История может уточняться и уточняться. Столько раз, сколько пожелает историк, впрочем и не историк, - любой, кто хочет узнать, как что-то происходило «на самом деле». Но узнать это невозможно. Всегда есть детали, которые были упущены. Действительная история неизвестна даже непосредственному свидетелю, потому что он наблюдал только немногие следствия и не видел причин. Абсолютно точная история известна только Богу. Эта мысль мучила Толстого. Он видел, что чем ближе мы приближаемся к реальному действию, к реальному эпизоду, тем дальше он отстоит от описаний, сделанных очевидцами. Но это значит, что история - всегда ложь. Или в лучшем случае приблизительность. Поэтому Толстой начал уходить от известной ему реальности дневников и документов и строить мифические образы тех же Наполеона или Кутузова. Там, где у него миф - там неправда (с точки зрения истории). Потому что он этот миф подчиняет идее истории. Не случайно в своей историософии Толстой приходит к абсолютному фатализму - к невозможному представлению об истории как совокупности действий всех людей. В этом случае история рассыпается на мельчайшие действия. Но наш мир, хотя и состоит из таких действий, не может восприниматься таким образом, точно так, как мы не можем воспринимать человека как совокупность клеток, не говоря уже человеке как совокупности атомов.