Специальный выпуск Заметок философского партизана
«На свежий взгляд»

Не могу не поделиться восторгом от общения с одним из участников конгресса. На одном из обсуждений был поставлен вопрос о том, кто, где и когда сделал в философии настоящее открытие… Ничтоже сумняшеся, этот уважаемый коллега встал и объявил, что именно он сделал такое открытие, суть которого в том, что «Гегеля надо читать материалистически».

Н.С. Розов. Семь смешных философских грехов.   «Вестник РФО». № 2009. № 3.

В «Вестнике РФО» № 2011/1 есть ряд содержательных интересных статей, например, статья Р.И. Хасбулатова «Пролегомены к диалектике форм собственности», где, казалось бы, чистая экономика становится философией экономики; статья Н.З. Ярощука «Запад-Восток: встречное движение», неординарно освещающая очень актуальную ныне тему евразийства. Хотелось бы развернуто  поддержать коллегу В.Ф. Дружинина в его сетованиях о девизе предстоящего конгресса. Но жанр заметок тем интересен, что позволяет вернуться к публикациям прошлых номеров, если они стали чем-то интересны. И вот не устоял перед искушением вернуться к статье, фрагмент которой вынесен в эпиграф.

Дело в том, что я проработал книгу Т.И. Ойзермана «Метафилософия» М.: 2009. В ней среди многих интересных положений есть такие: «Философия… имеет дело с более или менее готовыми, обработанными фактическими данными, которыми ее снабжают наука и практика… Значит ли это, что в философии, по существу, невозможны открытия? Нет, конечно, это не так. Суть дела заключается в том, что основу философских открытий образует уже имеющееся знание, которое анализируется, оценивается; короче говоря, интерпретируется философией» (с. 121). Философ, следовательно, может делать открытия, интерпретируя данные, добытые наукой и практикой. Задача историко-философской науки «состоит, в частности, в том, чтобы открывать в философских учениях заключенные в них имплицитным образом выдающиеся идеи, гениальные прозрения, предвосхищения будущего знания, которые, однако, не были высказаны эксплицитно самими создателями философских систем» (с. 13). Согласно этому оригинальному положению, историк философии может стать, если так можно выразиться, «философским археологом» и раскопать под слоями кривотолков и поспешных интерпретаций «рациональные зерна», которые философ не смог довести до сознания современников. Тем самым историк философии может сделать герменевтическое открытие.

Эти положения Т.И. Ойзермана живо напомнили статью Н.С. Розова «Социологическая «отмена философии» — вызов, заслуживающий размышления и ответа» // Вопросы философии. 2008, №3. Здесь Н.С. Розов  дает критерии достоверного знания: «Необходимыми характеристиками знания являются как достаточно широкий уровень согласия среди профессионалов, так и их способность разными способами и с надежным воспроизводимым результатом подкрепить достоверность этого знания». Затем Н.С. Розов, «используя социологическую трактовку Коллинзом революции в математике и естествознании», которую последний дал в книге «Социология философий», делает вывод: «Ни знаний, ни открытий в философии нет; в ней накапливаются только мнения, соответственно, в философии нет и поступательного познавательного продвижения…  Серьезным возражением было бы доказательство обратного: показать, кто и когда совершил философское открытие и получил настоящее, достоверное философское знание, причем согласно вышеприведенным критериям». Возможно, указанный вывод не является позицией самого Н.С. Розова; возможно, он просто констатирует, что из рассуждений Коллинза можно сделать вот такой вывод. Так или иначе, но здесь оптимистическим положениям Т.И. Ойзермана противопоставлено прямо противоположное мнение.

Иначе понимается в статье Н.С. Розова и роль истории философии: «Знание в сфере истории философии о взглядах философов прошлого является лишь эмпирическим научным, но никак не философским знанием. Открытие нового философского манускрипта или факта идейного влияния опять же будет научным, но не философским открытием». Но, по мнению Т.И. Ойзермана, историк философии как раз может сделать то, о чем говорит Н.С. Розов: «показать, кто и когда совершил философское открытие». Т.е. открыть открытие, эксплицитно не высказанное в философском учении прошлого, а это можно сделать только философским методом. И это «вторичное» открытие будет философским знанием, так как представит старое философское учение в новом свете.

Противостояние противоположных взглядов неизменно вызывает желание установить, какая из альтернатив является истинной, и я попытаюсь доказать справедливость взглядов Т.И. Ойзермана, показав, «кто и когда совершил философское открытие». Фактически это уже сделано в моей статье «Тайны философии Гегеля» («Вестнике РФО» №2010/1). Но чтобы получился разговор, я коротко напомню основные положения. Приводя пример различия действующих и конечных причин, Гегель пишет: «Согласно этому различию, свет, тепло, влага должны были бы рассматриваться как «действующая причина», но не как «конечная причина» роста растений, последней же будет не что иное, как понятие самого растения» (Э1 284).  Для двух зародышей, растущих друг возле друга, действующая причина одинакова, но из одного может вырасти рожь, а из другого – осот. Следовательно, «понятие самого растения» как конечная причина – это причина, определяющая род растения, т.е. геном или генетическая программа, заложенная в зародышах.

