ИНТЕЛРОС > №1, 2011 > Что есть истина? Или великие тоже ошибаются

Перуанский С.С.
Что есть истина? Или великие тоже ошибаются


23 октября 2011

(Специальный выпуск Заметок философского партизана
«На свежий взгляд»)

Смело смотреть в глаза истине, верить в силу духа – вот первое условие философии.

Г.Гегель

 

В «Вестнике РФО» №2010/4 помещена статья О.Д. Маслобоевой «Поиск истины в контексте Дней Петербургской Философии». Автор подчеркивает, что «сама по себе проблема истины требует сосредоточенной рефлексии» и что «категория «истина» – важная точка соприкосновения всех форм культурного творчества». Важность категории «истина» для философии столь несомненна, а высказывания об истине Великих мира сего Канта и Гегеля так удивительны, что я решил посвятить проблеме истины весь обзор.

Этому знаменитому вопросу изначально не повезло. С тех пор как его автор Понтий Пилат не пожелал выслушать ответ из уст Христа, вопрос стал поистине проклятым. Иначе как объяснить путаницу, возникающую в рассуждениях великих философов, когда они ищут еще только дефиницию истины, не говоря уже о попытках содержательного ответа. Кант писал: «Что есть истина? Вот старый известный вопрос, которым старались поставить в тупик философов… Номинальное определение истины, согласно которому она есть соответствие знания с его предметом, здесь допускается и предполагается заранее. Но весь вопрос в том, чтобы найти всеобщий и надежный критерий истины для всякого знания… Знание заключает в себе ложь, если оно не согласуется с тем предметом, к которому относится... Между тем всеобщим критерием истины мог бы быть лишь такой критерий, который имел бы значение для всех знаний, без различия их предметов. Но так как в таком случае мы отвлекаемся от всякого содержания знания (отношения к его объекту), между тем как истина заключается именно в этом содержании, то отсюда ясно, что совершенно невозможно и нелепо требовать признака истинности этого содержания знаний, и что достаточный и в то же время всеобщий критерий истины не может быть дан[1]«. Кант удивительным образом не замечает, что здесь даны два разных определения истины. Первое гласит, что истина – «соответствие знания с его предметом». Во втором случае утверждается, что «истина заключается именно в этом содержании». Если задаться вопросом, какое же из двух определений правильно (что есть истина?), то станет ясно, что правильно второе определение. В самом деле, Кант сам пишет: «знание заключает в себе ложь, если оно не согласуется с тем предметом, к которому относится», т.е. ложь относится к знанию, а не к факту его несогласованности с предметом. Слова Канта можно перефразировать так: знание заключает в себе истину, если оно согласуется с тем предметом, к которому относится. Следовательно, совпадение знания с предметом – это и есть искомый критерий истины для всякого знания! «Номинальное определение истины» на самом деле определяет критерий истины, а не саму истину. В этом определении надо лишь поменять местами два слова, чтобы все стало на свои места: истина есть знание, соответствующее своему предмету. Любопытный психологический факт: Кант так часто сталкивался с «номинальным определением», что даже он, критик чистого разума, не заметил подмены понятий, содержащейся в нем. И как далека была философия того времени от практики: хорошо философу Канту заявить, что всеобщего критерия истины нет, и продолжать философствовать дальше. А каково тогда практикам, которым надо на каждом шагу сопоставлять самые разные знания «без различия их предметов» с самими предметами, чтобы изменять последние в нужном направлении?

Как же решали сакраментальный вопрос великие преемники Канта? Шеллинг разделял его позицию: «Всякое знание основано на совпадении объективного и субъективного. Ибо знают только истинное; истина же состоит в совпадении представлений с соответствующими им предметами»[2]. Более своеобразна точка зрения Гегеля. Он пишет: «Когда Кант начинает обсуждать в отношении логики старый и знаменитый вопрос: что есть истина? он прежде всего жалует нам, как нечто тривиальное, номинальное объяснение, гласящее, что истина есть согласие познания с его предметом, — дефиницию, имеющую огромную, более того, величайшую ценность… «То, что желают знать, — указывает далее Кант, — это всеобщий и верный критерий истины для всякого познания; он должен был бы быть таким, который был бы применим ко всем знаниям, безразлично, каковы их предметы… Было бы нелепо, слышим мы, спрашивать о критерии истинности содержания знания; но, согласно приведенной выше дефиниции истину составляет не содержание, а соответствие его с понятием» (НЛ3 27-28). Ну, не удивительно ли?! Гегель заметил, что Кант оперирует двумя определениями истины, но безоговорочно принимает в качестве правильного номинальное определение. Хуже того, он усугубляет путаницу, вызванную подменой истины ее критерием, еще одной подменой: ведь, «согласно приведенной выше дефиниции», истину составляет соответствие содержания знаний с предметом, а не с понятием, как написал Гегель, подменив этим тему дискуссии.  Психологическая подоплека этой подмены понятна: Гегель подменил традиционное понимание истины тем пониманием, которое ввел в философию он сам. «Истина состоит в соответствии объективности понятию, а не в соответствии внешних предметов моим представлениям; последнее есть лишь правильное представление, которое я, данное лицо, составляю себе» (Э1 400).

