философских тетрадях» Ленин пишет о критике Аристотелем «идей» Платона как о критике идеализма вообще.
В то же время мы согласны с утверждением А.А. Любищева о том, что «в античной культуре надо говорить не о двух линиях – Платона и Демокрита, а по крайней мере о трех. Третья линия, возникшая в лоне платонизма, но потом выступившая в качестве главного оппонента линии Платона – линия Аристотеля, которую, строго говоря, нельзя отнести ни к чистому идеализму, ни к чистому материализму» [3, с. 179]. Подобная точка зрения представляется нам совершенно оправданной, особенно если учесть то огромное влияние, которое Аристотель оказал на дальнейшее развитие европейской науки. Не зря же Ф. Энгельс называл его «самой универсальной головой» среди древних, мыслителем, исследовавшим существеннейшие формы диалектического мышления. Ленин, безусловно, знал и о сущности, и о значении взглядов самого Аристотеля, и об оценке его Энгельсом. Но во время работы над «Материализмом и эмпириокритицизмом», ему было не до выделения третьей линии в истории философии, потому что это ему никак не способствовало в борьбе против идеалистов, начавших поход против материализма в связи с известной революцией в физике. Как видим, даже здесь Ленин проявил себя как трезвый, расчетливый прагматик.
Обратим внимание на следующий факт, который представляется достаточно интересным, особенно в контексте наших размышлений. В полном собрании сочинений В.И. Ленина, изданном в 55 томах, имя Платона упоминается, по нашим подсчетам, всего на 38 страницах, в т.ч. на 30 страницах в работе «Философские тетради». При этом, за очень небольшим исключением, эти упоминания связаны с конспектированием других философских трудов, особенно работ Гегеля «Наука логики» и «Лекции по истории философии». Собственной же характеристики Платона в более или менее развернутом виде Ленин не дает, однако и тех немногих негативных замечаний в адрес великого античного мыслителя оказалось вполне достаточно, чтобы сформировать отрицательное отношение к его учению в советской философии (в ее ортодоксальном варианте). Причем, замечания типа «недостатки платоновской диалектики в «Пармениде» [2, с. 89] или, в более развернутом виде: «Гегель, называя диалог «Парменид» знаменитейшим шедевром платоновской диалектики, вместе с тем отмечает, что в «Пармениде» диалектика Платона имеет еще скорее отрицательный, чем положительный характер, поскольку, говоря о противоречиях, философ недостаточно подчеркивает их единство» [2, с. 641] – в самом деле, в принципе, не существенны. Но этого нельзя сказать о таких словах, как «идеи Платона и боженька» [2, с. 277], «Платона идеи и боженька» [2, с. 284]. Эти замечания уже далеко не так безобидны, потому что здесь, как видим, подчеркивается прямая связь идей Платона с идеей бога, т.е. говорится об этом еще более откровенно, чем в приведенной выше цитате из «Материализма и эмпириокритицизма». Таким образом, то самое негативное отношение к линии Платона, которое только еще было намечено, здесь получило развернутое словесное оформление через фиксирование связи Платона с богом, с религией, а это никак не могло вызывать симпатий ни к самому Платону, ни к его учению в форме объективного идеализма среди строителей нового общества. Ведь в нем не должно было быть ни бога, ни религии.
Сформированное таким образом явно негативное восприятие Платона и его идеалистического учения в целом привело к тому, что за ленинскими замечаниями о связи идей Платона и идеи бога, практически в тени осталось другое его замечание относительно идеализма. Оно стоит того, чтобы привести его полностью. В конспекте лекций Гегеля по истории философии, в разделе «Философия Сократа», Ленин пишет следующее: «Умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм. Диалектический идеализм вместо умный; метафизический, неразвитой, мертвый, грубый, неподвижный вместо глупый» [2, с. 248]. На наш взгляд, умный идеализм это как раз и есть идеализм Платона. Более того, вполне возможно допустить, что именно так Ленин и воспринимал его. На это, по нашему мнению, указывает тот факт, что приведенная характеристика идеализма дана Лениным не где-нибудь, а при конспектировании гегелевского раздела «Философия Сократа». Вряд ли это случайно, а точнее сказать, это совсем не случайно, потому что, говоря о Платоне, нельзя не иметь в виду Сократа, равно как и, говоря о Сократе, нельзя не иметь в виду Платона.
