Сегодня возникло много предрассудков о бытии и его изменении, снижающих философскую культуру. Пишут, что Бытие – это все и его нечем определить. Это апофатическое понятие, которому нельзя поставить предел. Бытие = любое нечто. Все, что происходит, происходит в нем. Это философский аналог Бога. В чем происходит: в бытии или в любом нечто? И любое нечто тоже есть аналог бога?

Предрассудком является противопоставление бытия и процесса, который был преодолен открытием атрибутивного уровня бытия, модели объекта как самосогласованной системы атрибутов из движения, пространства, времени, качества, количества, закономерности, причинности и других. Воспроизводя всеобщее онтологическое содержание любого объекта, они представляют «свойство» быть объективной реальностью с помощью «атрибутов», неотъемлемых свойств материи; важнейшим является движение, обозначая способ существования материи. Эта модель остается в контексте основного вопроса философии (ОВФ). Идентифицировать входящие в нее категории (движение, пространство, время и др.) с «ничто» значит перейти на позиции метафизики, например, под видом  консервативной революции, в надежде, что она защитит человеческий род от гибели. Не защитит, как не защитили его и русские космисты противоположным, односторонне инновационным путем, игнорируя субстанциональное измерение и определение бытия.

Предрассудком является отождествление бытия с нечто, будь то вещь, процесс или сам человек, существующие не иначе как в бытии. Они соотносятся как всеобщее и частное (и знание о них). Поэтому «обращённость к миру (объективность) и всеобщность (универсальность) не позволяют раствориться (философской – М.П.) онтологии, ни в изучающей познание гносеологии, ни в частных науках, которые изучают бытие в его исторически преходящих локальных «состояниях». Мир есть движущееся бытие, а все «нечто» – исторические, бесконечно разнообразные его состояния, результат движения бытия. Это подметили уже античные мыслители, утверждая, что сущие возникают из бытия и «возвращаются» в него, заканчивая своё существование. «Когда мы говорим «бытие», то это означает «бытие сущего». Когда мы говорим «сущее», то это означает: сущее относительно бытия. Мы говорим всегда из двусложности. Последняя уже пред–дана… Двусложность раскрыла уже область, внутри которой отношение сущего к бытию становится представимым». Это предполагает единство и различие философской категориальности и научной понятийности, закрепленное, например, в принципе относительности конкретных форм движения материи, позволив преодолеть механицизм – продукт незаконной экстраполяции механики Ньютона за границы ее применимости, превращавшей механицизм в аналог философии, который ее фальсифицировал. Данный принцип преодолевает физикализм и иные «измы», возникающие на почве абсолютизации частнонаучных и подобных им представлений. Бытие как мир в целом является «нашим Домом», в котором действуют не только законы сущих, но и универсальные законы мира. Считаясь с новыми сущими, создаваемыми самим человеком, нельзя отрицать бытие, словно мы переселяемся из него полностью в созданные сущие как наши «узилища». На эту опасность указывал М. Хайдеггер при анализе зародыша этой установки в античной парадигме техне у Платона и Аристотеля, увидев в ней «забвение бытия» и  его изменения. Но и до сих пор в ранг философских возводятся понятия частных, естественных (позитивисты) или гуманитарных (постмодернисты) наук, что влечет подмену философии с ее категориями понятиями частных наук в духе известного тезиса «наука есть сама себе философия». Этой симуляцией философии выбрасывается философская категория материи. Так, студенты подменяют ее физическим веществом, сохраняя представление, будто еще не обладающее духовностью природное бытие суть материя. Это ведет к вульгаризации  категории материи и философии материализма. Псевдоматериализм, отрицая субстанциональное бытие, оказывается «дальше» от «умного» (диалектического) материализма, чем даже  «умный» идеализм, выходящий к субстанциональному определению. Уже древнегреческое «фюзис» не было синонимом физического современной физики, включало не только растительное, животное, но и человека с его производными.

Извращенной абстракции материи, – которую можно найти, например, в критике Платоном учения Анаксагора о нусе-разуме, – противопоставляют духовное, мысль, идею и т.п. как абсолютную противоположность этой псевдоматерии. Игнорируют бытие как материю, обретшую духовное состояние, а идеальное мыслят «потусторонне», как нечто сверхъестественное, трансцендентное. Этот предрассудок встречается, скажем, у М. Эпштейна, который лишает материю сознания, появляющегося в процессе развития материального бытия. Эпштейн противопоставляет материализму концепцию Вселенной, как якобы сотворенной «Высшим разумом», полученным путем отчуждения самосознания, неотъемлемого свойства человека, и представляемого в виде демиурга, творца человека и мира, который якобы «может обращаться ко мне лично и вместе с тем создавать мириады миров… эта вселенная гораздо величественнее, элегантнее, сложнее, чем воображается  химику или биологу–атеисту, который допускает существование только скудной, мельчайшей части чудесно разнообразного мироздания». Он приписывает его Р. Докинзу и критикует «свой» предрассудок, исходя из вульгарного противопоставления материализма и идеализма. Материализм подлинный требует восстановить мировое «единство многообразия» («Все есть одно» утверждали уже древние мыслители Востока и Запада), развертываемое в филогенетическую родословную бытия в его историческом изменении, вне которого не может быть понято никакое отдельное сущее, в контексте которого преодолеваются всякие абсолютизации частного, ведущие к появлению симулякров. Общим контекстом их преодоления является, демонстрировал К. Маркс философско-экономическим исследованием, союз материализма, диалектики и частных наук. В настоящее время этот подход нередко просто отвергается, а учение Маркса отделяют от материализма, трактуя его как идеализм гегелевского типа.

