Социология[1]. Аспекты свободы

Раздел I

Культурная история западной цивилизации того периода, который освещен письменными источниками, может быть рассмотрена со многих точек зрения. Она может быть осознана под углом зрения постоянного экономического прогресса, перемежающегося катастрофическими спадами на более низкий уровень. Эта точка зрения подчеркивает развитие технологии и организации экономики. С другой стороны, эта история может быть осознана как серия колебаний между той или другой крайностью, как борьба между алчностью и доблестью, между истиной и заблуждением. Эти точки зрения делают ударение на религии, моральности и привычке к созерцанию, ведущей к мысленным обобщениям. Любой способ рассмотрения есть выявление определенного рода фактов и напоминание об упущенном из внимания заднем плане. Конечно, в любой истории, даже такой, которая имеет дело с ограниченным предметом - политикой, искусством или наукой, многие точки зрения фактически пересекаются и каждая из них отличается от другой степенью всеобщности.

Одним из наиболее общих философских понятий», обычно используемых при анализе цивилизованной активности» является рассмотрение влияния социальной жизни», связанное с различной рас­становкой ударений на абсолютном и относительном характере индивидуальности. Здесь «абсолютность» означает понятие освобождения от сущностной зависимости от других членов сообщества в отношении к видам активности, тогда как «релятивность» означает противоположный факт зависимых отношений. В одном отношении эти идеи появились из антагонизма понятий свободы и социальной организации. В другом отношении они явились результатом того значения», которое приписывается благополучию государства и благополучию индивидов - граждан государства. Характер любой эпохи в отношении к ее социальным институтам, юриспруденции, понятию идеальных целей и их осуществимости прочно зависит от этих форм активности, внутри которых то или иное понятие (абсолютности или релятивности индивида) оказывается дешифрующим для каждой эпохи. Ни один из периодов не контролируется полностью одним из этих крайних понятий, и ни одно из этих понятий не господствует над всей амплитудой деятельности. Репрессии в одном отношении сбалансированы свободой в других. Военная дисциплина очень сурова. В экстремальных случаях солдаты жертвуют собой ради победы. Но во многих отношениях солдаты полностью освобождены от соблюдения предписаний и обычаев. Для студентов университетов формы репрессий и формы свобод совершенно отличны от тех форм, которым подвергаются солдаты.

Распределение акцентов между абсолютностью и релятивностью кажется произвольным. Конечно, всегда существует историческая причина, определяющая модель этого распределения. Обычно изменение акцентов связано с общей тенденцией отказа от ближайшего прошлого - переменами мест черного и белого, к чему бы это «черное» и «белое» ни относилось. Трансформация может объясняться также переменой отношения к догмам, которые ответственны за имевшие место неудачи. Одна из функций истории состоит в том, чтобы подобная перемена отношения была свободна от раздражения, связанного с проходящими обстоятельствами.

Еще чаще изменение в социальной модели интеллектуальных акцентов возникает благодаря тому, что власть переходит от одного класса или группы классов к другому классу или группе классов. Например, олигархическое, аристократическое правительство и демократическое правительство могут тендировать к тому, чтобы подчеркивать значение социальной организации, то есть подчеркивать релятивность значения индивида по сравнению со значением государства. Но правительства, отвечающие основным интересам промышленных и профессиональных классов, какими бы эти правительства ни были номинально - аристократическими, демократическими или абсолютистскими - подчеркивают личную свободу, то есть абсолютность индивида. Правительства этого типа - правительства имперского Рима с его имперскими деятелями - выходцами из среднего класса, с его юристами-стоиками, с его императорами в тот счастливый период, когда эти императоры были также выходцами из среднего класса. Таковы правительства и Англии XVIII и XIX столетий.

Когда приходят к власти новые классы, точка зрения которых прежде была погружена в неизвестность и обнаруживала себя только время от времени как рябь на воде, это точка зрения выходит на передний план деятельности и находит свое литературное признание. Таким образом, в каждую эпоху различные виды активности - правительственная, литературная, научная, религиозная, чисто социальная - выражают ментальность различных классов об­щества, тех классов, влияние которых на эти виды активности стало доминирующим. Берк в одной из своих речей во время американской революции воскликнул: «Ради бога, удовлетворите кого-нибудь».

Лучше всего классифицировать правительства по тому признаку, кто эти «кто-нибудь», кого они фактически стремятся удовлетворить. Так, английское правительство первые 60 лет XVIII столетия было по своей форме и по своим представителям аристократическим. Но что касается его политики, то оно стремилось удовлетворить крупных коммерсантов лондонского и бристольского Сити. Недовольство этих коммерсантов было источником серьезной опасности. Сэр Роберт Уолпол и Вильям Питт - великий спикер воплощали изменение настроений этих классов, вначале уставших от войн, а затем стремящихся к империалистической политике.

