Теория систем как методология познания общества, приобрела в настоящее время качество общепризнанного устоявшегося подхода. Благодаря работам Р. Мертона, Т. Парсонса, К. Леви-Стросса, Н. Лумана и ряда других ученых, общество стало рассматриваться как система или, иными словами, как взаимосвязанная целостность.

 Систему (от греч. – целое, составленное из частей; соединение), принято характеризовать как совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которая образует определенную целостность, единство»[1]. Это определение можно принять как исходную точку. Конкретизацией его будет определение понятия собственно социальной системы. Социальная система – это сложноорганизованное, упорядоченное целое, включающее отдельных индивидов и социальные общности, объединённые разнообразными связями и взаимоотношениями, специфически социальными по своей природе. Социальной системой являются группы людей, достаточно долгое время находящихся в непосредственном контакте; организации с четко оформленной социальной структурой; этнические или национальные общности; государства или группы взаимосвязанных государств и т.п.; некоторые структурные подсистемы общества: например, экономическая, политическая или правовые системы общества, наука и т.д. В качестве социальной системы может выступать и отдельная личность, если она рассматривается с точки зрения тех её характеристик, которые формируются и выявляются в процессах социального взаимодействия. Каждая социальная система в той или иной мере детерминирует действия входящих в неё индивидов и групп и в определенных ситуациях выступает по отношению к окружению как единое целое.[2] Это определение показывает совокупность свойственных социальной системе признаков, которые следует выделить и охарактеризовать:

– комплексность, означающая, что система представляет собой сложное образование, имеющее разнообразные элементы;

– целостность, выражающаяся во взаимодополняющей работе элементов, обеспечивающей слаженность и единство всего комплекса;

– взаимосвязь и взаимоотношение элементов, являющиеся условиями целостности, которая осуществляется через механизм взаимодействия и выражается в форме взаимодополняемости элементов и общего их единства;

– структурность, выражающуюся в определенном строе элементов и порядке их взаимодействия;

– зависимость элементов от целого, означающая, что действия элементов, а иногда и их морфология определяются системой;

– противостояние, отличие от среды, определяемое тем, что система может быть рассмотрена как противостояние внешнему окружению, иными словами вероятность существования системы как целостности, противостоящей среде.

В определении, данном выше, в самой общей форме описаны все основные проявления социальной системы, тем не менее, это определение, как и другие, подобные ему, оставляет ощущение недосказанности. В этом определении присутствует общая, формальная характеристика социальной системы, или внешнее её отражение, однако в нем отсутствует определение внутренней сущности, «души» социальной системы и именно поэтому не раскрыта причина ее единства. Вопрос о душе достаточно часто встает при изучении социальных систем. Достаточно вспомнить работы Шпенглера и Тойнби. При изучении культур, этносов, наций и других социальных комплексов исследователи зачастую дают феноменальное описание объекта познания: как выглядит, чем отличается и т.п. Но непонятным остается нечто, лежащее за границей описания явления.

Арнольд Тойнби, стремясь понять мировую цивилизацию как целостность в ее связи с космосом, внешним миром или  как систему во взаимосвязи со средой, показывает, что физический субстрат цивилизации (социальной системы), находящийся в постоянном движении характеризуется в параметрах пространства – времени. Субстанция, или дух открывают судьбу цивилизации или смысл ее движения[3].

Предвидя неприятие сторонниками материалистического подхода самого термина «дух», определим, что его понимание неуловимо, но при этом оно является непознанной сутью целостности системы. Без сомнения, если такое нечто не существует, то нет смысла его и объяснять, однако его необходимо признать, как и свойственную живым системам целеустремленность, стремление к некой заданной цели. Целеустремленность оказывается необъяснимой с точки зрения материалистического понимания. С другой стороны, с точки зрения идеалистического детерминизма, целеустремленность принимается, но не как факт познания, а как результат откровения свыше. А в этом случае происходит завуалированное признание непознаваемости факта целеустремленности. Таким образом, целеустремленность оказывается необъяснима вообще с точки зрения любой формы монистического детерминизма.

Первые попытки обоснования теории организации систем делаются при изучении отдельных биологических особей и организмов. При этом все подходы наталкиваются на очевидно целесообразное устройство элементов и их связь. Отсюда и вытекает идея «целесообразности». В этом качестве живой организм понимается как целое с присущим ему стремлением к определенной, свойственной ему «цели», и устроен этот организм в соответствии с этой, заданной ему целью. Однако возникает резонный вопрос: цель предполагает то, что она кем-то поставлена, кем-то, кто обладает разумом и волей. Вполне естественно, возникает понимание, что такую цель кто-то поставил перед этим организмом. Но это вполне естественное утверждение лишает науку позитивности и уводит исследования в область теологии. Неслучайно до настоящего времени апологетика теизма строилась на идее целесообразности. Поэтому позитивная наука всегда стремилась дистанцироваться от идеи целесообразности. Вместе с тем, следствием развития всех отраслей науки в наше время является общее признание методов системного подхода в различных отраслях знания и, что весьма важно, принятие мысли, что «целесообразность» может возникать вполне естественно, без творящей, организующей роли некоего субъекта, стоящего вне системы, или организма. Так, целесообразность в биологическом мире вполне объективна и вытекает из природного действия естественного отбора.

Таким образом, есть смысл признать, что система имеет характер целесообразности, но использование этого термина допустимо только метафорически. Общая метафора, применимая в данном случае, – «душа системы».

Впервые феномену «целеустремленности» систем дает научное объяснение Богданов в своей фундаментальной работе «Тектология». Основу научной интерпретации он видит в характеристике организма как «целого, которое больше суммы своих частей». Хотя, употребляя эту формулу, он сам вряд ли смотрел на нее как на точное определение, особенно ввиду ее внешней парадоксальности. Однако в этой формуле есть черты, заслуживающие особого внимания. Ее кажущееся или действительное противоречие с формальной логикой само по себе еще ничего не решает, так как ограниченность значений формальной логики вполне установлена научно-философской мыслью[4].