Чтобы понять гегелевскую дефиницию истины, необходимо принять во внимание, что здесь категория «понятие» понимается не так, как в формальной логике. В общепринятом значении понятие – это обобщенное представление о вещах определенного рода. Напротив, гегелевское понятие «есть то, что живет в самих вещах, то, благодаря чему они суть то, что они суть» (Э1 352), т.е. термином «понятие» Гегель обозначил то, что реально определяет объективную природу вещей, а не результат их логического осмысления. Он пояснил это хорошим примером: «свет, тепло, влага должны были бы рассматриваться как «действующая причина», но не как «конечная причина» роста растений, последней же будет не что иное, как понятие самого растения» (Э1 284). «Конечную причину роста растений», названную Гегелем «понятием самого растения», мы назвали бы генетической программой растения. По Гегелю, для установления истины надо сравнить две объективные реальности: вещь и программу ее развития, заложенную в нее самой природой. Вещь, какова она «по понятию», это вещь в идеале, но не в идеале философа или общественного мнения, а в идеале, предопределенном программой развития вещи. «Плохой человек есть неистинный человек, т.е. человек, который не ведет себя согласно своему понятию или своему назначению» (Э1 401).

Любопытно, что номинальное определение истины настолько «въелось» в сознание философов, что Гегель перенес ошибку номинального определения истины (т.е. подмену истины ее критерием)  на новое определение истины. Об истине в гегелевском ее понимании следовало бы сказать, что она состоит в объективности (объективной реальности), соответствующей понятию (а не в соответствии объективности понятию). Что замечательно, Гегель именно так и выражается, когда приводит примеры истины: «Об этом-то более глубоком смысле истины идет речь, когда говорят об истинном государстве или об истинном произведении искусства. Эти предметы истинны, когда они суть то, чем они должны быть, т.е. когда их реальность соответствует их понятию» (Э1 401). Как видим, здесь, вопреки собственной дефиниции, Гегель называет истиной предметы, «когда их реальность соответствует их понятию», а не соответствие предметов понятию.

Когда Гегель в рамках дискуссии о критерии истины противопоставил кантовскому пониманию  истины свое понимание, он нарушил им же выдвинутый принцип опровержения прежних систем: «Опровержение не должно идти извне, т. е. не должно исходить из допущений, которые находятся вне опровергаемой системы и которым она не соответствует» (НЛ3 13). Отсюда вытекает, что Гегель не должен был вносить в полемику с Кантом свое понимание истины, а должен был последовательно говорить об истине в традиционном (кантовском) смысле этого слова. 

Итак, Гегель, принимал традиционное (номинальное) понимание истины как соответствия знания его предмету, не замечая, что эта формула определяет критерий истины, а не истину.  Вместе с тем он рассматривал как истину «в более глубоком смысле» соответствие объективности ее «понятию» (опять-таки приняв за определение истины определение ее критерия). Новым пониманием истины Гегель существенно обогатил философию, но, внеся свою трактовку в полемику с Кантом, он подменил тему обсуждения и при этом ушел от обсуждения кантовского вопроса об универсальном критерии истины.

В заключение попытаемся понять, какую из истин имел в виду Иисус из Назарета, сказав Пилату, что он «пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине»: истину как знание, соответствующее его предмету, или истину как объективность, соответствующую ее «понятию»? Обе истины! Очевидно, высшей истиной, возвещенной Иисусом, является заповедь «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Это призыв к обретению истины в смысле соответствия человека его социальной, гуманистической природе (его «понятию» в гегелевском смысле). Но достичь этой истины не могут люди, которые «не ведают, что творят». Для этого людям необходимо «ведать», а по Гегелю, «иметь правильное представление» о том, какие взаимоотношения соответствуют совершенству Отца Небесного (т.е. постичь истину в традиционном, кантовском смысле). Отсюда – Нагорная проповедь, притчи и т.д.

ПРИМЕЧАНИЕ. О некоторых других ошибках великих можно прочитать на сайте: social-gumanizm.narod.ru

 

Перуанский С.С., к.ф.-м.н., член РФО (Москва). E-mail: ivan534@mail.ru



[1] Кант И. Соч.: В 8 т. Т. 3. М.: 1994, с. 94-95.

[2] Шеллинг. Соч.: В 2 т. Т. 1, с. 232.


Вернуться назад