В тот период, когда унаследованные формы жизни действуют по традиционным стандартам деятельности или бездеятельности, тот класс, интересы которого действительно удовлетворяются, может быть несколько ограничен в своих притязаниях, например, английские коммерсанты ХVIII столетия. Большинство тогда было относительно пассивным, и консервативные государственные деятели, такие как Уолпол, заботились о том, чтобы не сделать ничего такого, что всколыхнуло бы бездны - «Quieta non movere» («не нарушай общественного спокойствия»). Уолпол был активным реформатором в отношении к интересам торговли, в других же отношениях он был консерватором.

В то же время государственные деятели Франции активно поддерживали интересы двора, чья сила базировалась на бюрократии (юридической, административной и церковной) и на армии. Так же как в Англии того периода, персонал всей французской государственной машины, военной и штатской, принадлежал к аристократии и среднему классу. Французская политическая жизнь протекала более благополучно, но, к несчастью для Франции, ее активные политические деятели были более оторваны от основных интересов страны, хотя правительства того и другого государства демонстрировали эпизодические взлеты прозрений и глупости. Французское прави­тельство тогда ориентировалось на координацию, английское - на индивидуальную свободу. В более поздний период этого столетия в Англии проявляли политическую активность сельские землевладельцы. Отметим, например, то, с какой невероятной уверенностью Берк в конце своей политической карьеры полагал, что он разби­рается в сельском хозяйстве. Муниципалитет Лондона в ранний пе­риод поддерживал правительство, а в поздний - до эксцессов Французской революции - находился по отношению к нему в оппозиции.

В более поздний период приближающаяся промышленная революция, вобравшая в себя энергию того промышленного класса, чьим лозунгом в ранний период был «протестантский порядок», звучавший для него как «промышленная свобода», разбудила этот класс к политической активности. Теперь, к концу столетия, масса людей чувствовала возбуждение и беспокойство, так как еще не могла определить свои интересы, а лучшие члены этого общества еще искали спасения души в направлении, определенном Джоном Весли. Наконец, из всей этой неразберихи после задержки, связанной с войнами, вызванными французской революцией, родилась Викторианская эпоха. Решение носило только временный характер, и соответственной была его судьба.

Раздел II

Стремясь понять смысл социологических перемен, мы не должны концентрировать наше внимание исключительно на влиянии абстрактной доктрины, вербально сформулированной и совершенно сознательно принятой. Такие чисто интеллектуальные усилия играют определенную роль в сохранении, трансформации или разрушении общества. Например, история Европы не может быть понята без ссылки на учение Августина о первородном грехе, о божественном милосердии и о будущей миссии католической церкви. История США требует некоторых знаний об английских политических учениях XVIII в. Люди приводятся в движение идеями точно так же, как молекулами, из которых состоят их организмы, разумом и неосознанными силами. Социальная история, однако, концентрирует свое внимание на формах человеческого опыта, преобладающего в тот или иной период. Физические условия являются только задним планом, который контролирует поток форм и настроений. Даже здесь мы не должны слишком интеллектуализировать различные типы человеческого опыта. Человечество относится к высшей форе приматов и не может избегнуть тех свойств ума, которые тесно связаны с некоторыми свойствами тела.

Не наше сознание первоначально определяет формы нашего функционирования. Мы начинаем осознавать, что мы вовлечены в некоторый процесс, ощущаем удовлетворение или неудовлетворенность и активно изменяемся, или интенсифицируя нашу деятельность, или ослабляя ее напряженность, или вводя новые цели. Первоначальную процедуру, которая является предпосылкой осознания, я буду называть Инстинктом. Это - форма опыта, непосредственно возникающая из того, что унаследовано, будь это наследие индивидуальным или принадлежи оно окружающей среде. Итак, после работы Инстинкта и после интеллектуального фермента, которые сделали свое дело, возникает решение, которое определяет способ сращения Инстинкта и Ума. Я буду называть этот фактор Мудростью. Функция мудрости состоит в том, чтобы действовать в качестве модифицирующего фактора на интеллектуальный фермент так, чтобы создавать из данных условий самодетерминированный предмет. Следовательно, для понимания социальных институтов требуется это грубое деление человеческой природы на три фактора - Инстинкт, Ум, Мудрость.

Но это деление не следует производить слишком резко. Кроме того, интеллектуальная активность сама является унаследованным фактором. Первоначальная мысль не возникает благодаря усилиям самосознания. Мы обнаруживаем, что мы думаем точно так же, как мы дышим или наслаждаемся заходом солнца. Существует привычка к грезам и привычка к мышлению, проливающему вокруг себя свет. Таким образом, автономия мышления строго ограничена, часто она незначительна и вообще не осознается. Пути, которыми мыслит нация, являются во многом инстинктивными, то есть они подвержены рутине так же, как пути ее эмоциональной реакции. Но большинство из нас верит, что существует спонтанность мысли, которая лежит вне пределов рутины. Другими словами, моральное требование свободы мышления имеет смысл. Спонтанность мысли контролируется в отношении ее сохранения и силы воздействия. Этим контролем является суждение о целом, ослабленное или усиленное временными вспышками самодетерминации. Целое определяет, чем оно хочет быть, и тем самым устанавливает относительную значимость присущих ему вспышек спонтанности. Окончательная детерминация принадлежит Мудрости целого, или иными словами, его субъективной цели в отношении к его собственной природе, при этом необходимо учитывать границы этой природы, поставленные унаследованными факторами.