 Вот еще более показательный фрагмент. Гегель пишет: «Природа должна быть рассмотрена как система ступеней, каждая из которых необходимо вытекает из другой и является ближайшей истиной той, из которой она проистекала, причем, однако, здесь нет естественного процесса порождения…». Т.е. ни механические, ни химические, ни физиологические процессы не объясняют механизма «вытекания» высшей ступени из низшей. «…Метаморфозе подвергается лишь понятие как таковое, так как лишь его изменения суть развитие». Гегель указывает и характер изменений, испытываемых «понятием как таковым»: «Понятие производит различие по качественной определенности, но лишь постольку, поскольку делает скачки» (Э2 37). Мы знаем, что «различие по качественной определенности» производит генетическая программа организмов, когда она делает скачки-мутации. Мы еще раз убеждаемся, что гегелевское «понятие» применительно к живой природе – это генетическая программа организмов. Таким образом, Гегель не только «гениально угадал» наличие в организмах генотипа – программы развития организма, – но он сделал подлинное научное открытие, указав, что новые виды возникают путем скачкообразных изменений этой программы, которую он (увы, увы!) назвал «понятие как таковое». Таким образом, Гегель открыл генный механизм развития органического мира. В подтверждение такой интерпретации гегелевского учения о понятии можно указать на то, что она делает понятными фрагменты, которые в противном случае выглядят даже не как идеализм или мистика, а как форменный бред сумасшедшего. Например, «Жизнь, или органическая природа, есть та ступень природы, на которой выступает понятие; но как слепое, не постигающее само себя, т.е. не мыслящее понятие» (НЛ3 20).  Понятие, выступающее не на ступени мышления, а на ступени органической природы, – это полная бессмыслица с точки зрения общепринятого понимания понятия, но как раз на этой ступени «выступает» генетическая программа организмов. «Понятие – это не бездна бесформенной субстанции… Оно есть то, что формирует и созидает» (НЛ3 37). Понятие как категория логики не может формировать и созидать. А генетическая программа делает как раз это. Число таких примеров нетрудно увеличить.

Н.С. Розов может возразить, что, если Гегель и открыл генетику, то это научное, а не философское открытие. Но, во-первых, Гегель сделал его не как естествоиспытатель, а как философ. Он исходил из общефилософского принципа, а не из скрещивания гибридов. Во-вторых, генетика – это только частный случай проявления общего принципа развития систем любой природы. Даже такая сложная система как всемирная история развивается, по Гегелю, аналогично организму: «Подобно тому, как зародыш содержит в себе всю природу дерева, вкус, форму плодов, так и первые проявления духа виртуально содержат в себе всю историю». Более того, весь мир развивается по той же схеме реализации потенций, заложенных в материи, перехода ее «в себе» (ее понятия) в развитое состояние «для себя»: «Форма не привходит в материю извне, а как тотальность носит принцип материи в самой себе; эта свободная и бесконечная форма… есть понятие». Поэтому предвосхищение генетики – это и научное, и философское открытие. Это лишь «алмаз в короне» гегелевской философии, давшей своей теорией развития «предельное обоснование любых суждении».

О значении открытий, сделанных независимо друг от друга философом и естествоиспытателем, хорошо сказал Шопенгауэр: «Эти различные по роду своих занятий исследователи поистине должны чувствовать себя как горнорабочие, которые ведут друг к другу в недрах земли с двух далеко отстоящих точек две штольни и… с радостью слышат долгожданные удары молотов с противоположной стороны. Ибо эти исследователи… достигли… точки соприкосновения между физикой и метафизикой… А философская система, которая приходит к такому триумфу, обретает этим такое сильное и удовлетворяющее внешнее доказательство своей истинности и правильности, что большего и представить себе невозможно. По сравнению с таким подтверждением, которое можно считать арифметической проверкой, признание или непризнание ее в определенный период времени вообще не имеет значения».

Итак, если сделать перевод идеалистической да еще и двузначной терминологии Гегеля на современный научный язык, то можно, открыть в его философии, «заключенные имплицитным образом… гениальные прозрения, предвосхищения будущего знания, которые, однако, не были высказаны эксплицитно». И это открытие открытия тоже является философским, поскольку радикально меняет интерпретацию философии Гегеля. Например, становится очевидным, что диалектика у Гегеля нормально «стоит на ногах», а не на голове; исчезает всякая мистика, а с ней (страшно сказать!) исчезает идеализм! Таким образом, открыв в Гегеле первооткрывателя генетики, я, объективно говоря, сделал некое герменевтическое открытие, о чем и заявил «на одном из обсуждений» на Конгрессе в Новосибирске (но не тщеславия ради, а для рекламы «свежеиспеченной» книги «Философия Гегеля: новое материалистическое прочтение». М.: 2009). Как видим, Н.С. Розов слегка исказил суть моего открытия (см. эпиграф). Если же все-таки говорить о нем (об открытии) в стиле Н.С. Розова, то из моих интерпретаций неизбежно следует, что Гегель не идеалист, которого надо читать материалистически, а материалист, которого не надо читать идеалистически.

И вот тут возникает одна сложность: доселе прямо-таки идиллическое соответствие моих интерпретаций взглядам Т.И. Ойзермана плавно переходит в разногласие между ними, ибо в «Метафилософии» и в его же книге «Кант и Гегель» (М.: 2008), философия Гегеля предстает в традиционном идеалистическом обличии. При этом с легкой руки классиков марксизма под маркой идеализма Гегелю зачастую вменяется спиритуализм, тогда как еще Шопенгауэр указывал, что спиритуализм, «как и реализм,  совершенно противоположен идеализму». Но это уж другая история.