Предрассудком нужно признать и тезис о равнозначности всех вариантов решения ОВФ: его решение именно этого не допускает. Признание равноправности всех вариантов решения ОВФ есть измена материализму на субстанциональном уровне, хотя бы он признавался, например, на уровне феноменологии: «Гуссерль и Хайдеггер – это Платон и Демокрит ХХ века. Феноменологические». Следуя такой логике, пришлось бы согласиться с Б. Расселом, что «различие между духом и материей пришло в философию из рели­гии, хотя долгое время казалось, что оно достаточно обосновано», и отправить на свалку истории не только религию, но и философию, аналог  религии. Якобы для усиления позиции науки. Рассел мотивировал это тем, что «дух и материя – это просто удобные способы группирования событий», что «одни  единичные события принадлежат только к матери­альной группе, другие – к обеим группам и поэтому являются одновременно духовными и материальными», что «такая картина значительно проясняет нашу кар­тину структуры мира», что она более реалистична, чем односторонний материализм или идеализм. Такой подход отрицает онтологическое измерение материализма. Верно, что, предпринятое в 90-е годы выбрасывание ленинского определения материи несостоятельно, ибо «нельзя игнорировать значение различения физического понимания материи как вещества, поля и т.п. и ее философского понимания как объективной реальности и роли такого понимания в защите существования объективной истины». При условии, добавлю, что такое различие нужно экстраполировать на все науки. Г.Д. Левин фальсифицирует ОВФ, декларируя ограниченность определения бытия как материи, якобы обусловленную самой полемикой с ними, эмпириокритиками. Утверждает, что определение материи не способно противостоять идеализму объективному. Материализм признается частным вариантом религиозного мировоззрения. На том основании, что в дополнение якобы к признанию объективной реальности она, религия, признает бога как Творца мироздания.

Отстаивание категории материи и материализма на первом, субстанциональном уровне, диалектики на втором, атрибутивном уровне, гуманизма на третьем, историческом уровне определения бытия противостоит современным предрассудкам в философии, включая «деконструкцию» бытия и истины в философии постмодернизма и утверждения здравого смысла, что любое представление должно быть отнесено к истине либо ко лжи/заблуждению. Нужно сказать, что наука, познавая мир, действительно движется в границах их противоположности, тогда как, например, религия выходит за пределы их применимости: «Вместо объявления религиозного знания ложным, не соответствующим действительности учением о реальности, его провозглашают одним из многих, равно имеющих право на существование способов субъективного восприятия реальности, в отношении которых не применимы категории истинности-ложности… Вместо заблуждающихся богословы становятся интересными людьми с интересными мнениями. Эти мнения, однако, не соотносимы с реальным бытием, и в этом смысле (подразумевается, но не высказывается вслух) ничего не говорят о реальности…» [Шахов]. За это Шахов негодует на ученых и пытается выдать трансцендентную псевдореальность бога за реальность объективную. Его попытка имеет симулятивный характер, ибо материя, объективная реальность существует до, вне и независимо от сознания, которое она порождает, а трансцендентная «реальность» существует, согласно религии, до, вне и независимо от материи, объективной реальности. Этим она отличается от материи как объективной реальности. Поэтому она непознаваема. В силу этого Ленин имел право исключить бога, признавая лишь веру в него, когда характеризовал бытие через категорию материи в значении обозначения «единственной и последней» реальности, за которой нет, и не может быть другой, более глубоко «упрятанной», т.е. более фундаментальной. Религия же фальсифицирует проблему познаваемости, утверждая, что человек не в состоянии постичь бога, что тот сам открывает себя человеку, что в «Откровении» человеку дана истина, причем абсолютная истина, а науке якобы доступна лишь относительная истина. Но в отрыве от абсолютной истины истина превращается в свою противоположность, что равносильно приписывание науке агностического характера – по причине игнорирования диалектики абсолютной и относительной истины.