Мудрость пропорциональна широте доказательств, которые обнаруживают себя в конечной самодетерминации. Интеллектуальные операции состоят в координации понятий, ведущих происхождение из первоначальных фактов инстинктивного опыта и переходящих в соответствующую логическую систему. Эти факты, чьи качественные аспекты скоординированы таким образом, достигают особого значения в конечной самодетерминации. Интеллектуальная координация достигается более легко, если первоначальные факты отобраны так, чтобы из интеллектуальной субординации были изгнаны аспекты, препятствующие образованию логической системы. По этой причине интеллектуальная активность может процветать за счет мудрости.

До определенного предела понимать всегда означает не допускать возможности интеллектуальной непоследовательности. Но мудрость представляет собой постоянную погоню за более глубоким пониманием, которое всегда сталкивает интеллектуальную систему лицом к лицу с ее наиболее существенными промахами. Эти три элемента - Инстинкт, Ум и Мудрость - не могут быть оторваны друг от друга. Они интегрируются, взаимодействуют и создают гибридные факторы. Это случай целого, возникающего из его частей, и частей, возникающих внутри целого. Обсуждая социальные институты, их возникновение, их расцвет и их гибель, мы должны оценивать те типы Инстинкта, Ума и Мудрости, которые координировались с природными силами для того, чтобы история могла развиваться. Безрассудство интеллигентных людей с ясным умом и узким кругозором ускорило множество катастроф.

Как бы глубоко мы ни заглянули в историю, о которой имеются свидетельства, мы всюду находимся в пределах периода с высоким уровнем деятельности человеческого рода, оставившего далеко позади себя период животной дикости. Итак, в пределах этого периода трудно доказать, что человечество значительно усовершенствовало свою врожденную ментальную способность. Однако нет сомнений, что существовала чудовищная экспансия тех приспособлений, с помощью которых окружающая среда обеспечивала работу мысли. Эти приспособления могут быть суммированы в следующие группы: способы коммуникации - физические и ментальные, письменность, сохранение документов, разнообразные жанры литературы, критическая мысль, систематизирующая мысль, конструктивная мысль, история, сравнение различных языков, математический символизм, усовершенствованная технология, облегчающая физические усилия. Этот список очевидным образом состоит из многих излишних перекрещивающихся между собой предметов. Но он должен напомнить нам те разнообразные способы, которые имеются к нашим услугам для облегчения мысли и для ее стимулирования и которые оставили далеко позади способы, имевшиеся под рукой у наших предшественников, живших пять или даже два тысячелетия тому назад. За последние два столетия к этим способам добавились такие, которые могут создать новую эпоху в жизни человечества, если оно до тех пор не дегенерирует. Конечно, значительная часть этих способов была уже создана два или три тысячелетия тому назад. Это то блестящее использование благоприятных случаев, выпадавших на долю ведущих умов той эпохи, которое заставляет нас сомневаться в том, что прирожденный разум человечества усовершенствовался с того времени.

Общий результат состоит в том, что мы теперь явно представляем себе простоту тех способов, с которыми наши предшественники приспосабливались к унаследованным институтам. В значительной мере эта адаптация шла естественным путем, короче, она была инстинктивной. В этот великий период наши предшественники открыли то, что мы затем получали в наследство. Но в этом открытии было нечто простодушное - простодушно было удивление, вызвавшее открытие. Инстинктивная адаптация была столь повсеместной, что ее трудно было заметить. Возможно, египтяне не знали, что их строй был деспотическим или что священнослужители ограничивали светскую власть, поскольку египтяне не имели перед собой противоположных примеров, ни фактических, ни воображаемых. Их политическое мышление по типу было близко политической философии, преобладающей в муравейнике.

Другой стороной этого факта является то обстоятельство, что в таких обществах подчеркивается не индивидуальная свобода, а релятивность значения личности. Действительно, на ранних ступенях развития общества «свобода» является почти бессодержательным понятием. Действия и настроения порождаются инстинктом, базирующимся на родовой координации. В таких обществах, каким бы ни был результат унаследованной релятивности, навязанная координация действий представляет собой абсолютный хаос. Чужие группы воспринимаются как носители зла. И тогда пламенный пророк разрубает на куски Агата. К несчастью, духовные предки Самуила[2] еще живы, они - пережитки архаического прошлого.