Позволим себе сделать еще одно допущение. Такая оценка Платона Лениным, где негативное соседствует с позитивным, говорит о его диалектическом мышлении, об умении видеть и то, и другое в их неразрывной взаимосвязи и взаимовлиянии. Кстати, только небольшая статья «К вопросу о диалектике» в «Философских тетрадях» может быть рассмотрена и оценена как, в общем и целом, законченная работа, а не просто как конспект. Вполне возможно, что если бы Ленин в дальнейшем имел время для написания философских работ с учетом своих конспектов, то он, наверное, смог бы, как говорится, отделить зерна от плевел относительно восприятия идеализма не только с отрицательной точки зрения. В пользу нашего предположения говорит такая запись, сделанная Лениным при конспектировании «Науки логики» Гегеля: «Мысль о превращении идеального в реальное глубока: очень важна для истории. Но и в личной жизни человека видно, что тут много правды. Против вульгарного материализма. Различие идеального от материального тоже не безусловно, не чрезмерно» [2, с. 106].
К этому суждению о «не чрезмерности» такого различия примыкают и еще несколько мыслей Ленина относительно оценки идеализма. Так, во фрагменте «К вопросу о диалектике» подчеркивается, что «философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного» [2, с. 322]. В другом месте Ленин говорит, что объективный диалектический материализм Гегеля «частью даже превратился» [2, с. 250] в материализм. До некоторой степени это может быть отнесено и к идеализму Платона [2, с. 255].
К сожалению, очень и очень многим последователям советского вождя, гордо именовавших себя марксистами-ленинцами, мыслить строго диалектически, по-видимому, просто было не дано: как зафиксировали в своем сознании то обстоятельство, что Ленин критиковал Платона за его идеализм, так и продолжали резко отрицательно относиться к великому мыслителю всю оставшуюся жизнь. В связи с этим интересно обратить внимание и еще на один момент. Известно, что многие и часто называли Платона первым коммунистом, а в его идеальном государстве видели прообраз коммунистического общественного устройства. Думается, что если бы как можно больше теоретиков и практиков нового коммунистического общества в нашей стране непредвзято, вдумчиво прочитали работы Платона «Государство», «Законы», диалог «Политик», то смогли бы обнаружить там много интересного; например, о том, кто должен править, как нужно править, кто идет в политику, зачем он туда идет, какими мотивами он руководствуется, какие цели преследует и т.д., а не «зацикливаться» лишь на том, что Платон говорит якобы об общности жен (как можно подумать, что это и есть главная черта идеального государства!). Считать так – значит, как гласит пословица, за деревьями леса не видеть (Ленин, кстати, также ее использует). Представляется, что при чтении Платона можно было бы воспользоваться тем же подходом, что и у Ленина, который говорил о себе, что старается читать Гегеля материалистически, ибо Гегель (по Энгельсу) есть поставленный на голову материализм. Однако очень долгое время в период торжества ортодоксального варианта советской философии, в работы Платона, «заклеймленного» Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме» и «Философских тетрадях», мало кто по-серьезному вчитывался. Напрашивается невольный каламбур: «мало кто объективно оценивал объективный идеализм Платона».
Мы специально это подчеркиваем, потому что в это же время Платоном всерьез занимались такие видные русские философы, как В.В. Зеньковский и С.Л. Франк, которые были высланы за границу и советскими философами, естественно, не являлись. Хотя, конечно же, не обошлось и без редких исключений. Например, кроме упоминавшегося уже А.А. Любищева, самым крупным платоником этого периода стал А.Ф. Лосев, внесший огромный вклад в анализ античной философии в целом и философии Платона, в частности.
В русской философии XX в. был еще один исследователь Платона, П.А. Флоренский, оценивая вклад которого в историю философии, А.Ф. Лосев писал, что тот дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что он сам когда-нибудь читал о Платоне. В связи с этим интересен и такой факт. Практически в то же время (годом раньше, в 1908 г.), когда В.И. Ленин строго разделил всю историю философии на два направления и «привязал» идеи Платона к идее бога, П.А. Флоренский произнес в адрес Платона и его философии, исполненные глубочайшего смысла слова, с которыми нельзя не согласиться: «И нет такого человека, который хотя бы одно время жизни своей не был платоником. Кто ведь не испытывал, как растут крылья души? Кто не знает, как подымается она к непосредственному созерцанию того, что от будничной сутолоки задернуто серым покровом облаков? Кто с помощью эроса не проникал в неведомые рассудку глубины познания? Кому не открывалась иная, лучезарная действительность, где лицом к лицу вдохновенный встречает вечные прообразы вещей? Кто не переживал, как рушится и падает непроходимая стена между субъектом и объектом, – как Я выходит за пределы своего эгоистического обособления, как открыто, широкою грудью вдыхает он горний воздух познания и делается единым со всем миром? Те «прекрасные, чистые, отрешенные от всего земного и как бы сотканные из запаха цветов и лунного света грезы любви, которыми теперь туманятся дни юности и которые воспеваются всеми поэтами у всех образованных народов», – разве грезы эти порождены не платонизмом? И разве «идеи», «сущности», «понятия», «монады», «личности», которыми живет и движется философия, не в кровном родстве с учением Платона? Идеализм – в широком смысле слова – стихия философии, и, лишенная этого кислорода, философия задыхается, а затем увядает и гибнет. Европейская философия вышла из рук Платона» [4, с. 8].