Объявление понятия материи «пустым» с феноменологическо-экзистенциальной точки зрения, якобы погружающим человека в ужас вселенской необходимости преодолевается вместе с выходом на третий уровень определения бытия, когда человек обнаруживает бытие в самом себе и в истории. Ведь отождествление материи с природой столь же неправомерно, ограничено, как и отождествление человека с сознанием, духом. Верно, что материя, по Марксу, «не только первична, но прежде всего практична… и потому человечна, она существует не вне человека, а и есть человек в его предметных выражениях и воплощениях». Важна мысль, что человеческая, точнее – человечная практика выявляет истинно «человеческий характер материи, действительности», процесс становления, «изменения и развития ее человеком». В этом состоит глубинное значение открытия закона связи истории с бытием у Маркса. (Такой подход был вновь открыт и конкретизирован в XX столетии: В.И. Вернадский, учение о ноосфере, В.С. Степин – о постнеклассике). И оно обнаружило себя тогда, когда обеспечение приоритета прогресса в истории потребовало внедрения в механизм социального развития для преодоления стихийности не просто сознательностью, но и человечностью, гуманизмом, на что не обращают внимания, игнорируя глубинный историзм подхода Маркса.

Как известно, царская России на рубеже XIX-XX  столетий страдала не столько от капитализма, но от его недостаточного развития. Это стало предметом спора между Плехановым и Лениным. Плеханов утверждал отсутствие естественноисторических предпосылок социалистической революции, «незрелость» пролетариата и «буржуазии тоже» и предлагал «ждать», пока созреют объективные условия для социалистической революции в ходе стихийного процесса, Ленин – внедриться в механизм социального развития, чтобы добраться до гуманистического пласта истории и бытия, что вело к переменам в онтологии истории. Поскольку господствующие классы царской России сознательно отказались от своей исторической миссии, которую они выполняли в иных странах мира, постольку для  преодоления застоя необходимой признавалась революция, переход власти к пролетариату и представляющей его партии для проведения индустриализации, для создания материально-технической базы реализации человечных идеалов гуманизма, чтобы более широкие слои людей могли выступить субъектами исторического творчества. Разумеется, это предполагало  подавление сопротивления господствующих классов – в целях освобождения широких слоев народа от нищеты, безграмотности и т. п., в целях создания условий для реализации ими своих творческих способностей в истории, на что они не могли рассчитывать в предшествующей истории. Так с Октябрьской революции 1917 г. берёт начало новый механизм социальной эволюции в истории людей, позволяя называть её «великой», ибо наша страна, опираясь на Маркса, «более чем на полвека» опередила в этом весь западный мир [Зиновьев], ибо отныне история как стихийный процесс остаётся «в прошлом», из стихийного и неподконтрольного людям процесса она превращается в проектируемый и управляемый.

Позднее «западный мир» заимствовал «социальную технологию», способ внедрения в механизм человеческой истории, но уже в иных социальных целях, а после «перестройки» в СССР, Россия и другие страны СНГ, сохраняя преданность новой «социальной технологии», изменили социальные цели эволюции, предали прежние, социалистические, возникшие когда-то «внутри» и «вне» СССР. Из-за боязни господствующих «там», на Западе, слоёв потерять всё, «как в СССР», в так называемых цивилизованных странах господствующие классы, пошли даже на «перевыполнение» своей исторической миссии, допустив на своей территории «начала» социальности (=социализма), человечности, гуманизма. После исчезновения СССР, поражения социализма в мире, они пытаются избавиться от этих «начал».

Здесь перед нами развертывается переход к третьей исторической форме противоположности диалектики и метафизики – в виде противостояния негативной диалектики (с приоритетом нисхождения над восхождением) и диалектики классической или позитивной (с приоритетом восхождения над нисхождением). Первую историческую форму этой противоположности описал Ф. Энгельс, на переход ко второй указал В.И. Ленин, констатируя, что  «с принципом развития» в ХХ веке «согласны все», что их альтернатива проникла на «территорию» самого развития, что возникло две концепции развития. При первой исторической форме противоположности метафизики и диалектики метафизика просто игнорирует всеобщую связь и развитие; «вторая метафизика» признает, но искажает их сущность и законы, ограничиваясь учетом поверхностных, второстепенных, несущественных черт. Третья же историческая форма метафизики их отрицает: субъективная позиция человеческого субъекта, как свидетельствует опыт ХХI века, делает его способным преднамеренно выбирать, не только в теории, но и на практике  так называемую негативную диалектику, хотя «мы можем извлечь то, что есть» «только развитием». Метафизический же путь негативной диалектики есть путь к деградации, вырождению, он ведет нас в небытие. Согласно Ф.М. Достоевскому, именно «красота спасет мир». Согласно Гераклиту, первичен Космос – один и тот же для всего существующего; его не создал никакой бог и никакой человек; он всегда был, есть и будет. Метафизически выбирая негативную диалектику, человек вступает в противоречие с Космосом, бытием и его изменением, когда уклоняется от гуманизма. 

Выше изложенное позволяет признать материализм, диалектику и гуманизм наиболее фундаментальными характеристиками бытия.