Раздел III

Мы можем проследить некоторые эпизоды, связанные со становлением свободы. Примерно за 14 столетий до Рождества Христова египетский царь Эхнатон, очевидно, принадлежал к прогрессивной группе, которая мыслила самостоятельно и вышла за пределы унаследованных религиозных понятий. Также группы с их всплесками свободной мысли должны были возникать спорадически и многократно - на протяжении тысячелетий - некоторые из них добивались результатов, большинство терпело неудачу. Иначе переход к цивилизации, существенно отличающейся от простого многообразия форм адаптации к бессознательным привычкам, вообще не был бы возможен. Пчелы и муравьи имеют разнообразные формы социальной организации, но, насколько нам известно, ни один из этих видов не является цивилизованным в каком бы то ни было смысле. Они удовлетворяются бессознательной адаптацией социальных привычек. В любом случае проблески свободы, возможные для них, лежат ниже того уровня, который мы обсуждаем. Что касается Эхнатона, то хотя он проявлял стремление к свободе, он, очевидно, не имел никакой концепции свободы как таковой. Мы имеем археологические свидетельства, доказывающие, что он непреклонно стремился налагать отпечаток своих понятий на мышление и привычки всей египетской нации. Очевидно, он потерпел неудачу, ибо испытал сильное противодействие. Но противодействие никогда нельзя реконструировать с полной точностью. Таким образом, по всей вероятности остается нечто, что не поддается пониманию с помощью имеющихся у нас свидетельств.

Больших успехов добились древнееврейские пророки восемью или десятью столетиями позднее. Возбуждаемые несправедливостями своего времени, они осуществляли свободу в выражении моральной интуиции и переносили на характер Иеговы результаты своих размышлений. Наша цивилизация обязана им гораздо больше, чем можно было бы ожидать. Они принадлежали к одной из тех немногих групп, которые серьезно изменяли историю в самых различных отношениях. Наиболее трагические перевороты в истории просто заменяют одну совокупность индивидов другой - аналогичной. Так что история есть в основном бесплодное изменение имен. Но древнееврейские пророки действительно создали существенный качественный сдвиг и, что еще более поразительно, сдвиг к лучшему. Однако и эти пророки еще не создали концепции свободы. Грехом, который преграждает путь к моральной доброте, является нетерпимость. Первым важным заявлением, в котором терпимость была связана с моральной добротой, оказалась притча о плевелах и пшенице, произнесенная несколькими столетиями позднее.

Дальнейшие примеры нетерпимости, следовавшие за попытками установить царство свободы, дает христианская церковь после того, как она была узаконена Константином, и протестантская церковь под водительством Лютера и Кальвина. В период Реформации человечество научилось лучше понимать, и мягкость приговора по отношению к реформаторам начинает выглядеть неосновательной. Но мягкость и милосердие относятся к добродетелям, родственным терпимости, поэтому мы должны быть здесь особенно внимательны. Все прогрессивные мыслители - скептики, а также иного типа - склонны быть нетерпимыми, и это относится как к мыслителям прошлого, так и к мыслителям настоящего. В целом терпимость чаще проявляется мягкой ортодоксией. К апостолам современной терпимости, в той, в которой они вообще существуют, - относятся Эразм Роттердамский, квакеры, Джон Локк. Связанные с ними даты должны были бы отмечаться в каждой лаборатории, в каждой церкви и на каждом заседании суда. Мы должны, однако, помнить, что многие из величайших государственных деятелей ХVIII столетия, включая и Джона Локка, обязаны жизнью широкой терпимости голландской республики.

Конечно, эти люди не были родоначальниками своих прекрасных идей. В поисках первоначала этих идей мы должны углубиться в историю двухтысячелетней давности. С такой медлительностью идея становится привычной. Мы должны такие отметить, что все названные люди имели отношение к религии. Существуют и другие формы поведения - созидательного и созерцательного. Афиняне дали нам первый, переживший тысячелетия пример эксплицитно выраженного понимания значения терпимости, проявляемой по отношению к различным формам социального поведения. Нет сомнений, что предшествующие цивилизации могут дать нам много практических примеров различных форм социального поведения. Например, трудно поверить, что в таких больших городах метрополии, как Вавилон и Ниневия, было детально разработано наблюдение за социальным поведением. С другой стороны, по-видимому, образ жизни Египта был жестко организован. Но первая явная защита социальной терпимости, необходимой для высокоразвитой цивилизации, прозвучала в речи Перикла, переданной нам Фукидидом. Эта речь положила начало концепции организованного общества, успешно сохраняющего свободу поведения отдельных членов этого общества. Пятью годами позже в той же самой социальной группе Платон ввел более глубокие понятия, которые содержали в себе необходимые элементы, для того чтобы из них могла возникнуть концепция свободы. В общем понятии психических факторов универсума Платон подчеркнул эти понятия как источники спонтанности и как абсолютную основу всей жизни и движения. Человеческая психическая деятельность содержит начала полной гармонии с преходящим миром. Цель человеческого общества должна состоять в том, чтобы выявить эти психические силы. Спонтанность - это сущность души. Таковы в общих чертах аргументы, ведущие начало от способа мышления Платона и имевшие результатом осознание важности социальной свободы.