Как видим, здесь тоже вопросительно-утвердительная форма оценки Платона, но как разнится тональность, как чувствуется возвышенность мысли! Впрочем, это и понятно: если Ленину нужно было продемонстрировать некую «ущербность» идеалистической философии Платона, то Флоренский стремится показать истинную роль философии Платона для человечества (не случайно его речь называется «Общечеловеческие корни идеализма»). Исходя из этих слов П.А. Флоренского, вполне можно допустить, что и сам «кремлевский мечтатель» в какие-то времена своей жизни тоже был платоником, возможно, даже не подозревая об этом, точно так же, как и многие другие, самые «твердокаменные» марксисты-материалисты.
Более того, можно также предположить, что философия и в советский период «не задохнулась» целиком лишь потому, что подпитывалась кислородом платоновского объективного идеализма. В самом деле, нет практически ни одной монографии по теории познания, по вопросам онтологии, гносеологии, диалектики, логики, этики, эстетики, права, психологии, элитологии (здесь он вообще – родоначальник, патриарх) и т.д., где не упоминалось бы имя Платона и так или иначе не интерпретировались бы его взгляды. Пусть даже было это не всегда со знаком «плюс», а довольно часто и совсем наоборот (спишем сие на счет строжайшей заидеологизированности и оглядки на ленинские «круги в философии»), но даже это лишний раз подтверждает то обстоятельство, что без обращения к великому Платону философия развиваться не может. В такой же степени сказанное относится и к учебникам по истории философии, которую без Платона вообще невозможно представить. Совершенно очевидно, что без Платона мы не знали бы философии Сократа, а судили бы о нем по аристофановскому «Облаку» или, в лучшем случае, по воспоминаниям Ксенофонта, да и Аристотель без Платона, без сравнения с ним, выглядел бы гораздо бледнее. Ведь на Аристотеле, образно говоря, лежит отблеск имени и философии его великого учителя.
В последнее время, когда и о Платоне, и о других философах, в т.ч. и о Ленине, можно говорить, не оглядываясь на то, что «диктуют сверху», отрадно отметить факт возрождения интереса к философии Платона (ряд публикаций в «Вестнике РФО» также явно свидетельствует об этом) с целью прочитать его непредвзято и попытаться проникнуть в «лабораторию платоновской мысли» (как раньше говорили о прочтении Ленина). В каком тоне говорить и о том, и о другом – это исключительно вопрос научной порядочности, корректности, тактичности читателя и исследователя (солидаризируемся с оценкой В.Ф. Дружининым статьи В.И. Долженко «Диалектика столетия», высказанной в «Вестнике РФО», №1, 2010). При этом хорошо бы учитывать конкретно-исторический контекст и помнить слова Д.И. Писарева о том, что обругать человека легко, но и толку в этом мало. Это мы к тому, что вряд ли нужно всю вину за формирование негативного отношения к Платону в советский период взваливать исключительно на Ленина. Да, он был первым, кто, как говорится, бросил камень в сторону Платона, но в тот период, как мы старались показать, его позицию и отношение вполне можно понять, особенно с учетом политического подтекста дискуссии с идеалистами. А то, что впоследствии произошло с философией, попавшей под пресс советско-партийной идеологии, – это несколько другой вопрос.
Учитывая некоторые высказывания Ленина по поводу идеализма и материализма, на которые мы обращали внимание выше, вполне можно допустить, что в гносеологическом плане его отношение к идеализму Платона не осталось бы столь однозначным, как это было высказано в «Материализме и эмпириокритицизме». Обратим внимание на то, что умение Ленина мыслить диалектически и с учетом конкретно-исторических условий ярко проявилось, например, в той ситуации, когда возникла необходимость отказаться от «военного коммунизма» и перейти к новой экономической политике. Во всяком случае, нам хотелось бы верить в то, что отношение Ленина к Платону могло претерпеть определенные изменения.
Однако факт остается фактом: оценка Лениным философии Платона, представленная в работах «Материализм и эмпириокритицизм» и «Философские тетради», на многие десятилетия отождествила идеализм Платона с религией. Подобная оценка в условиях господства «единственно верной философии» отнюдь не способствовала непредвзятому исследованию трудов великого античного мыслителя, явное или имплицитное присутствие которого заметно практически на всем историческом пути русской философской мысли и проявилось не только в философии, но и в литературе, что позволяет говорить о наличии своеобразной платоносферы в русской философской культуре. В результате же, на уровне официальной философии, получилось прямо-таки по известной поговорке: «вместе с водой выплеснули и ребенка».
ЛИТЕРАТУРА
Подвойский Л.Я., к.ф.н., доц. АГУ, предс. Астраханского отд. РФО (Астрахань)