Собственные произведения Платона представляют собой разработанную апологию свободы созерцания и свободы передачи опыта созерцания. Жизнь Платона и Сократа проходила в постоянной демонстрации этого справедливого требования, и это было то, во имя чего Сократ умер. Существуют исключения, но на протяжении большей части «Диалогов» Сократ и Платон заняты выражением своего способа мышления. Едва ли в произведениях Платона есть отрывок, который мог бы быть истолковал в духе непосредственного конкретного действия. Заключительная часть «Республики» («Государства») будет работать только на небесах. Самым большим исключением являются «Законы», которые представляет собой преходящую практическую схему для государственных и общественных учреждений маленьких государств-городов того типа, который тогда преобладал в районе Эгейского моря. Перикл Фукидида описывает другую сторону дела. Он раздумывает над деятельностью отдельных граждан полиса. Своеобразный характер цивилизации, выявившийся в этой речи, подчеркивается эстетической целью всей деятельности. Варвары рассуждали в понятиях силы. Они мечтали о супермене с бронированным кулаком. Они могли прикрывать свои страсти сентиментальной моралью того типа, который характерен для Карлейля. Но в конечном счете высшее благо осознается варваром как его воля, подавляющая другие воли. Это интеллектуальное варварство. Идеал Перикла - это деятельность, вплетающая себя в ткань неотразимой красоты, аналогичной изысканному великолепию природы.

Установление свободы требует большего, чем ее только интеллектуальная защита. Платон раньше, чем кто-либо другой, внес в мир этот самый существенный элемент цивилизации. Его «Диалоги» проникнуты ощущением разнообразия Универсума, чувством, недоступным во всей его глубине нашему интеллекту, и в своем седьмом письме он выразительно отвергает возможность адекватной философской системы. Мораль всего написанного Платоном состоит в том, что все точки зрения, если они разумны и в некотором смысле пригодны к употреблению, могут внести вклад в наше понимание универсума и в то же время допускают пробелы и поэтому неспособны вместить в себя тотальность очевидного факта. Долг терпимости является свидетельством нашего уважения к неограниченным возможностям нового, которое может возникнуть в будущем, и к полноте завершенного факта, которая превышает силу нашего видения.

Два типа характера должны быть исключены из тех, кто существенно усовершенствовал понятие свободы. Первый принадлежит тем, кто утратил надежду на достижение какого бы то ни было уровня истины, - это скептики. Скептический темперамент, очевидно, ничего не может дать тем, кто утверждает значение мышления. Поиски свободы при наличии нетерпимой ментальности обречены на поражение. Пример жизни Мильтона при всей силе его воображения, учености и литературной одаренности в деле защиты свободы свидетельствует о том, что он скорее тормозил это дело, чем служил его продвижению вперед. Он совершенствовал образ мыслей, предметом которого была нетерпимость.

Древний мир язычников был терпим по отношению к символам веры. При условии, что ваши действия соответствовали общему правилу, ваши спекуляции никого не интересовали. Действительным знаком того, что сделан шаг вперед по сравнению с чисто инстинктивными социальными отношениями, является беспокойное чувство, что спекулятивное мышление имеет деструктивную силу. Символы веры являются одновременно результатом спекуляции и способом ее обуздания. Но они всегда релевантны спекуляции. До спекуляции не может быть никаких символов веры. Где бы ни возникло кредо, вместе с ним возникают еретики, высказывающие сомнения относительно «острых углов» этого кредо или даже его сути. Внутри больших империй - Египта, Месопотамии, а также между народами (благодаря открытию навигации) развивались связи, порождая проницательные сравнения, постепенно перераставшие в спекулятивное мышление. В начале этот сдвиг человеческой ментальности должен был развиваться очень медленно. Там, где не было ожиданий, изменения происходили случайно и быстро истощали себя, не будучи замеченными. К счастью, Библия сохранила нам фрагменты процесса, происходившие внутри одаренного еврейского народа в узловых точках его развития. Свидетельства были записаны людьми, которые обладали ментальностью более поздних времен. Задача современного ученого аналогична попыткам исследовать историю Дании или Шотландии, изучая «Гамлета» и «Макбета».

Мы можем увидеть первоначальный антагонизм, перешедший в спекулятивные попытки рационализировать первоначальный хаос. Мы видим Самуила и Агага, за которыми последовали Соломон и царица Савская. Можно раздумывать над судьбой Иова и его друзей, над библейскими Книгами пророков и Премудрости. Через шесть столетий одна версия истории оканчивается символом веры, выработанным Никейским собором.

Раздел IV

Греческая цивилизация в эпоху ее недолгой независимости создала новую ситуацию. Была ясно осознана возможность и реальность спекуляции. Ей стали отдаваться со страстью, были открыты различные способы и методы спекуляции. Отношение греков к своим предшественникам аналогично - по отрезку временя и эффективности результатов - отношению второй фазы современной промышленной революции в течение последних пятидесяти лет к ее первой фазе, которая поистине растянулась на столетия, начиная с XV в. вплоть до XIX в.

Римская империя благодаря тому, что она многое унаследовала от греческой культуры в вопросах и в родственных ей проблемах социальных институтов отличалась большим самосознанием, чем ее предшественники. Что касается Западной Европы, то начало средневековой цивилизации должно датироваться эпохой императора Августа и странствий апостола Павла. Для Византии, семитских народов и Египта начало должно быть отодвинуто назад в историю и отнесено к смерти Александра Великого и ренессансу греко-египетского образования. На протяжении первых двух столетий после Августа прежний регион, сконцентрированный в Италии, играл для цивилизации Европы несравненно более важную роль, чем все другие. Латинская литература представляет собой такую трансляцию эллинской культуры в средневековый способ мышления, которая окончилась только с Французской революцией. На протяжении всего этого периода культура оглядывалась назад. Лукреций, Цицерон, Вергилий были подобны средневековым авторам в их отношении к греческой литературе и мышлению; правда, им недоставало семитического фактора. После этого первого латинского вклада любой значительный вклад в мышление - языческий, христианский и магометанский - вел свое происхождение от восточного региона; существенным исключением является только Августин. Наконец, центр культуры снова сместился на Запад, так как восточная цивилизация погибала в результате длительного воздействия татар и турок. Спецификой этих трех родственных культур - восточной, латинской и позднеевропейской - является широкое образование, повторение греческого образа мыслей, восстановленного в формах кредо, изобразительная литература, прочеркивающая чаяния человечества, канализация любознательности в профессиональную деятельность, и - на Западе - новый уровень мышления, воплотившийся в развитии многообразных социальных институтов. Этот последний фактор и способствовал спасению прогресса человеческого рода.

Новые социальные институты формировались очень медленно. До сих пор еще не до конца осознано их полное значение. Социальная философия не охватывает соответствующих принципов, так что даже теперь каждый отдельный случай трактуется как удовлетворительный факт. Дело, однако; в том, что образование этих институтов трансформировало проблему свободы. Новизна состояла в постепенном образовании институтов, воплощавших цели отдельных групп, равнодушных к общим целям любого политического государства и к любому типу родового единства, играющего роль в государстве. Конечно, любая большая империя включает в себя сращение различных групп, привычек и стилей мышления. Но для более ранних обществ характерно, что там каждый отдельный период имел свой статус в единой империи, и образ действий этой народности был частью всей системы. Следовательно, должны были существовать сложные способы поведения, специфические для каждого народа, унаследованные им от предков и, как нечто сама собой разумеющееся, терпимые по отношению к другим способам поведения. В случае более мелких единств, таких как греческий полис, мы обнаруживаем условия, при которых вся совместная деятельность является элементом полиса. Свобода носила чисто индивидуальный, но не корпоративный характер. Все объединения, религиозные или светские, были общинными или патриархальными. Слова «кесарю - кесарево, а Богу - богово» были произнесены Христом в царство Тиберия, а не Платоном четырьмя столетиями раньше. Однако как ни ограничивала, возможно, права Бога первоначальная интенция этого высказывания, Бог очень быстро был осознан как принцип организации, совершенно независимый от кесаря.

Интересно обдумать различия и сходные моменты смерти Сократа и святого Павла. Оба были мучениками, Сократ умер потому, что его спекулятивная точка зрения была сочтена разрушительной для общинного способа жизни. Трудно поверить, что чиновники Клавдия, Нерона, Гальбы имели понятие о спекулятивной точке зрения Павла относительно путей Бога к человеку. В более поздние времена точка зрения Лукиана была не более ортодоксальной, чем точка зрения Платона, но он умер в своей постели. К несчастью для Павла, путешествуя, он покинул организованные группы, допускавшие возможность действий, не скоординированных с целями государства. Имперские чиновники были встревожены образом мыслей Павла и нашли поддержку со стороны обычных предрассудков. Нам точно известно, что через 50 лет один из лучших римских императоров думал по этому поводу. Траян в своем письме к Плинию Младшему отвергает христианскую теологию как незначительную. Он проявляет равнодушие к организации христиан в группы до тех пор, пока не обнаружилось, что их действия оскорбляют традиционное единство государства и религии. Траян понимал, что христиане не способны принять имеющуюся в наличии политическую философию, и их организация близка по своим принципам к нетерпимости. Таким образом, если в силу обстоятельств христиане обнаруживали себя, то их ставили под сомнение, отвергали их учение, а в случае, когда их действия становились слишком явственными, подвергали преследованиям. Интересно сравнить положение христиан в Римской империи от Нерона до Траяна с положением коммунистов в современной Америке.

Траян проявил себя как прекрасный государственный деятель, имевший дело со слабыми проблесками новой эпохи, еще не осмысленной до конца, да и не могущей еще быть осмысленной. Старая организация человеческого рода испытывала воздействие новых глубоких форм интеллектуальности, созданных эллинизмом. Организация, в целом возникшая из темных глубин наследственности и испытывавшая воздействие интеллекта только в частностях и в формах истолкования, должна была быть потрясена появлением других типов организации, основанных преимущественно на интеллектуальной оценке частных целей, то есть целей, независимых от интересов государства. Решающей силой человеческой организации стало то, что Генри Осборн Тейлор определил как «рациональное рассуждение». Конечно, Платон и Аристотель демонстрируют блестящий уровень «рационального рассуждения», но кучка мыслителей далеко не всегда обладает политическим влиянием. Столетия, а иногда и тысячелетия должны пройти, прежде чем мысль овладеет действием. В этом отношении типично то обстоятельство, что в течение двух столетий рукописи Аристотеля пролежали в подвале, а Платон даже до настоящего времени ценится преимущественно как религиозный мистик и как великолепный стилист. Как стилист Платон является представителем того мира, который он унаследовал от прошлого, а не того, создателем которого стал он сам. Возможно, самое лучшее в нем - это его литературное дарование, но в истории он сыграл еще и другую роль.

Ситуация, создавшаяся в Римской империи, была по сути дела совершенно новой. Перикл осознал значение свободы для частных действий, но речь шла об определенном цивилизованном типе внутри определенных узких границ. Платон провозгласил требование созерцательной свободы. Но империя столкнулась с требованием свободы для совместных действий. Современная политическая история, начиная с тех дней и до нашего времени, представляет собой повествование об упорном сопротивлении государства этому требованию и его частичных уступках. Империя подтвердила старую доктрину божественного происхождения власти императора; но она также пошла на уступки, легализовав принцип стоиков о голосе природы. Средние Века пошли на компромисс, приняв доктрину двух сфер. В последнее время государство сражается за свой последний бастион - официальную доктрину суверенитета. Мысль ХVII и ХVIII веков рационализовала свою политическую философию под знаком иллюзии «первоначального договора». Эта концепция доказала свою значительность, она помогла отвергнуть Стюартов, основать американскую республику и совершить французскую революцию. Действительно, эта концепция явилась одним из самых своевременных понятий, известных истории. Ее слабость состоит в том, что она предвосхищала эру, придававшую значение рациональному рассуждению, и переоценивала то политическое значение, которым обладал разум. Противоположной была доктрина о «божественном праве королей» - призрак былой доктрины «божественного императора».

Раздел V

Политическая философия не могла требовать освобождения от доктрины золотой середины. Неограниченная свобода означает полнее отсутствие принудительной координации. Человеческое общество, если отсутствует какое-либо принуждение, верит в удачную координацию индивидуальных эмоций, целей, воздействий и действий. Цивилизация может существовать только у того народа, который в своей массе проявляет эту счастливую взаимную адаптацию. К несчастью, незначительного числа вредных индивидуальных требований, если они не контролируются, достаточно для того, чтобы перевернуть социальную структуру. Некоторые люди по складу своего характера и большинство людей по своим отдельным действиям антисоциальны в отношении того особого типа общества, который возможен в их время. Невозможно уйти от того простого факта, что принуждение необходимо и что оно является ограничением свободы.

Отсюда следует, что необходима доктрина о сочетании в обществе свободы и принуждения. Поверхностная философия выдвигает требование одной только свободы, требование столь же вредное, как и противоположное - о необходимости полного подчинения стандартному образцу. Возможно, не существует одного решения этой проблемы для всех обстоятельств, в которых пребывало или когда-нибудь будет пребывать человеческое общество. Мы должны определять для себя путь, на котором эта проблема может быть приспособлена к условиям западной цивилизации - к условиям Европы и Америки - на сегодняшний день.

Грубо говоря, эффективность решения этой проблемы предполагает широкое распределение институтов, основанных на профессиональной квалификации и требующих такой квалификации. Очевидно, необходима определенная направленность, при которой разнообразные занятия превращаются в профессию. Термин «профессия» означает здесь призвание, проявления которого подчинены теоретическому анализу и модифицируются посредством теоретических выводов, вытекающих из этого анализа. Этот анализ принимает во внимание цель призвания и возможности приспособления действия к достижению этих целей. Такого рода критика должна основываться на определенном понимании природы вещей, включенных в действия так, чтобы результаты деятельности можно было бы предвидеть. Предвидение, которое базируется на теории, и теория, которая базируется на понимании природы, играет существенную роль для профессии. При этом задачи профессии не есть простое соединение конечных целей. Существует основная задача, например, такая как излечение болезней, которая определяет предмет медицины. Но среди множества способов излечения есть такие, от которых человеческий организм, находившийся в относительно хорошем состоянии и бывший биологически приспособленным, может пострадать. В каждом случае необходим отбор средств, зависящий отчасти от специфики этих средств, а отчасти - от целесообразности их применения. По этой причине профессиональная практика не может быть оторвана от теоретического понимания и наоборот. Мы поэтому считаем необходимой дальнейшую специализацию - не столько в рамках определенной профессиональной сферы, например, хирургии, но также и в отношении  или дальнейшего углубления в теорию, или дальнейшего углубления в практику.

Антитезой профессионализации является призвание, базирующееся на привычных формах деятельности и модифицируемое посредством проб и ошибок индивидуальной практики. Такие призвания относятся к ремеслу с большой буквы или (на низшем уровне индивидуального умения) к обычной форме мускульной работы. В древних цивилизациях преобладали ремесла, современная жизнь во все большем масштабе формирует профессии. Таким образом, древнее общество представляло собой координацию ремесел, которые были направлены на инстинктивные цели общинной жизни, а современное общество является координацией профессий. Правда, различие между ремеслом и профессией не прослеживается четким образом. На всех уровнях цивилизации ремесла пробивались все снова и снова к вспышкам конструктивного понимания, а что касается профессий, то они базируются на унаследованных процедурах. Неверно думать, что профессионализм обеспечивает тип людей, которые должны рассматриваться как высший тип в отношении к уровню ментальности. Напротив, по-видимому, в этом отношении ремесленник представляет собой более утонченный тип. Количество людей с блестящими способностями в отношении ко всему населению Европы XV, XVI, XVII столетий заставляет предполагать, что в этот период была достигнута полная гармония. Чистая ментальность легко переходит в банальное восприятие явлений.

Организация профессий посредством самоуправления институтов осветила проблему свободы с новой точки зрения, поскольку теперь именно институты требовали свободы и осуществляли контроль. В древнем Египте эти вопросы решал фараон, действуя через своих чиновников. В современном мире различные институты сами обладают властью и не нуждаются в непосредственном соотнесении с государством. Эта новая форма вольности, состоящая в автономии институтов, ограниченных конкретными целями, особенно ярко проявляется в гильдиях средневековья; для периода средневековья характерно замечательное количество гениев. Важно, что, по крайней мере в Англии, слово «вольность» означало тогда проект новой социальной структуры, возобладавшей над старой формой привычной детерминации. Слово «вольность» в те времена понималось не как свобода вообще, но как особое право для отдельных групп самоорганизовываться в пределах конкретной сферы деятельности. По этой причине «вольности» приводили иногда к общему беспорядку.

Конечно, католическая церковь обладала громадными «правами», которые вначале вызывали ее конфронтацию по отношению к Римской империи, а позднее стали доминирующими в средневековой жизни. На первых ступенях развития церкви это обстоятельство просматривается в ее собственном теоретическом отношении к другим автономным обществам. Например, в языческой империи ее легальный статус, по-видимому, был аналогичен статусу языческих похоронных обществ, хотя статус самой церкви до Константина еще не полностью разъяснен учеными. Но в средние века церковь так возвысилась над другими институтами, что оказалась вне конкуренции. Соответственно, она совершенно затмила светские институты, такие как цехи ремесленников или университеты. Католическая церковь имела еще одно бесценное свойство, это ее свойство распространялось на Европу и на весь католический мир. До эпохи Ренессанса в Европе не существовало наций в современном смысле. Католическая церковь возвышалась над всеми государственными границами, всеми национальными и географическими различиями. Она представляла собой неизменный вызов любой форме общественного деспотизма - вызов со стороны универсальной «свободы».

1982

---

[1] Этот перевод и стилистически, и терминологически отличается от вышедшего в 1990 г. внутри «Избранных работ по философии» А.Н.Уайтхеда (сост. И.Т.Касавин. Общю редю и вступю стю М.А.Кисселя). Переводчики «Приключений идей» не указаны: они упомянуты в общем списке (А.Ф.Грязнов, И.Т.Касавин, А.Н.Красников, А.Л.Никифоров, В.Н.Порус). Можно обратить внимание на следующие различия в трактовках терминов. Л.Б.Туманова различает понятия «вольность» и «свобода», понимая их как оппозиции друг к другу (ср. с 53 настоящего издания с.451 издания 1990 г.; «протестантский порядок» (с.45) понят Л.Б.Тумановой более строго, нежели «протестантское наследство» (с.437), а «рациональное рассуждение» (с.51), разумеется, отлично от «рационального рассмотрения» (с.448). - Прим.С.Н.

[2] Пророк Самуил разрубил царя Амаликитского Агага: «Потом сказал Самуил: приведите ко мне Агага, царя Амаликитского. И подошел к нему Агаг дрожащий, и сказал Агаг: конечно, горечь смерти миновалась? Но Самуил сказал: как меч твой жен лишал детей, так мать твоя между женами пусть лишена будет сына. И разрубил Самуил Агага перед Господом в Галгале». Ветхий Завет, книга I Царств (прим. пер.).